Легенда об Уленшпигеле

– Когда идут на костёр, в руках несут сальную свечу, – сказала она Уленшпигелю. – Хочешь одну сейчас в подарок?

– Выпьем! – сказал Уленшпигель.

– Выпьем! – сказали семеро.

– Глаза у Уленшпигеля светятся, как у умирающего лебедя, – заметила Жиллина.

– Не кинуть ли их свиньям в жратву, – сказала старуха.

– Будет свет во откровение свиньям, – сказал Уленшпигель. – Выпьем!

– Хочется тебе, чтобы на эшафоте тебе просверлили язык раскалённым железом.

– Лучше свистеть будет. Выпьем!

– Ты бы меньше болтал, если бы уже висел на верёвке и твоя любезная пришла бы посмотреть на тебя.

– Да, но я стал бы тяжелее и свалился бы на твою рожу, красотка. Выпьем!

– Что-то ты скажешь, когда тебя будут бить палками и раскалённым железом выжгут тебе клеймо на лбу и плечах.

– Скажу, что ошиблись мясом: вместо того чтобы поджарить свинью Стевениху, сожгли поросёнка Уленшпигеля. Выпьем!

– Так как тебе всё это не по вкусу, то тебя отправят на королевские корабли и, привязав к четырём галерам, разорвут на куски.

– Акулы сожрут мои четыре конечности, а что они выплюнут, то ты слопаешь. Выпьем!

– Почему бы тебе не съесть одну такую свечку. Она бы в аду осветила тебе место твоих вечных мучений.

– Я вижу достаточно ясно, чтобы разглядеть твоё свиное рыло, хавронья ты недошпаренная. Выпьем! – крикнул Уленшпигель. Вдруг он постучал ножкой своего бокала и похлопал руками по столу, как делает тюфячник, мерно разбивая шерсть для тюфяка, только потихоньку, – и сказал:

– 'Т is (tjidt) van te beven de klinkaert! Время звенеть бокалами!

Так кричат во Фландрии, когда гуляки недовольны и начинают громить дома с красными фонарями.

И Уленшпигель выпил, звякнул своим бокалом о стол и сказал:

– 'Т is van te beven de klinkaert!

То же сделали за ним и мясники.

И всё притихло: Жиллина побледнела, старуха Стевениха увидела, что ошиблась. Сыщики говорили:

– Разве эти семеро на вашей стороне?

Но мясники, подмигивая, успокаивали их и всё громче и громче твердили за Уленшпигелем:

– 'Т is van te beven de klinkaert, 't is van te beven de klinkaert!

Старуха пила вино, чтобы придать себе храбрости.

И Уленшпигель начал опять равномерно бить кулаком по столу, как тюфячник, разбивающий тюфяк. И мясники делали то же. Стаканы, кружки, тарелки, бутылки, бокалы начали медленно плясать по столу, падали, разбивались, подскакивали, чтобы вновь упасть с одного бока на другой, и всё грознее, мрачнее, наступательнее и равномернее звучало:

– 'Т is van te beven de klinkaert!

– Ой, – закричала старуха, – этак они всё здесь перебьют.

И от страха оба её клыка ещё дальше вылезли изо рта.

И бешеной яростью загорелась кровь в душе семерых, Уленшпигеля и Ламме.

Не прекращая своего однозвучного угрожающего напева, они били равномерно своими бокалами по столу, пока не разбили их, сели верхом на скамьи и вытащили свои длинные ножи. И пение их стало уже так громко, что дрожали все окна в доме. Как яростные дьяволы, двигались они вокруг столов и вокруг всей комнаты, твердя беспрерывно:

– 'Т is van te beven de klinkaert!

Тут, дрожа от страха, встали сыщики и схватились за свои верёвки и цепи. Но мясники, Уленшпигель и Ламме вновь спрятали свои ножи, схватили скамьи, размахивали ими, как дубинами, носились по комнате, колотили направо и налево, щадя только девушек. И они разбили всё: мебель, стёкла, шкапы, кружки, тарелки, стаканы, бокалы, бутылки, без сожаления отколотили сыщиков и всё пели в такт:

– 'Т is van te beven de klinkaert!

Между тем Уленшпигель двинул Стевенихе кулаком прямо в рожу, вынул у неё из кармана ключи и, стоя над ней, насильно заставил её есть сальную свечу.

Красавица Жиллина, точно испуганная кошка, скреблась ногтями в двери, окна, занавески, стёкла, как будто хотела пролезть сквозь всё разом. Потом, мертвенно-бледная, она съёжилась на корточках в уголке; глаза её блуждали, зубы оскалились, она держала свою лютню, как бы обороняясь ею.

Мясники и Ламме говорили девушкам: «Мы вас не тронем», – и при их помощи связали дрожащих сыщиков верёвками и цепями. И те не осмелились оказать ни малейшего сопротивления, так как видели, что мясники – самые сильные, каких мог отобрать хозяин «Пчелы», – изрубили бы их на куски своими ножами.

При каждой свече, которую Уленшпигель заставлял проглотить Стевениху, он приговаривал:

– Вот эту съешь за виселицу; эту за палки: эту за клейма; эту, четвёртую, за мой продырявленный язык; эту пару, жирную, отличную, за королевские корабли и четыре галеры, разорвавшие меня на куски; эту за твой шпионский вертеп; эту за твою стерву в парче, а эти остальные для моего удовольствия.

И девушки хохотали, видя, как фыркала от ярости старуха и старалась выплюнуть свечи. Но всё было напрасно: слишком был набит её рот.

Уленшпигель, Ламме и семеро неустанно напевали всё с той же мерностью:

– 'Т is van te beven de klinkaert!

Затем Уленшпигель сделал им знак, чтобы тихо повторять напев, и под звуки его заявил сыщикам и девушкам:

– Если кто-нибудь закричит о помощи, он будет тотчас же изрублен.

– Изрублен! – повторили мясники.

– Мы будем немы, – говорили девушки, – не трогай нас, Уленшпигель.

Жиллина же всё сидела, скорчившись, в своём уголке, с выпученными глазами и с оскаленными зубами; она не знала, что ей сказать, и только прижимала к себе свою лютню.

Мясники тихо и «мерно повторяли:

– 'Т is van te beven de klinkaert!