Сергей Дягилев. «Русские сезоны» навсегда

В Перми семья Павла заняла старый дом на Сибирской улице, где до этого жил дед Дягилевых. Сергей переболел скарлатиной и дифтерией. Единственный врач жил почти за сто километров, но он приезжал и лечил Сережу. Вскоре Павел вновь отбыл в Петербург для дальнейших переговоров со своими кредиторами.

Положение в обществе, которое занимали Дягилевы в Перми, было несопоставимо с положением семьи в Петербурге. Здесь они жили как короли, несмотря на все их финансовые проблемы. Дворянство в городе было немногочисленным, городская элита (если можно ее так назвать) состояла преимущественно из купцов. Старый дом стал семейной штаб-квартирой. Он был расположен на центральном проспекте города, по которому водили заключенных. По дороге в ссылку и декабристы, и Достоевский проходили, гремя цепями, мимо дома Дягилевых. В этом доме было ровно двадцать комнат.[21 - Валентин Дягилев, когда ему было 13 лет, нарисовал план дома. На нем обозначено 20 комнат. См.: Дягилева Е. В. Указ. соч. С. 285. Павел Корибут, цитируемый в воспоминаниях С. Лифаря, ошибается, когда говорит о 30 комнатах.] Из прислуги постоянно проживали лишь гувернантка и няня Дуня. Для детей оборудовали специальную классную комнату.

Семья старалась возобновить в Перми жизнь, заполненную музыкой, похожую на ту, что она вела в Петербурге. Живя в столице, Елена и Павел устраивали по четвергам раз в две недели музыкальные вечера. Душой этих «четвергов» была сестра Елены Александра (по прозвищу Татуся) Панаева-Карцева, прославленная певица, часто выступавшая во Франции и Италии. Среди почитателей ее таланта был Петр Ильич Чайковский, он посвятил ей цикл романсов (опус 47).[22 - Тетя Татуся, скорее всего, знала также Антона Рубинштейна, Ф. М. Достоевского и Федора Стравинского, знаменитого баса из Императорских театров, однако все же больше известного в качестве отца своего гениального сына. Приводится по: Дягилева Е. В. Указ. соч. С. 260.] Татуся была замужем за племянником композитора, таким образом, Дягилевы и Чайковские породнились. Дягилевы всегда называли Чайковского «дядя Петя». Позже Дягилев любил рассказывать в своем кругу, как он несколько раз бывал в поместье Чайковского в Клину

. В воспоминаниях Елены об этих поездках ничего не сказано, но наверняка известно, что Дягилев был хорошо знаком с двумя младшими братьями Чайковского, близнецами Модестом и Анатолием.[23 - Об этом, в частности, говорится в воспоминаниях Брониславы Нижинской. Приводится по: Nijinska B. Early memoirs. P. 396–403.]

Также Дягилев сообщает, что в детстве он несколько раз видел Мусоргского, – тот принимал постоянное участие в «четвергах».[24 - Воспоминание Дягилева о его встречах с Чайковским воспроизводит С. Лифарь, а не Д. Философов, как утверждает Ричард Бакл. Приводится по: Лифарь С. С. 21.] Мусоргского при жизни практически никто не воспринимал всерьез как композитора, в том числе и Дягилевы. С. П. Дягилев писал:

«В детстве тетушка моя, чудная певица А. В. Панаева-Карцева, правнучка идеалиста В. И. Панаева, приказывала: “Сегодня я пою, не забудьте послать за Мусоргским” – он ей аккомпанировал, конечно, не свою музыку, и получал за это 25 рублей в вечер. Это “не забудьте послать за Мусоргским” осталось у меня в ушах на всю жизнь»

.

И пускай Дягилевым не хватило прогрессивности и дальновидности, чтобы понять талант Мусоргского, нельзя не признать, что в их доме в Санкт-Петербурге страстно любили музыку и серьезно ею занимались. Они ставили сцены из опер Чайковского («Опричник»), Глинки («Жизнь за царя»), Гуно («Фауст»), хорошо знали Вагнера

. Все это может показаться не особенно примечательным, однако достижения Дягилевых на поприще искусства, несомненно любительского характера, предстают совершенно в ином свете, если мы вспомним, что профессиональная музыкальная культура в России в то время была еще мало развита. Трудно было отыскать партитуры, приходилось самостоятельно переписывать и аранжировать партии. Кроме того, Дягилевы часто брались за новый, необычный репертуар, мало кем исполняемый. Постановка «Опричника» у Дягилевых состоялась через два года после премьеры оперы, «Фауст» в их доме впервые прозвучал на французском языке (премьера на русском прошла за два года до этого в Мариинском императорском оперном театре).[25 - С Федором Стравинским в роли Мефистофеля. Приводится по: Walsh, 2000. Р. 9.] Гуно и Чайковский всю жизнь оставались любимыми композиторами Дягилева.[26 - Преклонение Дягилева перед Чайковским общеизвестно. В своей статье «Дягилев, которого я знал» Стравинский пишет о его преклонении перед Гуно. Приводится по: Варунц В. П. И. Стравинский – публицист и собеседник. М., 1988. С.165.]

В Перми Дягилевы попытались вдохнуть новую жизнь в угасающие музыкальные вечера Дворянского собрания, как бы возрождая петербургские «четверги». Дядя Дягилева, Иван, известный виолончелист, был назначен руководителем небольшого оркестра, хормейстером стал Эдуард Эдуардович Деннемарк, по происхождению немец. Домашний учитель Дягилевых, он преподавал немецкий в мужской гимназии.

Юрий, Сергей и Валентин Дягилевы

Как и в Петербурге, исполнялось очень много оперных арий, в основном по-итальянски (Верди) и по-русски (обычно Чайковский и Глинка). Практически все авторы воспоминаний указывают, что отец Дягилева был горячим поклонником Глинки и знал наизусть целиком всю оперу «Руслан и Людмила». По словам одноклассника Дягилева, «дом Дягилевых был одним из самых блестящих и культурных в Перми. Это были настоящие пермские Афины»

.

Дягилев в гимназической форме

Сергей с ранних лет учился игре на фортепиано и занимался вокалом, проявляя выдающиеся способности к музыке. Он также пробовал себя в композиции. Его первым серьезным опытом сочинения был романс в подражание Глинке «Ты помнишь ли, Мария?», который пятнадцатилетний мальчик написал по случаю годовщины свадьбы своих родителей. Каллиграфически переписанную партитуру этого романса мать Дягилева сберегла, благодаря чему она сохранилась, единственная из всего написанного Дягилевым-композитором.

Увлечение искусством играло большую роль в жизни Дягилевых, как и в жизни многих других семейств дворянского сословия. В косном царистском обществе участие в политике и в других формах общественной жизни было под запретом или строго регламентировано. Занятия искусствами служили способом заявить о себе в обществе (а порой и в политике), раскрепоститься, а также давали семьям возможность занять свою нишу в обществе, не расшатывая при этом его устоев. В России, где образованные люди жили порой достаточно изолированно друг от друга из-за больших расстояний и затяжных зим, искусство служило важным источником развлечения в повседневной жизни.

Мемуары, в которых описывается жизнь семьи в Бикбарде, а также письма из Бикбарды в Пермь воссоздают теплую творческую атмосферу долгих летних дней в селении у подножия Урала. В Бикбарде находились завод, один каменный и несколько деревянных домов, принадлежавших семейству, среди которых знаменитый дом с верандой, который подробно описывает Елена Дягилева:

«Никогда и нигде, кроме своего воображения, я не видела такого балкона, как бикбардинский. Настоящие террасы, сооруженные из земли и камня, на которых разбиваются цветники, устраиваются фонтаны […] Наш же балкон был обыкновенный: российский, деревянный, с колоннами, под крышей; тянулся вдоль всего южного фасада одноэтажного деревянного дома и даже дальше фасада, так как кончался большой ротондой, целиком выступавшей за угол дома и за решетку сада на дорогу, идущую вдоль оврага. За оврагом – завод, деревня и безбрежная, как море, лесная даль. На ротонде пили обыкновенно вечерний чай, смотрели на закат солнца […] Часть балкона, с противоположного от ротонды конца, служила летом столовой, и в ней свободно садилось за стол до пятидесяти человек»

.

К востоку простиралось озеро в несколько квадратных километров, куда дети ходили летом купаться. Оно находилось у подножия холма, с которого можно было обозреть всю окрестность. Очень в дягилевском духе его называли Парнасом. Семья построила в селе церковь, которую во времена социализма переделали в кинотеатр, а при капитализме – в дискотеку, сейчас она служит лишь гнездовьем для ворон.

Отец Сергея приезжал всего на несколько недель в разгар лета. Иногда дети ходили на прогулки без матери, только с няней и с домашним учителем. Бабушка и дядя Ваня (Иван Дягилев) жили в Бикбарде постоянно. Сергей часто писал из Бикбарды своим родителям в Пермь:

«Милая мама, я напишу тебе как я провел вчерашний день. Как ты уехала, мы пошли в комнаты, я пошел в буфет напиться. Потом пришел и стал играть в мячик, потом я пошел в спальню твою разговаривать с Кокой, сел на кушетке, где играл Линчик. Потом я пошел в нашу комнату, навел в нашей комнате порядок. Потом принесли молоко, мы выпили его, немного подождали и легли спать»

.

«Мы сегодня идем гулять все[…] За завтраком нам подали очень вкусный холодный розбиф с желе, притом был очень вкусный квас. Дядя Ваня сказал: “Ах, Алена, ах, Алена, жаль, что ее нет, покушала бы”, я пожалел тоже. Когда розбиф дали Линчику, он сказал: “Ах, какие испанские кусочки”, а бабушка спросила: “Отчего испанские?”, он говорит: “Потому что все испанцы тоненькие, так же как эти кусочки, а толстые только немцы, например новый пивовар”. Все очень расхохотались. После розбифа подавали говядину с хреном, Линчик ужасно много взял на кусок говядины хрена и очень сморщился. Тогда дядя Ваня сказал: “А! А! Узнаешь, где раки зимуют!” После этого бабушка рассказала очень-очень смешной анекдот про раков»

.

«Вчера мы все поехали кататься, приезжаем, смотрим, в воротах стоит дядя Кока. Мы все закричали ура! Тетя Таля хотела выйти из экипажа, а лошади дернули и она упала с тарантаса, но она только немножко ушиблась. На другой день как ты уехала, Тата была нездорова, но теперь поправилась и кланяется тебе, София Лукинична тебе целует ножку, а Лина целует тебе ручку с браслетом, и целует также всю тетю Татусю. Он велел ей сказать, что он каждый день принимает лекарства. Юра тебя целует миллион миллионов раз. А я тебя целую один раз, но крепче в триллион раз всех предыдущих, вместе взятых.

Твой Сергун, черноглазый пятачок, сын твоего сердца, 11-тилетняя деда, твой дружок Сережа.

Все очень целуем тетю Татусю»

.

Все письма Сергея из Бикбарды, а также воспоминания его мачехи свидетельствуют об огромном, ни с чем не сравнимом поклонении искусству в семье. Музыка, литература и театр не просто занимали центральное место в воспитании, но и служили сплачивающим элементом.

В Бикбарде из церковных певчих и членов семьи Дягилевых организовался хор, который, разумеется, исполнял «Жизнь за царя» Глинки. Отца дьякона, не имевшего права участвовать в светском хоре, но обладавшего красивым басом, уговорили петь, «спрятавшись от публики за соснами»

.

Дети ставили сценки, декламировали стихи, играли на музыкальных инструментах.

«На другой день после твоего отъезда, – пишет Дягилев своей мачехе, – у нас был театр – Спящая Красавица, я был принц, который целовал руку красавицы и она просыпалась. Этот театр нам доставил удовольствие большое»

.

«Вчера, 27 июля мы устроили для бабушки концерт […] Сезя говорил басни Крылова: “Свинья под дубом” и “Лебедь, рак да щука”, и играли в четыре руки Marche Solennelle,[27 - Торжественный марш (фр.).] который, впрочем, он ужасно не хотел играть […] Marche Solennelle шел плоховато, потому что Сезя не захотел ни разу репетировать его. Но его игра была стушевана блестящей игрой Лины, который играл соло “Веселый Крестьянин” comme un pianiste[28 - Как настоящий пианист (фр.).] наизусть и с большим чувством, толком и, даже с маленькой остановкой. Кроме этого Линчик исполнил “Воздушный корабль” Лермонтова. Джёдж исполнил “Что ты ржешь, мой конь ретивый”. С большим также чувством, толком и громадными остановками, во время которых он сопел и мычал. Затем я играл с M [Monsieur[29 - Месье (фр.).] ] Нуссбаумом в четыре руки “Песни без слов” Мендельсона, потом одну-две вещи из тех нот, которые ты мне прислала. Всем нам страшно аплодировали и меня заставляли играть соло два раза. […] Бабушка меня страшно балует: выписывает одну книгу за другою. Недавно я кончил читать “Князя Серебряного”, а теперь уже читаю “Ивангое”[30 - Имеется в виду «Айвенго» В. Скотта. (Прим. пер.)] в которое впиваюсь не менее, чем в “Князя Серебряного”.

Ну, милая мамочка, теперь уж ты не можешь написать, что я тебе мало пишу: я тебе, кажется, все до мельчайшей подробности написал. Ах, впрочем нет: у Мурки родились дети, такие же миленькие, как и она сама; их пять, но двух пришлось выбросить в реку, потому что она может кормить только трех. По вечерам я читаю бабушке, Сезе и Лине вслух: “Ревизор”, над которым, особенно Сезя, страшно смеется. Но довольно. Братья, Кика и бабушка тебя крепко целуют, а я еще крепче целую тебя и папу в лобик, щечки, а папу еще и в усики. Сережа»

.

В Пермской мужской гимназии, в которой учился Дягилев, культурная жизнь кипела ничуть не меньше. 4 февраля 1888 года Сергей играл в школе вальс Шопена и пьесу Рубинштейна, также он исполнил несколько популярных романсов. Школьный товарищ Сергея Дягилева, тот самый, который называл дом Дягилевых «пермскими Афинами», вспоминает:

«Это был не по летам крупный, рослый мальчик, с выдающейся по размерам головой и выразительным лицом. Не по летам и несоответственно с классом он был образован и развит. Он знал о вещах, о которых мы, его сверстники и одноклассники, никакого понятия не имели: о русской и иностранной литературе, о театре, музыке. Он свободно и хорошо говорил по-французски и по-немецки, музицировал. С внешней стороны он также сильно от нас отличался. У него была изысканная, изящная внешность, что-то барственное во всей фигуре. К нему, в противоположность всем нам, необыкновенно подходило слово “барич”.

У Сережи Дягилева была милая, забавная манера, также к нему шедшая и как бы дополнявшая, дорисовывающая его изящную фигурку: при разговоре постоянно встряхивать рукой и в такт прищелкивать пальцами. Несомненно, это прищелкиванье заимствовано было у кого-то из взрослых с наклонностью к позе и картинным жестам. Изящная поза тогда уже отвечала характеру мальчика […]

В класс он приходил совершенно не подготовленным к урокам и тотчас же начинал их приготовление при участии лучших учеников. Никто в помощи ему не отказывал, а когда наступал урок и его вдруг “вызывали”, то начиналась усердная помощь “подсказываниями”, усердными знаками и т. д. Во время письменных уроков он исправно получал записочки и шпаргалки.

Благодаря этой помощи и своей ловкости, изворотливости, отчасти апломбу, из всех критических положений Сережа Дягилев выходил обыкновенно полным победителем. Нужно сказать, что и учителя ему во всем содействовали. Большинство из них являлись посетителями дома Дягилевых, пользовались там вниманием и гостеприимством любезных и просвещенных хозяев»

.

В старших классах гимназии его занятия музыкой становятся интенсивнее. Он сочиняет несколько оперных сцен на сюжет пушкинской драмы «Борис Годунов» и берет частные уроки фортепиано, впрочем, последнее его не слишком увлекает. Благодаря природной беглости пальцев он легко справляется с техническими трудностями. «Особенно он любил играть с листа и делал это с большой легкостью, – писал в более поздние годы его друг Вальтер Нувель. – Именно благодаря этому он заложил основы знания музыкальной литературы, как классической, так и современной»

. 7 февраля 1890 года Сергей выступал с сольным концертом, исполняя первую часть Allegro фортепианного концерта Шумана. Это было первое публичное выступление Дягилева, о котором написали газеты

.

Семья Дягилевых. Слева направо: Валентин, Павел Павлович, Юрий, Елена, Сергей

В Перми Дягилев был всеобщим кумиром. Но ничего удивительного, что в Санкт-Петербурге, куда он, разумеется, поехал учиться после окончания гимназии, ему встретилось куда больше препятствий, и он быстро растерял свои привилегии. Неудивительно также, что в свой первый год жизни в Петербурге он писал матери:

«Так часто я со слезами в горле вспоминаю гимназию, особенно ее последние годы. Конечно, я не хотел бы, чтобы они снова вернулись, но все-таки в воспоминаниях о гимназии у меня осталось столько родного, чего-то такого, что, я уверен, уже не повторится»