– Да тут. Где ему быть? В лесу, конечно. Пять километров отсюда. —
Лужин встал из-за стола и присел на корточки возле Ивана Григорьевича. Врач дышал судорожными глотками, а зубы отбивали мелкую дробь, его знобило, вероятно он простужен. Лужин притронулся к его руке – она была жаркой и влажной.
– Кажется, и наш доктор свалился, – шепотом, обернувшись, сказал первый пилот.
– Вы его разбудите, – предложил Сергей Фомич. – может, это он со сна трясётся… —
В это время врач открыл глаза, увидел склонившегося над ним летчика.
– Что случилось? – спросил он с чисто докторской готовностью.
– Нужна ваша помощь, доктор. Человек умирает. —
– Кто? Наш военный пассажир? – спросил врач, намекая на майора.
– Что вы, доктор. Я – живой, – отозвался из полутьмы майор Аршинкин, он давно занял место в дальнем углу избы на лавочке.
– Местный лесник, – сказал Лужин.
– Какой лесник? Где лесник? – со сна забормотал директор лесхоза. Всклокоченный, он поднялся, ничего не понимая.
– Где больной? – спросил доктор и встал. Его шатнуло в сторону, но Лужин вовремя его подхватил и поддержал.
– Погодите, доктор. До больного пять километров. Лесом… А вы сами – того… —
Иван Григорьевич потрогал свой лоб ладонью.
– Немного температура поднялась… Но это не страшно. Идёмте! —
– Нет, доктор, так не выйдет. В лесу чёрт знает что творится. Вам не дойти. Есть план другой – больного мы доставим сюда.
– Да вы что? С ума сошли? – Иван Григорьевич вырвался из рук Лужина, подхватил с пола своё пальто и начал одеваться. Опять его шатнуло, и он беспомощно привалился к печке.
Лужин закурил папиросу и сказал врачу:
– Вы оставайтесь. А мы завернём больного потеплее и осторожненько принесём сюда. Проще простого. —
Иван Григорьевич сдался не сразу. Он подробно расспросил Сергея Фомича о болезни его друга. Потом долго и дотошно инструктировал Лужина, как больного нести – «ни в коем случае не поворачивать ни на живот, ни на бок даже». В это время Сергей Фомич уже ладил носилки. А первый пилот разбудил Костю, подготовил свой экипаж. Одевался и директор лесхоза Загунский. Заметив, как Лужин вопросительно смотрит на него, он решительно сказал:
– Я тоже пойду. Это ж мои кадры болеют…
– Тут неважно, чьи кадры, просто надо помочь человеку, сказал майор Аршинкин. Он стоял уже одетый, в шинели.
– Вы останетесь, – строго сказал ему Лужин. – Наш доктор сам болен, и кому-то из мужчин нужно остаться здесь…
Пятеро ушли в ревущий ночной лес-тайгу. Впереди с фонарём, легко шагал Сергей Фомич по знакомой ему лесной дороге-тропе.
________________
В доме больного горел свет. Это очень удивило Сергея Фомича. Но ему пришлось удивиться ещё больше, когда, подойдя ближе, он ясно услышал в доме сердитый мужской голос.
Мокрые они ввалились в дом. Больной сидел на постели, опустив ноги в тазик с горячей водой, от которой аж парило, а около него с полотенцем в руках хлопотал сам председатель колхоза Иван Иваныч. И ещё светловолосый паренёк возился около растопленной печки. Иван Иваныч, увидав пришельцев, растерянно спросил:
– Зачем пожаловали? —
Лужин объяснил, кто они и зачем пришли.
– Смотри, что надумали! – воскликнул он, не то восхищенно, не то раздражительно, подумал и сказал: – Дельно. А то я тут домашними средствами действую, а у вас врач имеется… —
Больной сидел неподвижно, уставившись в одну точку. Похоже, что он не понимал происходящего. Но когда его стали одевать, он очнулся и стал возражать:
– Да что вы, ей-богу!.. Что я, грудной, чтобы меня нести? Я сам пойду… —
Его не особенно слушали. Он быстро впал в беспамятство и снова стонал без сознания. Закутали его в овчинный тулуп, уложили на носилки и понесли.
Сергей Фомич с фонарём шел впереди. Иван Иваныч, стараясь перекричать ревущий от ветра лес, рассказывал майору Аршинкину, который нёс носилки сзади:
– Мы с молодым шофёром пошли охотиться. С ночевкой. На утренний перелёт. А к вечеру буря. Мы хотели домой. Не успели с болота выбраться. Шофёр завёл меня к леснику. И вот – на тебе. Лежит человек одни-одинёшенек. Стонет. И помочь некому… —
Иван Иваныч по привычке перешёл на разнос и критику, как привык командовать в своём колхозе. И получалось так, будто во всём майор Аршинкин виноват…
– Вы что же думаете? Что леса – это дикие звери? Нет, уважаемый! Леса – это и люди! Я вам расскажу, что это означает! Обросли, в городах, понимаешь, медвежьим салом. О людях в деревнях забыли. Я вам этот жир в два счета спущу!.. – критиковал городских председатель колхоза.
Майор Аршинкин слушал его и, как выросший в городе и всю жизнь проживающий в городах, в самом деле чувствовал себя виноватым.
– Работа у нас такая, – сказал он свое возражение, но Иван Иваныч его не слышал за ревущим среди леса ветром…
_______________
В доме коменданта, на аэродроме, больного положили на лавку возле печи. Теперь командовал врач Иван Григорьевич.
– Дело неприятное, – после осмотра сказал он. – У больного может быть обычный аппендицит. Воспаление. Как он еще не взорвался, – а может взорваться в любую минуту, поэтому нужна срочная операция… —
Растолкав всех, председатель Иван Иванович бросился к телефону…
Он договорился насчет машины и насчет больницы, в которой уже вернулся врач и должен был завтра приехать к больному леснику.
Не прошло и часа, как больного увезли. С ним поехали Иван Иваныч и его молодой шофёр.
Крик председателя колхоза разбудил Галю Степанову. Она слушала, как он распоряжается и командует по телефону, абсолютно ничего не поняла и, решив, что всё это – продолжение сна, снова уснула.
А спустя ещё час в домике коменданта аэродрома было тихо-тихо. Кроме Сергея Фомича, все спали. Первым уснул врач Иван Григорьевич. Странное дело – его больше не знобило…
А утром самолёт возобновил свой «полёт на закат»…
Утро, умытое грозой. Было необыкновенно прозрачным. Казалось, вдали виден самый край света. Солнце теперь находилось позади самолёта, и тень его мчалась по земле впереди, ныряя в ложбины, взбегая на косогоры. Самолет вёл второй пилот, Лужин хотел поспать хотя бы эти двадцать минут.
Спустя часа два Галя Степанова была уже дома и завтракала вместе с отцом. Она увлеченно рассказывала, какая буря была в лесу и как они ночевали в маленьком домике. Она узнала о приключениях с лесником от того же рыжего дядьки, который донимал её вопросами: не страшно ли ей лететь.