Город Брежнев

Не то чтобы Виталик был остро необходим именно сейчас и не то чтобы Марина была не в курсе того, что такое мужская порода и как резко она становится исчезающей, – поди не будь в курсе при такой маме и такой сестре, а еще ведь теть Маша и теть Нина есть. Все равно хотелось зареветь. Самое то с учетом места и времени. Еще и пацаны смотрят. Правильно делают, где еще такой цирк дадут: выперлась из школы новая училка, фря такая в колготках не по погоде, и давай рыдать, не выходя со школьного двора. Еще и сюда бегут, чтобы поближе полюбоваться, гиены пятнистые.

Марина сердито мотнула головой, проморгалась и сообразила, что не бежит к ней, а неторопливо идет от спортплощадки Виталик, сияя, будто самовар. А бежит, опередив Виталика, пацан в обвисших трениках и заляпанной бурым футболке. Подозрительно знакомый пацан.

– О господи, – сказала Марина, заулыбавшись. – Артурик.

Вафин за август, кажется, чуть побледнел – веснушки, которые раньше были вмазаны в загар, стали четче. Башка совсем заросла, космы ниже бровей, зато прочий рост как будто в минус ушел, хотя это иллюзия, наверное, просто раньше Артурик выделялся на фоне хлипких сверстников, а Марина последние дни существовала на несколько другом фоне. Вафин молча моргал, пытаясь продышаться сквозь широченную улыбку, и попахивал нитрокраской и немножко детским потом. Все лучше, чем кровью, а то пятна Марину сперва перепугали.

Она качнулась, чтобы обнять Артурика, такого дурного и родного, единственного, если не считать балбеса Витальку, родного человека в этом неродном и огромном, оказывается, городе, смутилась порыва, поняла, что со стороны кажется, будто Марина боится краской попачкаться, смутилась еще больше и решительно прижала мальца к себе. Артурик замер, неловко растопырив руки. Марина отстранилась, взъерошила Артурику лохмы, нагретые и шелковистые, отчего он хихикнул и поежился, и спросила:

– Ты что, здесь учишься, в двадцатой?

– Ага, теперь да, – сказал Артурик, сияя. – Раньше в двадцать второй был, а теперь мы переехали. Я, главное, возвращаюсь такой, а меня со станции в сорок шестой везут вместо семнадцатого. И не сказали ничего, представляете?

– Здорово, – сказала Марина. – Теперь своя комната есть?

Артурик неопределенно повел плечом и пробормотал невнятно. Марина в очередной раз вспомнила, что он, как говорится, из хорошей семьи, стало быть, давно при собственной комнате, испытала из-за этого глупую неловкость и поспешно похвасталась, проклиная себя:

– У меня теперь тоже есть, вот.

– Марин Михална, а вы здесь преподавать будете, да? Класс.

– А ты какой учишь – французский?

– Немецкий, – сказал Артурик, заметно пугаясь того, что Марина, возможно, не преподает немецкий.

Марина засмеялась, а Виталик, ухмылявшийся поодаль, мрачно сказал:

– Ну все, чувак, ты попал.

– Немецкий у меня основной, – сообщила Марина, с удовольствием наблюдая, как Артурик пытается подавить восторг.

Ничего у него не получилось, конечно. Чтобы мальчик совсем не извелся, она спросила:

– А ты чего весь как… Том Сойер у забора?

– Да это, красим там, – сказал Артурик и стремительно принялся отколупывать слои краски с пальцев. – Летняя практика такая.

– Так вроде кисточки изобрели уже.

– Да там это, – исчерпывающе объяснил Артурик и махнул рукой в сторону спортплощадки, откуда немедленно донесся зычный зов «Ва-афин!». – Обаце, зовут. Я побегу, ладно?

– Беги, конечно.

Артур отшагнул и тут же, ширкнув подошвой, вернулся в исходное положение, чтобы озабоченно спросить:

– Марин Михална, а вы точно здесь вести будете, никуда не перейдете?

– Ну куда уж я теперь перейду-то, – призналась Марина вполне искренне.

– Класс, – повторил Артурик. – Тогда это… До встречи. Только не передумайте, ладно?

Просиял напоследок, странно поклонился Виталику и вчесал на повторный зов. Бежал он хорошо, технично так, лучше, чем на лагерной спартакиаде в первую смену.

– Ой смешной, – протянула Марина, глядя ему вслед.

– Да не то слово, – сказал Виталик. – Он что заляпанный-то такой. Ему велели стенку для препятствий красить, ну, кирпичная такая. Она уже покрашена, осталось оформить, чтобы кирпичи зеленые остались, а пространство между ними, ну, где раствор, коричневым. Как бы линейки должны быть, узкие такие. А кисточки только толстые, не получается. Он сперва, короче, поролоном пытался: берет кусочек, сгибает – и сгибом, аккуратненько. А раствор неровный, поролон рвется, ну и кончился весь. Артурик наш подумал-подумал – и айда пальцем просто. В банку окунул, начертил, значит, снова окунул.

– Так это один палец нужен, а он весь как людоедик.

– Говорю ж: раствор неровный, поролон даже рвется, а пальцы тоже не железные. Один пальчик, как это, стесал, другой макает. Ну вот так.

– Дур-дом.

– Не, – сказал Виталик, принимая очень довольный вид. – Это еще не дурдом. Дурдом вот где. Он мне, прикинь, тут рассказывал, я мало не рёхнулся. Шпионский заговор они тут как бы раскрыли.

– В смысле?

– Ну вот. Я так понимаю, в райисполкоме, это тут рядом, две остановки, старые бумаги сжигали – ну там утилизация, документов-то до черта, надо избавляться время от времени. Озеленение там, водопровод, слушали-постановили, понимаешь, да? Там рядом мусорные баки, уборщицы бумаги туда вынесли и давай палить потихоньку. А бумаг много, все не лезет, вот что не лезет, рядом складывали, пока баки выгорят. Ну, пацаны, естественно, растащили кое-что. И айда сочинять.

– Что там сочинишь-то? – не поняла Марина.

– Убить Андропова к Седьмому ноября.

– К-кого? Как, зачем?

– Юрия Владимирыча. Приказ ЦРУ. А райисполком это пишет и потом на свалку выносит.

– Боже мой, – сказала Марина и захохотала.

– Ну вот. Артурик, короче, два дня по свалке лазил, приказ этот искал.

– Н-нашел? – с трудом спросила Марина.

– Нет. Но там явно что-то нечисто: его сперва уборщица прогнала, потом мужик из райисполкома пришел в синей спецовке, сказал, что ноги открутит. В синей спецовке такой. Явный церэушник. Так, стоять.

Виталик подхватил обессилевшую от хохота Марину и повел ее к выходу со школьного двора, все так же серьезно излагая идеи и соображения Артурика в связи с тем, как заговору противостоять и кого арестовывать первым. Постепенно Марина пришла в себя, аккуратно промокнула глаза и спросила:

– Тушь сильно размазалась?

– Ну, тебе идет, – дипломатично сказал Виталик, уклонился от мощного удара платочком по башке, ловко выдернул платочек из пальцев, другой рукой неуловимо как зафискировал на две секунды голову Марины и мягким дробным касанием вытер ей глаза и щеки – Марина даже зажмуриться не успела. – И взрослый ведь парень, и башка вроде варит, а такой лопух, – огорченно сказал он, возвращая платок Марине.

– А ты таким не был?

Виталик пожал плечом.

– Жаль, – отметила Марина и вспомнила вдруг: – А ты знаешь, он-то такой и был всегда. Мы в Керчь на экскурсию ездили, ну там, Аджимушкай, партизаны, по городу немножко прошлись. А дома старые, с котельными внизу, и такие отдушины с решетками. Ну вот, Артурику кто-то напел, что это фашисты специально построили, чтобы людей сжигать.

– Да ну. Обалдеть. И он поверил?