Война кончается войной

– Ну смотри. – Васильев остановился и оживленно заговорил, ухватив своего шефа за пряжку ремня. – Даже в их среде приказы пойти и умереть не действуют, если ты, конечно, в картишки не проигрался на желания. И тебе не подфартило. Вон тот, что гранатой размахивал, не шестерка какая-нибудь, у него две серьезные ходки, он умеет грамотно убивать. Такого не пошлешь на верную смерть. Значит, им не сказали о настоящей опасности. Вот этот, что на заборе красуется, вовремя смекнул и бросился шкуру спасать. Не было ему до нас уже дела, когда он понял, кто мы такие и что можем с ним сделать. Так приказы не выполняют, так удирают те, кто попал в неожиданный переплет.

– Ладно, убедил, – согласился Бессонов. – Уголовную среду кто-то здесь использует в антисоветской деятельности. И используют «втемную». Надо было все-таки стрелять по конечностям.

– Ладно тебе ворчать, – уже серьезно ответил Васильев. – Ты же видишь, что еще секунда, и его бы «Митькой звали». Прыгнул бы через забор, ищи его потом. Может, его там машина ждала?

Глава 2

Сидя перед московскими оперативниками, Шаров чувствовал себя как на экзамене. Званием они всего на ступень выше него и по возрасту не «в отцы годятся». Хотя вон тому угрюмому Бессонову, наверное, уже к сороковнику подходит. А Васильев помоложе. Интересно, Бессонову уже бы майором быть или подполковником по его возрасту, а он все в капитанах. Подробно пересказывая москвичам историю последнего боя с оуновцами, Шаров разглядывал капитанов и прикидывал в уме возможный итог этой встречи.

Приехали, все раскопали, всех арестовали, рапорта написали, медали и благодарности получили. А нам – выговора, что сами не смогли, и перспективы служебного роста коту под хвост. И доказывай потом, что работали вместе, что мы бы и без них справились, что они «выехали» за счет нас. А может, наоборот? Помогут, похвалят, к званию из Москвы представление придет. Вроде мужики неплохие, хотя кто их разберет.

А что я все о звании, о перспективах? Ну, да… Олеся! Приятно будет появиться перед ней в новом кителе с капитанскими погонами, в новеньких хромовых сапогах, пригласить ее на танец.

– Олег, ты не о том думаешь, – вдруг перебил Шарова капитан Бессонов.

– Что? – удивился и даже немного смутился Шаров. – Простите, я не понял.

– Ты сейчас пересказываешь нам события того дня, а мысли твои далеко. А нам не механический пересказ нужен, а твоя попытка взглянуть на те события еще раз свежим взглядом по прошествии времени.

«Черт, – мысленно ругнулся Шаров. – Ясновидящие какие-то».

Он посмотрел в глаза московским оперативникам и согласно кивнул. А ведь и правда… Вот Бессонов намекнул на свежий взгляд… В подсознании уже сидела занозой мысль не совсем до конца понятая, но она там уже есть, шевелится и намекает.

– Взглянул, товарищ капитан, – решительно заявил он. – Торопятся они. Время их поджимает. Отсюда и огрехи, и нелепые поступки и решения.

– Интересно! – расплылся в располагающей улыбке Васильев и подпер кулаком подбородок, как будто уселся в ожидании долгого и поучительного рассказа.

– Это пока на уровне ощущений, – добавил Шаров, уже пожалевший, что вылез со своими мыслями и интуицией. Не засмеяли бы москвичи. – Понимаете, они все время несут потери. Мы вскрываем подполье, ловим банды, перехватываем сообщения. А у них приказ из-за кордона, и они его обязаны выполнить. А сил и средств порой уже не хватает. Не все решишь только с использованием складов оружия или съестных припасов. А раз ошибаются, значит, мы все же выбиваем у них толковых командиров, лидеров, спецов по организации диверсий. И в основной своей массе закордонным руководителям приходится опираться на полуграмотных крестьян, бывших студентов и мелких служащих. А у этих людей кроме свернутых в сторону мозгов больше ничего нет.

– Ну, кое-что, я думаю, в этих головах все же есть, – поправил Бессонов. – Помимо националистических идей, там есть еще жажда крови, склонность к насилию, желание заработать на этом движении. А еще у каждого есть близкие люди, у многих семьи. А еще каждый из них, почти каждый, не готов умирать за свое дело. Мы вот готовы, а они нет!

– Можно и так сказать, – кивнул Шаров. – Все, кто к нам в руки живыми попадает, выглядят жалко. За исключением истинных борцов. Жалко выглядят, как воры, которых поймали за руку на месте преступления. Кто-то старается сотрудничать, активно дает показания, а кто-то замыкается, как перед смертью. Мол, все одно к стенке поставят. Боятся. Часто в камеру заходишь, чтобы на допрос забрать, а у него лицо сразу землистым становится и в глазах жизнь тухнет. Все ждут, что на расстрел поведут.

– Хороши патриоты, – хмыкнул Васильев. – Ну а что можешь про этого Якубу сказать, который здание милиции в Здолбице хотел поджечь?

– Герой из него не получился. Если бы ему удалось убежать, тогда бы он гоголем среди своих ходил, нос до проводов задирал. А сейчас сидит, в пол уставился и молчит. Только вздрагивает при каждом резком звуке. Показаний не дает, на вопросы почти не отвечает. Где жил и как жил, рассказывает неохотно.

– Хорошо давили на него?

– Не очень, – ответил Шаров и открыл папку на своем столе. – Мы пока по его связям пробежались, навели справки, чем занимался здесь во время оккупации. Ну, и на предмет принадлежности к ОУН. Живет он с матерью в Ровно, до войны работал на железной дороге разнорабочим. При фашистах опять собрали, кого смогли, из работников железной дороги и заставили снова там работать. Якубу в том числе. Вот список тех, с кем он поддерживал отношения и во время оккупации, и после освобождения Западной Украины по сегодняшний день. Есть основания полагать, что Якубу националисты завербовали в свои ряды еще при немцах.

– Не вяжется, – покачал головой Бессонов. – Человек на железке работает, во всех отношениях он – кадр для них ценный. И сведения может поставлять, и помощь оказать при подготовке диверсии. Зачем они его «спалили»?

– Только в одном случае, – вставил Васильев, многозначительно подняв перед собой указательный палец. – Если этот парень не представляет из себя ценности как агент. Например, туп до предела. Или за ним началась слежка, а его хозяева знают, что он информацией не владеет и никого не сможет выдать. Зачем толковым членам подпольной группы рисковать, когда можно от балласта избавиться и полезное дело сделать.

– Если он туп до предела, – с сомнением в голосе сказал Бессонов, – то ему опасно и поджог поручать. Хотя, если Шаров прав, и они сильно торопятся, то могли и такого послать. Ладно, Олег, веди его сюда, твоего Якубу, посмотрим на него живьем.

Арестованный, несмотря на свои 24 года, на вид казался совсем молодым пареньком. Щуплый, с узкими плечами, длинной бледной шеей и круглым лицом. Когда конвойный ввел Якубу в кабинет, Васильев покачал головой и высказался коротко: «Черешня на тонкой ветке».

Бессонов кивнул арестованному на стул, стоящий посреди комнаты, а сам уселся напротив верхом на другом стуле, разглядывая паренька пристально с ног до головы. Васильев сложил руки на груди и облокотился плечом на сейф у стены.

– Вот он, наш герой, – констатировал Шаров, раскрывая на своем столе дело Якубы. – Мутная личность.

– Слушай, Боря, – сказал Бессонов, вглядываясь в лицо парня. – А почему ты не отвечаешь на допросах и не даешь показаний?

– Чтобы меня к стенке поставили и шлепнули? – огрызнулся Якуба тонким и каким-то надтреснутым голосом. – Ничего не буду говорить.

– Ага, значит, есть за что к стенке ставить? – засмеялся Васильев. – Значит, признаешь, что совершал преступления против советской власти и украинского народа?

– Вы оккупанты, вы враги украинского народа! – выпалил на одном дыхании Якуба. – А украинский народ борется за свою свободу.

– Оккупанты? – вскинул брови Бессонов. – А не Переяславская ли рада в середине XVII века во времена Богдана Хмельницкого, когда гетман Радзивилл занял Киев, решила просить помощи у России? Оккупанты, говоришь? А ты знаешь, что тогда Россия помогла украинцам и это привело к русско-польской войне, которая длилась почти три года? За вас животы свои клали, спасали вас, сами же вы помощи попросили. Оккупанты… Кто 22 июня 1941 года бомбил Киев, чьи танки терзали гусеницами засеянные поля? А чьи братские могилы по всей Украине? И лежат в них вместе те, кто жизнь отдал за вас: и русские, и белорусы, и грузины, и татары, и казахи. Да все народы нашей страны как один встали на пути фашистов, которые вторглись вероломно, как бандиты! И ты…

Якуба без видимых эмоций выслушал эту тираду, продолжая смотреть в пол. Да и не надеялся капитан Бессонов такими вот простыми и горячими словами сломить парня, достучаться до его совести. Он скорее для себя говорил, свое право допрашивать этого паренька перед собой утверждал. Одно дело по должности допрашивать, другое – по велению души и совести.

– Ладно, воспитывать мы тебя не будем, – недобро усмехнулся Бессонов. – Есть хорошая поговорка в народе: дитя воспитывать надо, пока оно поперек лавки лежит. А как вдоль ляжет, так воспитывать уже поздно. Ты вон дылда какая, с тебя спрос теперь как со взрослого. На случай, если ты не понял или не знаешь, – мы специально прилетели из Москвы в помощь местным чекистам. Специальная оперативная группа Главного управления государственной безопасности НКВД. Твои хозяева заваривают здесь кашу, а мы этого не допустим.

Васильев неодобрительно посмотрел на товарища. Мало ли что, вдруг парень сбежит? И унесет с собой данные о специальной группе из Москвы. И будет враг во сто раз осторожнее действовать. Но вмешиваться в разговор не стал, полагая, что Бессонову виднее, он тут старший, ему и решать.

– Ты, Боря… – начал было капитан, но договорить не успел.

С треском и звоном разлетелось оконное стекло. Характерный резкий жужжащий звук и – почти одновременно с разбившимся оконным стеклом разлетелся на мелкие осколки графин с морсом, которым москвичей полчаса назад угощал Шаров. Темно-красная жидкость потекла на пол.

Бессонов сильным ударом сбил арестованного со стула и упал на него, прикрывая своим телом. Васильев с пистолетом в руке уже стоял сбоку от окна и осторожно выглядывал наружу, пытаясь определить, откуда был сделан выстрел. Судя по звуку и силе удара, стреляли из винтовки. Или «мосинка», или немецкий «Маузер».

Шаров ползком подобрался к окну и вопросительно посмотрел на Васильева. Тот убрал пистолет в кобуру и вздохнул:

– Бесполезно. Два десятка домов, не считая крыш, слуховых окон и деревьев. У твоего начальника нет дежурной роты, чтобы прочесать район? Нет. Поэтому иди к Воротникову, пусть он даст, кого сможет, и начните опрашивать жильцов и прохожих. Кто что видел, кто что слышал. Пусть поднимет участковых и ребят из уголовного розыска.

Васильев повернулся и посмотрел, как Бессонов помогает подняться Якубе.

– Смотри, Владимир Сергеевич, – Васильев подошел к парню и наклонил двумя руками его голову.

Бессонов и Шаров замерли рядом, глядя на темя Якубы, где красовалась небольшая ссадина, а на виске уже собиралась струйка крови, готовая сбежать вниз. Арестованный с перепугу еще даже не понял, что пуля едва не снесла ему полголовы.

– Бегом к Воротникову и на подворный обход! – рыкнул Бессонов. – И аптечку пусть принесут!

– Чуть-чуть, – шептал побледневший Якуба, до которого наконец дошло, что же случилось. Он все пытался рукой потрогать ранку от зацепившей его пули, но Васильев упорно отводил его руку. – Вот ведь чудо, а! Еще бы немного…

– А ведь стреляли без оптики, с близкого расстояния, – заключил Бессонов, подойдя к окну. – Судя по звуку, не дальше ста метров. Потому и промахнулся.

– Вы чего? – непонимающе закрутил головой Якуба. – В кого промахнулся?

Бессонов не спеша уселся напротив верхом на стуле. Паренек настороженно смотрел на офицера.

– В тебя, Боря, в тебя, – наконец ответил Бессонов. – Очень ты опасен для своих командиров-хозяев. Что-то ты такое знаешь, и они боятся, что ты расскажешь нам. Списали они тебя в расход, дружок. Убьют, обязательно убьют, раз решили. Нежелательный свидетель. Наверное, ты должен был погибнуть еще после попытки поджога, но почему-то не погиб. Или местные оперативники слишком шустрыми оказались, или тот, кто тебя ликвидировать после поджога должен был, промахнулся. Но это уже не важно.

– Вы чего, граждане начальники? – закрутился на стуле Якуба. – Так нельзя. Я же под охраной вашей теперь нахожусь. Нельзя же, чтобы вот так…