Пепел Атлантиды

– С чего бы?

– Потому что больше у меня ничего не осталось, – сказал он и хриплым голосом добавил: – Семечко настоящее, мисс Фостер. Как и то, что произошло в Люменарии.

Несколько раз глубоко вздохнув, он продолжил:

– Вы держите в руках все, что осталось от моего брата.

Его слова расползлись в голове Софи илом.

– Вашего… брата.

Мистер Форкл кивнул, отводя взгляд и вытирая глаза.

– Моего брата-близнеца.

Так. А вот теперь Софи нужно было присесть.

Все плыло и дрожало – а может, дело было в ней самой. Она не понимала.

Ничего не понимала.

Тирган приобнял ее за плечи и отвел к одному из кресел.

– Вы знали? – спросила она. Ей хотелось отпихнуть его, но сил не хватало.

Кивнув, он усадил ее в бугристое кресло.

– Давно? – выплюнула Софи. – До Люменарии?

– Да, – признал Тирган. – Но они долго скрывали от нас правду. До «Лунного жаворонка», когда мы пытались придумать, как присматривать за тобой в Запретных городах. Мы часто шутили, что Форкл будто находился в двух местах одновременно. Но никогда не думали, что так и есть.

– Никто не должен был узнать, – тихо добавил мистер Форкл – и Софи поняла, что он не был мистером Форклом.

Не полностью.

Она тяжело сглотнула, когда ее накрыло новой волной горя. Она даже не заметила, сколько в ней было надежды, пока ее не отняли.

– Значит, ваш брат, – сказала она. – Это он…

Она замолчала, пытаясь понять, как описать их отношения.

Мистер Форкл не был ей как отец. Но он часто о ней заботился. И иногда заставлял поверить, что она ему действительно небезразлична.

– Это он был моим соседом? – закончила она слабо.

– А вот это объяснить будет непросто, – он подошел ближе, так знакомо переваливаясь с боку на бок, что заныло сердце. – Между нами не было различий. Я был им, и он был мной. У нас была одна жизнь, разделенная пополам.

Софи нахмурилась.

– То есть… иногда я была с вами?

– В какой-то мере ты всегда была со мной. Мы разделяли все мысли. Все чувства. Все воспоминания. Не было ничего индивидуального – только тела. Физически нам приходилось разделять время, поэтому мы составили строгое расписание и всегда его придерживались, даже если было неудобно. Но, прошу, не пытайся его угадать. Наше существование было бесшовно. Все, что мы говорили и делали – общее решение, даже если присутствовал лишь один.

– Я… ничего не понимаю.

– Знаю. Но для нас такая жизнь была абсолютно естественна, – он опустился в кресло напротив, глядя в окно. – Куда бы мы ни отправлялись, что бы ни видели и ни делали по отдельности – все было частью единого целого. Мы всегда учитывали мнение другого, когда принимали решения – и сообщали друг другу обо всем. До того, как у нас проявилась телепатия, мы сидели допоздна и в деталях пересказывали прошедший день. А когда научились объединять разум, то начали обмениваться воспоминаниями полностью, ничего не скрывая. Поэтому, когда ты была с ним – все было точно так же, как со мной.

– Но зачем? – не смогла не спросить Софи. – Зачем всем лгать и так жить?

– Потому что мы могли либо разделить жизнь, либо встретиться с презрением к близнецам. А в годы нашей молодости ограничения были еще строже нынешних. Мы бы не смогли посещать Фоксфайр, не стали бы аристократами – и это только начало. Но независимо от этого, решение принимали не мы. Когда неожиданно появился я – две минуты и двенадцать секунд спустя после моего брата – родителям пришлось выбирать. И они выбрали.

– Они не знали, что у них будут близнецы? – спросила Софи. В это было сложно поверить. Даже люди могли узнать заранее.

– Они утверждали, что нет – и не забывай, это было очень давно. Раньше не делали столько тестов. Хотя я считаю, что родители догадывались. Мне кажется весьма подозрительным то, что мама решила рожать самостоятельно, а не в родильном доме. Отец был врачом, и он убедил всех, что беременность матери проходила так гладко, что было бессмысленно покидать комфорт родного дома. Но благодаря этому они с легкостью смогли фальсифицировать документы и стереть все следы моего существования.

Он приподнял пухлые складки на шее, демонстрируя регистрационный медальон на натянутой серебряной цепочке.

– Говоря формально, записи, передаваемые этим кристаллом, не мои, и никогда моими не были. Но это единственная известная мне жизнь. Мать говорила, что, если бы мы не были похожи, то она бы просто спрятала меня и инсценировала вторую беременность. Но мы были близнецами. Меня не могли зарегистрировать: по ДНК все стало бы ясно. Поэтому отец придумал куда более сложное решение. Он дал нам единое имя. Единую дату зарождения. Единую зарегистрированную ДНК. И с этого момента нас растили так, будто мы – две половины одного целого. В одно время дом мог покидать лишь один из нас. И нам нельзя было говорить о существовании другого – никому.

– Какой кошмар, – пробормотала Софи.

– Возможно. Но мы знали лишь такую жизнь, поэтому не сопротивлялись. Лишь больше десяти лет спустя мы осознали, что остальные не делят ни с кем свою жизнь. Мы всегда думали, что у всех есть спрятанный дома близнец.

– И вы не разозлились, когда поняли, что вам врали? – спросила Софи.

– Разозлились, конечно. Но если бы мы раскрыли правду, то родителей бы изгнали за фальсификацию регистрационных записей – а мы с братом стали бы изгоями. Единственным логичным путем был тот, по которому мы уже шли. Поэтому мы решили рассматривать его, как преимущество. Во многом так и было. Только у нас был встроенный резерв. Только мы могли работать половину времени, как единая личность. Как сказал Тирган, мы могли быть в двух местах одновременно. И в конце концов мы поняли, что прятаться, пока второй выходит в свет – невероятное расточительство. Поэтому мы научились маскировке. Но все наши личности распространялись на обоих. И мы начали учить генетику, пытаясь определить причину, по которой наш мир так предвзято относится к многодетным. Никаких доказательств «неполноценности» нашего генетического случая не находилось. Но чем больше мы изучали, тем отчетливее понимали, что с помощью изменений ДНК можно управлять способностями. И когда мы подумали о нашем медленно разваливающемся обществе – настолько медленно, что очень немногие это замечали, – начал зарождаться план. Но нам нужна была помощь, поэтому мы обратились к «Черному лебедю».

Софи выпрямилась.

– Я всегда думала, что вы его основали.

– Многие так думают. Но семена были заложены задолго до нашего зарождения. Эта башня тому доказательство. Все, что мы сделали – помогли превратить существующих членов в настоящую организацию. И да, как и сказал Тирган, мы скрывали природу нашего двойного существования. У «Черного лебедя» было достаточно секретов. Но когда был придуман «Лунный жаворонок», мы поняли, что должны рассказать правду, чтобы стала понятна глубина нашего плана. Поэтому мы открылись группе избранных, и то же самое я делаю сейчас.

– Я все еще помню, как они вошли, – произнес Тирган со скорбной улыбкой. – Даже не предупредили нас. Просто созвали встречу, а когда мы пришли, их было двое. Кажется, я тогда заорал.

– Да. В тот раз рассказывать было приятнее, чем сейчас.

Мистер Форкл вновь вытер глаза.

Софи попыталась подобрать слова, но, даже видя его прямо перед собой, поверить было сложно.

– И вы с братом действительно делились всем? – спросила она. – Ничего не скрывали?

– Не могли. Наша жизнь бы разрушилась. Поэтому даже на последнем издыхании мой брат позаботился о том, чтобы в моей памяти не было пробелов.

Он достал из кармана круглое устройство, которое мистер Форкл вложил Софи в руку на смертном одре.

Софи оглянулась на Тиргана.