Закон десанта – смерть врагам!

Тишину нарушало только завывание ветра в кронах деревьев. Сообразительность ребенка просто пугала. «Выпороть бы ее от души, – тоскливо подумал Вадим, – дабы излишки ума выбить».

– Я догадывался, я подозревал… – понесло красавчика. – Это электрический ток, сеть под напряжением, понимаете?.. Закрытая зона, секретный объект… Чтобы чужие не вошли…

– И свои не вышли, – хихикнул очкарик. Но сам испугался своих слов и, стремительно бледнея, стал озираться.

– Вот мы и пленники, – обреченно, тоном, констатирующим отрицательный, даже провальный результат эксперимента, произнесла плотная дама.

– Ну что ж, – безволосый докурил сигарету, по привычке затушил ее слюной и прилепил к дверце автобуса. – Ну что ж, господа, ситуация становится в высшей степени любопытной. Не пора ли нам познакомиться?

«Да знакомы мы, знакомы!» – забилась раненой птицей под черепной коробкой у Вадима мысль…

Язвительную брюнетку звали Жанной Данович, о чем она поведала сквозь недавно отбеленные зубы (классическое русское имя, согласились крепыш с безволосым). Соседка Жанны по автобусу назвалась Ларисой Рухлядой – с брюнеткой она не знакома, сошлись с ней в унылом универмаге Славянки, не поделив последнего в галантерейной секции «крабика» для волос. По ходу препирательств дамы выяснили, что ожидают один и тот же автобус на Любимовку, обе приехали из одного города и обе истово ненавидят провинцию, амбициозно считая себя столичными жительницами (за Уралом, если кто не помнит, имеется собственная столица).

Безволосый с крепышом и вовсе познакомились у подножки автобуса, сойдясь на почве любви к сигаретам «Marlboro light». Первый отзывался на имя Борис Уралов (можно Борькой, без проблем), второй – на Максима Журбинцева (соответственно, Макса). Худощавого очкарика звали Колей Сырко, бородатого и вечно потеющего – Антоном Гароцким, красавчика – Володей Мостовым. Он снял, наконец, ненужные в середине сентября черные очки, показав объятые ужасом глаза, и окончательно утратил облик мачо, представ обыкновенным трусом.

– Это смутно мне напоминает… – начал Вадим.

– Вы тоже мне смутно напоминаете, – перебил его Макс, – одного парня с военной выправкой, сошедшего сегодня утром с Н-ского поезда и отправившегося в пристанционный буфет. Он ехал во втором вагоне, я – в третьем. Бедняжка, подумал я тогда. В этом дурацком буфете парню предложат ледяной чай и очень неприятное обслуживание. А по его виду он не привык пить ледяной чай.

– Так оно и вышло, – согласился Вадим. – Но кипяток я успел набрать в поезде, а растворимый кофе ношу с собой, так что не пропал. Могу предложить – в термосе еще осталось.

Тут и вспомнили про холодное межсезонье. Первым запрыгал очкарик, лишенный теплой одежды и жировых запасов. За ним и другие с недоумением обнаружили, что не май на дворе, пора прятаться. За прошедшие четверть часа к компании никто не вышел. Мнения разделились – одни предлагали отсидеться в автобусе, другие – исследовать территорию, в частности, дом, отогреться, а заодно и прояснить по возможности ситуацию. В случае похищения обязаны иметься похитители, иначе как-то глупо и не по-людски. Первые резонно возражали, что в могилу никогда не поздно – едва ли похитители за дверьми готовят радушный прием с фуршетом. На что вторые не менее убедительно утверждали, что чему быть, того не миновать, температура в автобусе через час сравняется с температурой окружающей среды, и вообще, держать в нем оборону – это полный параноидальный бред. Решила за всех опять же Валюша. Никто не видел, как она исчезла. Девчонка крутилась подле автобуса, а затем ее куда-то унесли черти. Опомнились, когда распахнулась дверь на крыльце ротонды, и недовольный детский голосок сообщил:

– Эй, вы там зимовать собрались? А в доме, между прочим, тепло и никого нет.

Вадим поражался сочетанию в этой девочке пугливости и бесшабашной отваги. Кроме того, этот ребенок в суждениях и взглядах на жизнь мог заткнуть за пояс любого взрослого. Очевидно, последние в этой жизни крупно досадили Валюше, раз она взяла себе за правило обороняться от них всеми доступными ей методами.

В доме действительно было сравнительно тепло. Еще удивительнее было наличие электроэнергии, что наводило на мысль о дизель-генераторе, припрятанном где-то неподалеку. Нажатием выключателя активировались две маломощные лампочки – одна над дверью, другая слева – у деревянной лестницы. Дом не выглядел жилым. Если в нем и протекала жизнь, то довольно скрытая. Пахло плесенью и пылью. Облупленные стены напоминали тюремные. Холл представлял собой урезанный сектор окружности. Слева по дуге – окно с видом на беседку, в конце дуги – обшарпанная лестница. Справа от входа – стена с дверью, она заканчивалась уходящим направо коридором. В конце коридора имелась еще одна лестница, с нее неплохо обозревалась предыдущая, поскольку обе находились на одной линии. Второй коридор, перпендикулярный первому, насквозь просматривался от входной двери. Он завершался мутным, непробиваемым стеклом. Коридор отделял два глухих простенка, за каждым – помещения. Двери последних выходили в холл; одна практически у спуска со ступеней, другая напротив – на повороте к правой лестнице.

Протяжно скрипнув, двери отворились. Особых тайн убранство помещений не открывало. То, что слева, предполагало, видимо, кухню. Под решеткой с вентиляцией имелась допотопная плита со съехавшими к центру конфорками. При повороте рукоятки плита включилась, но нагревалась вечность. В шкафах и холодильниках – пустота («Мышь повесилась», – презрительно поджав губы, сказал Борька), лишь в одном из шкафов громоздилась пустая посуда, ржавые ложки, вилки, окаменевшая соль, да на подоконнике – пепельница в виде оскаленного черепа, набитая окурками двадцатилетней давности. Проржавевший кран с трудом провернулся – воды не было. Соседнее помещение когда-то служило столовой – здесь тоже не функционировал рукомойник, имелись три стола с толстым слоем пыли, разбросанные стулья. Пожелтевший календарь 83-го года – с целомудренной девицей в сарафане, обернутой вокруг березки. Последнее помещение на этом этаже вообще непонятно для чего предназначалось. Начиналось оно туалетом с неработающим унитазом (для чего комнатка, впрочем, понятно), а завершалось небольшим залом, вместившим в себя две ободранные тахты, кресло и трухлявый длинный шкаф с пустыми полками. «Комната охраны», – предположил Макс Журбинцев, на что осталось лишь пожать плечами – охранять-то вроде нечего.

На втором этаже дела обстояли проще. Лестницы уходили дальше – на третий этаж. А между ними, в передней части здания, раскинулся обширный холл – пустой и гулкий. За лестницами и вместительным санузлом с загородкой для душа по хорде окружности тянулись четыре комнаты – абсолютно одинаковые сегменты круга с мутными окнами на задний двор, скрипучими половицами и остатками обоев на стенах. Дверные ручки кто-то свинтил, но проблем с открытием не было – трухлявое дерево давно перестало представлять гладкую поверхность. В каждой комнате имелось по четыре кровати. Вариант почти армейский – типовые четвероногие лежаки со стальными дужками. Ни белья, ни матрасов – только ржавые пружинные сетки, издающие при контакте с телом душераздирающий стон. В изголовье кроватей – стандартные тумбочки (внутри ничего, кроме пыли), под кроватями – догнивающие половики. У дверей встроенные шкафы – сплошная затхлость, на потолке крючья от люстр, вполне пригодные, чтобы повеситься. Никаких лампочек, светильников, лишь черные от грязи выключатели образца семидесятых (сейчас такие и не делают).

– У меня дежавю… – простонала Лариса Рухляда, грузно оседая на кровать. Сетка затрещала. – У меня такое ощущение, что я была в этой комнате… – ее глаза опять наполнились слезами, подбородок дрожал. Жанна опустилась напротив, закусив губу, уперлась взглядом в окно. Она тоже что-то вспомнила. И упорно гнала воспоминания.

– Третий этаж на замке, – уныло бухнула Валюша, появляясь в комнате, где собрались почти все «пострадавшие». – Там две двери и обе железные.

– Вот именно, – за спиной девочки возник Борька Уралов, – эти двери можно только динамитом. Интересно, там что? Или кто?

Лариса опустила голову и съежилась. Комната страха – самое место для соплей.

– Влипли, – ругнулся красавчик Мостовой, – да еще и заплатили.

– Самое время подумать о деньгах, – согласился Макс Журбинцев. – А если присовокупить сюда билет на поезд, автобус до вокзала… или такси – это уж кто как добирался…

– Мы заплатили давно, – не обращая внимания на его иронию, проговорила Лариса. – Мы заплатили много лет назад и платим по сей день и будем платить, пока нас не сведут с ума одного за другим…

– Бредит, – вздохнул Гароцкий.

– Послушай, Кассандра ты наша, – разозлился Мостовой, – хватит капать на мозги, без тебя на душе тоскливо. Ну, давай разляжемся и начнем стонать, пока нас тут действительно не замочат. Выбираться надо, пока нет никого – подкоп рыть, напряжение отключать… Неужели нет никого, знакомого с электричеством? Не поверю. Я бы и сам попробовал, но я больше по радиоделу…

Он выдохся, замолчал и как был, в гневе, растрепанный, со сверкающим взором, раздувшимися ноздрями, так и замер, уставясь почему-то на Вадима.

«Видимо, считает, что я электрик», – подумал Кольцов.

Видок у Мостового в неистовстве был вполне эффектный. Даже Жанна, прикусив губу, вперилась в него с каким-то девчачьим интересом.

– Знойный мужчина, мечта поэтессы, – констатировал очкарик Коля.

Мостовой вздрогнул и посмотрел на Колю, как на ничтожество. Сырко стоически выдержал взгляд. Он тоже сидел на койке, набычась, сжав рот, и его очки в полутьме загадочно поблескивали.

«И этот непрост, – подумал Вадим. – Первый страх проходит, люди начинают демонстрировать свои качества».

– Ладно, горожане, не надо рыпаться, – объявил Уралов. – Все мы, как я погляжу, горазды на подколки и втайне верим в свою исключительность. Займемся из интереса чем-нибудь общественно-полезным. Идея номер один. Но сразу предупреждаю – бездарная. Пойдемте на улицу.

Голова у Вадима разболелась со страшной силой. Череп давило со всех сторон – до физической боли. В висках стучали молоточки. Кольцов знал – если бездействовать, голова превратится в огненный шар, поплывут круги перед глазами, и ему останется только соболезновать… Он машинально оттянул молнию на боковом кармашке сумки, бросил в рот горсть таблеток. Дикая боль настигала всегда внезапно – в среднем раз в месяц. Переносить ее на ногах – лучший вариант. А если рядом кровать, и нет воли сохранять вертикальное положение, то начинаются галлюцинации – его уносит в воспоминания, истинные и ложные, раздутые до крайностей, и тогда он запросто может лишиться сознания…

Вадим спустился во двор последним, когда Борька Уралов уже ковырялся в кабине автобуса, а остальные неприкаянно болтались без дела.

– У него получится, – вещал коренастый Макс, – Этот парень от скуки на все руки, не то что автобус – подбитый танк заведет.

– Готово! – выпалил из кабины Борька. Ему удалось, видимо, сцепить в раскуроченной панели нужные проводки: движок глуховато зарычал, заработал с перестуком, наращивая рев. Не давая ему заглохнуть, Борька щедро давил на акселератор.

«Бесполезно, – продираясь через частоколы боли, подумал Вадим, – мы не одни в этом лесу… И на этой территории не одни… За нами будут наблюдать, пока мы без толку копошимся. А попробуем сбежать, они выйдут из тени…»

– А ну, расходись, честной народ! – гаркнул Борька, являя в окно улыбающееся лицо, – этюд со смертельным исходом, алле-оп!

– Ну уж хренушки, выходи, – Журбинцев распахнул дверцу. – Ты, мавр, свое дело сделал, так ступай к едрене фене. Доверься специалисту.

Борька вредничать не стал. Вылез из кабины и на вопрошающие взгляды «блокадников» охотно пояснил:

– Этот парень – каскадер… Не-е, ребята, правда, он сам в автобусе рассказывал. Помните мыло «Горячие денечки»? Как эфэсбэшник из самолета в море ахнул? У него там какие-то проблемы с главарем мафии образовались, ну, он и решил не дожидаться. Семьдесят метров – и с концами в воду. Это Максик наш трудился – по семьсот рэ за трюк.

«Бесполезно… – будто кто-то сверлом дырявил мозг. – Бесполезно, бесполезно… Не пробьет автобус стальные врата – он не танк. Ему и разогнаться-то негде…»

Но хотеть-то не запретишь. Максим медленно повел машину, давя шиповник, протиснулся между беседкой и домом, какое-то время ворочался в «зеленке» за беседкой. Наконец грузно развернулся. Еще не миновал беседку, как двигатель взревел: словно всадник пришпорил коня – первая передача, вторая… Он выжал из машины все, что мог. Зрелище впечатляющее – наращивая скорость, автобус помчался к воротам. Удар был беспощаден, при таком не выживают, но за секунду до столкновения сжатое в пружину тело вырвалось из кабины и, кувыркаясь, полетело под забор – в заросли полыни.

Шлепок был смачный. Кабину расплющило, как пластилиновую, оставшуюся часть словно присоской прилепило к воротам. Последние устояли. Более того – всей своей на три четверти распотрошенной массой автобус перегородил ворота, создав желающим выехать дополнительные непреодолимые трудности.

Толпа издала возглас разочарования. Уралов помог подняться копошащемуся в кустах Журбинцеву.

– Давай уж руку, вредитель… Ладно, не расстраивайся, лучше тебя все равно никто бы не сделал. Я говорил – бездарная идея.

Головная боль окончательно озверела. От таблеток толк появится не скоро, через четверть часа, не раньше – если вообще появится. Народ принялся разбредаться, а Вадим уже не мог сохранять нейтральный вид. Как он оказался в помещении, нареченном Максом комнатой охраны? Машинально кинулся туда, где имелось ближайшее койко-место? Он растирал виски, но не помогало, Кольцов стиснул зубы и уткнулся в вонючий валик тахты. Когда за его исцеление взялась кудесница, он был уже почти никакой… Она заставила его повернуться на спину, взяла голову обеими руками, сжала какие-то точки за висками… И когда боль из пульсирующей стала тупой и ровной, принялась равномерно водить ладонями в прямой близости, посылая под корку импульсы «противоядия». Вадим открыл глаза, увидел свою блондинку – Катю Василенко. Она еще не завершила процедуру. Личико было бледное, сосредоточенное, руки работали, совершая над макушкой больного загадочные пассы. Из-за плеча блондинки выглядывала любознательная мордашка Валюши.

– Вам легче? – озабоченно спросила Екатерина, не прерывая манипуляций.

Вадим разлепил губы: