Одна-одинешенька

Видя такую решительность, нотариус поневоле замолчал. И в самом деле – что мог он возразить на это? Тронутый добрым сердцем и самоотверженностью молодых людей и видя их одиночество и беспомощность, нотариус, сам человек крайне добрый и сердечный, обещал им, что он всегда охотно будет помогать им, в чем только сможет, и просил их, не стесняясь, обращаться к нему за советами.

Возвратясь домой, Гаспар, сам удивившись, как это он решился взять на себя такую ответственность, с ужасом сказал сестре:

– Господи, какую я сделал глупость, согласившись быть опекуном этих детей! И все это благодаря тебе, Шарлотта!.. Ну, на что мы будем жить? Ведь тех денег, которые будут получать дети, только-только хватит на то, чтобы заплатить за квартиру да не умереть с голоду. А откуда мы возьмем средства на все остальное?.. Нет, мы очутимся в ужасном положении!

– Напротив, мы заживем прекрасно! – весело заметила Шарлотта. – Ты будешь посещать лекции в университете и давать уроки математики, а я, как тебе и говорила однажды, постараюсь найти уроки музыки и переводы с английского языка. Ты увидишь, как нам будет хорошо! О, у меня так много энергии!

– Зато у меня ее совсем нет, – грустно сказал Гаспар.

– Я уступлю тебе часть своей! У меня энергии хоть отбавляй!

И она радостно принялась обнимать старшего брата. Но мрачное настроение его не проходило: работа и навалившаяся ответственность пугали его.

Теперь на первом месте у молодых людей был вопрос о квартире. Оставаться в меблированных комнатах было для них и дорого, и неудобно. Кроме того, дети так шумели, что все жильцы жаловались на них. Действительно, Роза и Виолетта были такими непоседами, каких мало, и удержать их было невозможно.

С раннего детства испорченные матерью, которая то чересчур баловала их, то, наоборот, из-за малейшего пустяка ругала и даже колотила, девочки не получили никакого воспитания и, подросши немного, были предоставлены самим себе. Без всякого надзора проводили они целые дни в саду, заставляя прислугу исполнять все их прихоти и вообще делая все, что взбредет им в голову.

Сидеть смирно и заниматься чем-нибудь спокойно они не могли, а если начинали играть, то, как настоящие дикарки, поднимали страшную возню, крик, шум и портили все, что попадалось им под руку. Прежде всего досталось электрическому звонку. В Сан-Пабло у них не было звонков и, когда надо было позвать прислугу, они обычно просто хлопали в ладоши. И вот теперь Роза, увидев около камина пуговку электрического звонка и уяснив, как надо им пользоваться, лишь только старшие уходили из дому, тотчас принималась звонить без перерыва. Естественно, это вызывало недовольство всех жильцов, не знавших просто, куда деваться от этих оглушительных звонков, а также прислуги, недоумевавшей, как справиться с этими непослушными детьми. Кончилось тем, что девочки испортили звонок и стали искать себе другую забаву.

В один прекрасный день они сняли оконные занавески, понадобившиеся им для игры, чтобы изображать подвенечные вуали. Любимыми развлечениями сестер была игра в войну и в разбойники, причем девочки, чтобы еще иболее походить на краснокожих индейцев, завертывались в простыни и, вооружившись железными прутьями, выдернутыми из кроватей, с дикими, пронзительными криками гонялись друг за другом.

Маленький мальчик, в противоположность своим сестрам крайне тихий и спокойный, не принимал в их шалостях никакого участия. И, когда Шарлотта уходила из дому по делам, поручая ребенка на это время прислуге, на него находила какая-то меланхолия: он не хотел играть и, усевшись где-нибудь в уголке, горько плакал вплоть до возвращения старшей сестры.

– Когда придет моя мама? – то и дело повторял мальчик, и от него нельзя было добиться ничего другого.

И всякий раз, когда Шарлотта в беспокойстве о детях, запыхавшись, прибегала домой, не сделав и половины того, что ей было нужно, ребенок крепко обнимал ее за шею своими худенькими ручонками и умоляюще говорил: