Одна-одинешенька

Одна-одинешенька
Шарлотта Шабрье-Ридер

Дорога к счастью
Повесть «Одна-одинешенька» – лучшее произведение французской писательницы Шарлотты Шабрье-Ридер (1865–1935), написанное в жанре сентиментальной литературы и принесшее ей широкую известность. Для старшего школьного возраста.

Шарлотта Шабрье-Ридер

Одна-одинешенька

Charlotte Chabrier-Rieder

Toute seule

© Г. Хондкариан. Лит. обработка, 2015,

© А. Власова. Обложка, иллюстрации, 2015,

© ЗАО «ЭНАС-КНИГА», 2017

* * *

Глава 1

Одна-одинешенька

С самого утра снег шел не переставая… Кругом было все тихо… На улицах ни души… Никогда еще, кажется, ВезинеH не имело зимой более грустного, унылого вида. Дачники, проводившие здесь лето, с наступлением первых же холодов поспешили вернуться в Париж, и теперь большая часть домов была или заперта, или совсем заколочена. Не прекращалась жизнь только в большом неуютном доме, громко именовавшемся «замком», в котором помещался пансион для благородных девиц.

Пансион этот содержала здесь круглый год одна англичанка, некая миссис Ватсон, преимущественно для детей иностранцев и для тех несчастных девочек, родители которых имели неосторожность поверить громким рекламам и объявлениям, которые распространяла об учебном заведении его хозяйка.

Громадный дом, который занимал пансион, начал приходить в полный упадок, почему, собственно, владелец и отдавал его внаем за очень дешевую плату. Уже лет тридцать, вероятно, в нем не производилось никакого ремонта. Стены покосились, крыша текла, в окнах и дверях зияли огромные щели, в которые сильно дуло, замки все заржавели, и ни один не запирался.

Немудрено поэтому, что в комнатах бывала иногда настоящая стужа. Но содержательница пансиона не считала нужным принимать никаких мер против холода.

– Самое главное, чтобы в комнатах был свежий воздух, – говорила она. – Топить же вовсе не обязательно: это всё предрассудки. У молодых людей кровь и без того горячая. Зачем им еще искусственное тепло?

Однако с предрассудками все же приходилось считаться. И вот миссис Ватсон приобрела небольшую переносную печь. Но хорошо ли, спрашивается, обогреет такая печка, например, громадную классную комнату, служившую в былые времена танцевальным залом? К этому надо еще прибавить, что такая печка была одна на весь дом и ее, по мере перехода учениц из одной комнаты в другую, то и дело перетаскивали с места на место.

Едва ли от этой странствующей печки хоть кому-нибудь было тепло. Словом, она была скорее только для виду, на тот случай, если вдруг неожиданно приедет кто-нибудь из родителей девочек. Хотя на этот счет содержательница пансиона могла быть совершенно спокойна, так как большинство ее воспитанниц или были сиротами, или в силу различных неблагоприятных обстоятельств не могли жить дома. Невелика беда, если такие дети иной раз и продрогнут от холода!

Вообще у миссис Ватсон были самые суровые взгляды на воспитание. Относительно пищи, например, англичанка придерживалась того мнения, что чем меньше есть, тем лучше, и была в этом случае совершенно согласна с Гиппократом[1 - Гиппократ – древнегреческий врач.], что из-за стола надо всегда выходить наполовину голодным. Это «мудрое» правило строго соблюдалось в ее учебном заведении. Словом, за стенами этого мрачного замка скрывалось немало горя и слез…

Семь часов вечера. Занятия только что закончились, и иззябшие ученицы в ожидании обеда, толкая друг друга, обступили со всех сторон переносную печку, стараясь хоть немного отогреть свои окоченевшие руки и вовсе не думая о том, что у них потом от этой самой печки будет болеть голова. Не принимала в этом участия только одна молодая девушка: стоя на коленях возле этажерки, она аккуратно складывала туда ноты. Завершив дело и закутавшись плотнее в большой черный платок, она вышла из класса и, пройдя переднюю, поднялась по каменной лестнице на второй этаж.

Здесь, в конце темного холодного коридора, девушка отворила дверь и остановилась на пороге громадной угловой комнаты. Из неплотно запиравшихся окон сильно дуло, из-за чего в помещении стояла настоящая стужа. Почти все пространство в комнате занимали три огромных рояля, на фоне которых узкая железная кровать, покрытая стареньким серым одеялом, казалась инородным предметом. На камине вместо украшения стояли кувшин с водой, таз, подсвечник, блюдечко с мылом. Два сломанных стула, деревянные некрашеные полки с книгами да прибитая к стене вешалка для платьев, укрытых, чтобы не пылились, зеленым коленкором, завершали меблировку этой мрачной, неуютной комнаты.

Постояв с минуту на пороге, девушка снова пошла назад по холодному коридору, но скоро вернулась, держа в руках два небольших полена дров и охапку щепок. С трудом затопив камин, она надела драповое пальто и, присев к самому огню, глубоко задумалась. Очевидно, невеселыми были думы, так как из глаз ее поминутно капали слезы.

Шарлотте Жербье – так звали девушку – было двадцать лет. Высокая, стройная блондинка с правильными, тонкими чертами лица, она была настоящей красавицей. Особенно выделялись на ее лице блестящие голубые миндалевидные глаза с темными, длинными ресницами. Умный, выразительный взгляд придавал девушке энергичный, мужественный вид, резко контрастировавший с ее миловидной, грациозной фигуркой. Несмотря на усталость и преждевременные заботы, у нее был чудесный цвет лица. Ее нежное детское личико, окаймленное густыми золотистыми волосами, удивительно напоминало известные грёзовские[2 - Грёз, Жан Батист (1725–1805) – французский живописец.] головки. Но, несмотря на свою красоту, Шарлотта Жербье никогда не слышала комплиментов: никто не только не восхищался, но даже не интересовался ею по той простой причине, что она была всего лишь бедной учительницей музыки.

Судьба забросила ее в Везине, в злосчастный пансион миссис Ватсон. Здесь Шарлотта была занята с утра до вечера, ежедневно она должна была давать по двенадцать уроков музыки. Отдохнуть она могла только во время обеда, завтрака и ужина. По воскресеньям ей вменялось в обязанность водить воспитанниц-католичек два раза в церковь: утром и вечером. Несмотря на это, почти всякий раз, как миссис Ватсон встречала девушку на лестнице, когда та шла в свою комнату или возвращалась оттуда, суровая англичанка замечала своей учительнице:

– Что же это вы, милая, разгуливаете здесь, а ученицы ждут вас!

Уж неизвестно, каким способом должна была Шарлотта добираться до своей комнаты, расположенной в верхнем этаже, если хождение по лестнице содержательница пансиона считала прогулкой!

Миссис Ватсон по натуре своей была вовсе не злая, а просто бесчувственная. Среди учениц ходили слухи, что один из ее предков был торговец неграми-невольниками; этим, пожалуй, объяснялись ее деспотические наклонности, унаследованные от человека, привыкшего иметь дело с рабами. Оставшись после смерти своего пьяницы-мужа с тремя дочерьми без всяких средств к существованию, миссис Ватсон уехала из Англии и поселилась во Франции, открыв здесь пансион для девочек, на которых она теперь и вымещала все свои обиды. Но не со всеми своими воспитанницами она обращалась одинаково: к богатым она благоволила и была к ним снисходительна; к тем же, кто неаккуратно платил за свое содержание или платил меньше других, она была просто безжалостна. Словом, справедливость и сострадание были ей чужды.

Молодость, красота и талантливость Шарлотты Жербье, казалось, были очень не по душе миссис Ватсон, и она всячески старалась отравлять жизнь молодой учительнице музыки. Желая доставить ей лишнюю неприятность, содержательница пансиона поместила девушку в комнате, где стояли рояли и где воспитанницы брали уроки музыки, хотя при том количестве комнат, какое было в замке, учительнице вполне можно было бы дать отдельное помещение.

В половине седьмого утра Шарлотте уже следовало быть совершенно готовой, одетой и причесанной, так как в это время по коридору раздавался топот, и через минуту в комнату с шумом влетала первая ученица – маленькая американка Кута Стэль. Из опасения, что эта непоседа, скорее походившая на уличного мальчишку, чем на благовоспитанную девочку, начнет кричать и стучать кулаками в дверь, Шарлотта старалась пораньше встать и поскорее окончить свой туалет. А последнее не так-то легко было сделать, потому что в комнате, заставленной тремя роялями, было так тесно, что едва можно было повернуться – того и гляди стукнешься о какой-нибудь из них. Чтобы достать до рукомойника, стоявшего на камине, приходилось вставать на цыпочки. Но в особенности неудобно было ей расчесывать свои длинные, густые волосы, так как в том незначительном пространстве, которое оставалось свободным, невозможно было даже вытянуть рук.

После двенадцати часов Шарлотта спускалась вниз заниматься с детьми в классе, а в ее комнате в это время садились за гаммы и экзерсисы три ученицы сразу (по числу роялей), – можно себе представить, какая чудная музыка происходила от смешения этих звуков!

Но, занимаясь ежедневно по десять часов и окончив все свои уроки, молодая девушка и по вечерам не была свободна и, вместо того чтобы пойти отдохнуть, должна была развлекать общество своей игрой на фортепьяно или играть ученицам танцы. Танцы устраивались очень часто, так как миссис Ватсон чрезвычайно поощряла их: во-первых, девочки были заняты, следовательно, не надо было с ними возиться, во-вторых, благодаря движению не страдали от холода, так что можно было не топить. Таким образом, бедная учительница музыки в некотором роде заменяла собой печку.

Однажды, будучи до крайности утомлена физически и нравственно, Шарлотта ушла вечером к себе и легла спать, не испросив предварительно на то позволения. А в этот вечер, оказалось, миссис Ватсон как раз ожидала гостей: у нее обещали быть проездом несколько англичан, перед которыми ей не хотелось ударить лицом в грязь. Переносная печка топилась, все комнаты были ярко освещены, воспитанницам велено было надеть свои самые лучшие платья. С веселой улыбкой прогуливались они по зале в ожидании танцев, производя на первый взгляд впечатление счастливых холеных девочек.

Но куда же девалась таперша[3 - Тапёр (тапёрша) – во 2-й половине XIX – начале XX века музыкант, преимущественно пианист, сопровождавший своим исполнением танцы на вечерах.]?

Миссис Ватсон металась из стороны в сторону, разыскивая учительницу музыки, которая должна была исполнять эту обязанность. Но каково же было негодование содержательницы пансиона, когда она узнала, что молодая девушка без спроса осмелилась уйти в свою комнату! За Шарлоттой, конечно, тотчас же послали одну из воспитанниц со строгим приказанием явиться немедленно, и она, встав с постели, должна была до поздней ночи исполнять разные джиги и другие танцы, играть без отдыха, чтобы хоть этим несколько загладить свою вину.

И за такой-то каторжный труд молодая девушка получала всего-навсего тридцать франков[4 - Франк – до 17 февраля 2002 года основная денежная единица Франции.] в месяц! К тому же миссис Ватсон всякий раз платила ей жалованье с таким видом, будто подавала милостыню. За столом Шарлотта старалась есть как можно меньше из боязни встретить суровый, укоризненный взгляд миссис Ватсон, как это было вскоре после ее поступления на службу, когда она осмелилась однажды за обедом попросить себе второй бокал вина.

Так жила эта молодая девушка, постоянно занятая и грустная, в вечном подчинении, не слыша ни от кого ни ласкового слова, ни участия, в которых ее чуткая юная душа так нуждалась…

Глава 2

Из прошлого Шарлотты

Вы, конечно, думаете, что Шарлотта была круглой сиротой – иначе зачем ей жить в таких ужасных условиях? Вовсе нет: у нее были и мать, и братья, и сестры! Но вследствие несчастного стечения обстоятельств девушка с самых ранних лет была предоставлена самой себе и вынуждена была сама заботиться о своем существовании. Причем ей приходилось, как мы уже видели, переносить немало лишений.

Мать Шарлотты, легкомысленная, ветреная особа, слишком рано, почти ребенком, вышла замуж за болезненного, раздражительного молодого человека, собиравшегося посвятить себя науке. Из-за постоянных недомоганий у него был скверный характер. Часто отец семейства по самому ничтожному поводу приходил в ярость и позволял себе безумные выходки. Болезнь и непосильная работа скоро совсем подкосили его здоровье, и бедняга умер, оставив молодую вдову с двумя детьми почти без всяких средств к существованию.

Воспитанием своих детей мадам Жербье совсем не занималась. Как это ни странно, она их даже как-то совсем не любила, и малютки всецело находились на попечении прислуги. Теперь же, со смертью отца, дети были предоставлены самим себе и, кроме упреков да брани, ничего другого от матери не слышали. Еще к сыну, Гаспару, она немного благоволила, что же касается Шарлотты, то мадам Жербье постоянно была недовольна ею. И девушка не могла припомнить, чтобы мать когда-нибудь хоть раз приласкала ее. Жизнь их превратилась в сущий ад: с утра до вечера только и слышны были жалобы мадам Жербье на свою горькую судьбу.

Впрочем, это продолжалось недолго. Словно каким-то чудом в характере мадам Жербье внезапно произошла большая перемена: она вдруг стала веселой, довольной и кроткой. Оказалось, что хорошенькая вдовушка познакомилась в гостях с молодым инженером, на которого произвела сильное впечатление, и он влюбился в нее. Странно, что его особенно прельстили в молодой вдове ангельская кротость и доброта, хотя на самом-то деле мадам Жербье как раз была лишена этих качеств, будучи женщиной крайне капризной, бесчувственной и деспотичной.

Скоро мать Шарлотты вышла замуж вторично. Гаспара тотчас же отдали в лицей, а девочку поместили в пансион. Так прошло несколько лет, в продолжение которых мать ни разу даже не навестила ни одного из своих детей. За это время у нее родились еще две дочери, Роза и Виолетта.

В один прекрасный день отчим Шарлотты объявил своей жене, что ему предложили работу в компании по разработке богатейших рудников, которые в будущем сулили большую прибыль, и он согласился. Рудники эти находились в Южной Америке, недалеко от Рио-де-Жанейро, в Сан-Пабло, куда мать Шарлотты с мужем и двумя младшими дочерьми скоро и уехала.

Шарлотту оставили в том же пансионе в окрестностях Парижа, где она училась, до завершения курса. Гаспара же, который окончил лицей, отправили в качестве гувернера в Германию, в Штутгарт, к одному дальнему родственнику его покойного отца. Молодой человек должен был там заниматься с тремя мальчиками, а также и присматривать за ними.

Шарлотта, в отличие от своей матери, тяжело переносила разлуку с родными. Девушка очень скучала и плакала, но, видя, что слезами горю не поможешь, усерднее прежнего принялась за учение. Окончив с успехом курс в пансионе, она тотчас же принялась готовиться к публичному экзамену. Матери она писала очень часто, подробно рассказывая о своем житье-бытье, о планах на будущее. Но мать не баловала ее письмами, и в своих коротеньких посланиях, которыми она изредка награждала дочь, бывшая мадам Жербье, не отвечая никогда на предлагаемые ей вопросы, писала только о себе самой: жаловалась на климат Бразилии, на дикость тамошних нравов, на недостаток общества. Эгоистичная и равнодушная, занятая исключительно собой, она практически не думала о детях. А Шарлотта между тем только и жила надеждой скорее увидеть свою мать, которую девушка просто обожала, – для этого она и старалась как можно лучше учиться.

Большую нежность питала Шарлотта также и к своему брату, Гаспару, которому она тоже очень часто писала и от которого всякий раз с нетерпением ожидала ответа. Но Гаспар, подобно матери, тоже писал сестре крайне редко, и его послания представляли собой коротенькие, наскоро набросанные записочки с банальными фразами, поклонами и пожеланиями всяких благ. О том, как ему живется, как он проводит время, что думает делать в будущем, он никогда не писал ни слова. А бедной Шарлотте так хотелось знать о нем больше!

Впрочем, Гаспар всегда отличался скрытным характером. Мрачный, недоверчивый, мстительный, без всякой энергии, столь необходимой в жизни, юноша почти всегда был в плохом расположении духа. Но несмотря на это, Шарлотта все-таки любила его. Умная и проницательная, она прекрасно видела недостатки брата, но старалась всегда найти для них какое-нибудь оправдание. В былое время она умела ладить с ним и – кто знает? – если бы они и по сей день жили вместе, ей, может быть, удалось бы смягчить угрюмый характер брата и сблизиться с ним. Но судьба разлучила их, и, предоставленный самому себе, лишенный всякой моральной поддержки, Гаспар, естественно, не мог измениться к лучшему. С большим трудом, после долгих просьб удалось Шарлотте добиться того, чтобы он писал ей аккуратно раз в две недели, но в этих скупых письмах не было тепла и сердечности.