Экзамен

– Идёт! – кивнул повеселевший Саша своему наставнику.

Начинался первый рабочий день Одинцова.

4

Саша вновь и вновь подходил к мольберту, делал несколько торопливых мазков, быстро отходил от холста и долго пристально вглядывался в свою картину. Ничего не получалось. Саша в изнеможении опускал кисть. Что делать? Опять ничего не получается. Он смотрел на мольберт взглядом, полным одновременно и любви, и ненависти.

Временами он готов был разорвать холст, в отчаянии ломал руки. Всё было тщетно – работа не шла. В картине не хватало движения, она казалась застывшей, неживой.

Шёл день за днём – ничего не получалось, сегодняшний день не был исключением.

Вздохнув, Саша уныло свернул холст и отложил в сторону – до поры до времени. У него в кладовой уже накопилось много таких незавершённых работ. Саша писал их, откладывал и вновь возвращался к ним, но ничего не получалось, и он начинал отчаиваться.

…На смену дождям пришла тёплая солнечная погода, осень на несколько дней будто бы замедлила свой шаг и стала настоящей «золотой осенью». Она подпалила верхушки деревьев, и они горела ярким пламенем, роняя оранжевые, красные, жёлтые искорки-листочки.

Вечерами после работы Саша брал альбом и карандаши и отправлялся в соседний парк. Огромный старинный парк зарос и опустел. Саша любил сидеть на крутом берегу небольшого озера, здесь никто не нарушал его уединения, не мешал его размышлениям – а в голову приходили странные мысли о Вселенной, о смысле жизни, о будущем.

Карандаш, казалось, сам бежал по бумаге, наброски получались удивительно чистые, светлые. Саша садился в густую траву и подолгу смотрел на закаты. «Наверное, ни один художник не сможет передать всю эту палитру? – думал он, глядя на полыхающий горизонт.

В прозрачной воде весело резвились мальки, иногда рыбёшки выскакивали из воды, серебристо блеснув чешуёй, и почти бесшумно шлёпались обратно. В бездонной синеве озера долго-долго причудливо изгибались волны.

Чувствовалось приближение зимы. Листва старых берёз, наклонившихся над тихой водой озера, уже пожелтела, и когда ветер ласково трогал вершины деревьев, листья медленно кружили в воздухе, падали в воду и замирали, почему-то оставляя в душе печальный след.

Часто Саше казалось, что пройдёт ещё немного времени, и он узнает тайну, поймёт, как надо писать, чтобы картины жили, именно жили, чтобы чувствовался и этот ветер, шепчущий о чём-то неведомом и прекрасном, и трепет листьев, и безмолвие воды.

Огромный красный шар солнца скрывался за дальним лесом за окраиной города, и на землю опускались синие сумерки.

Одинцов собирался уже уходить, когда ему вдруг показалось, что он не один. Саша быстро обернулся и увидел Борю. Головин с невинным видом стоял совсем рядом, в тельняшке, руки в карманах, с сумочкой через плечо, и, опустив голову, носком ботинка ковырял землю под ногами. Саша улыбнулся. Была у друзей такая игра – подойти незаметно и встать рядом, будто ни в чём не бывало.

– Здравствуй, – сказал Одинцов, поднимаясь с травы.

Боря молча тиснул ему руку. Саша отдёрнул ладонь и стал растирать её – уж слишком крепким оказалось рукопожатие друга.

Головин слегка улыбнулся.

– Ну, ну, силач, – шутя погрозил Саша, – ишь, отъел шею.

Он с некоторой завистью оглядел коренастую фигуру Борьку, его широкие плечи, руки, загорелые до черноты, сильные мышцы, при каждом движении бугрящиеся под тельняшкой.

Одинцов увлёк Борю с собой, и друзья медленно пошли по берегу озера.

– Давай, рассказывай, – улыбаясь, потребовал Саша, – как ты до такой жизни докатился?

Головин помолчал, привычным движением пригладил ладонью свои чёрные смолистые волосы.

– А что рассказывать, – угрюмо сказал он наконец, – работаю, тяну лямку, деньгУ заколачиваю.

– Да, плохи дела, – озабоченно произнёс Саша, – что ж ты так?

– Знаешь, – продолжал Боря, – надоело всё, – он говорил быстро, торопливо, словно спешил выговориться перед другом. – Всё осточертело. Сегодня не ходил на работу. Будут ругать – ну и пусть. Придёшь в цех, а тебе: сбегай туда, сбегай сюда, принеси то, принеси это. Как мальчик на побегушках.

Он замолчал, огорченно махнул рукой:

– Да пропади, все пропадом!

Чтобы нарушить неловкое молчание, Одинцов рассказал о себе:

– А я теперь работаю на автозаводе. Токарем.

– Знаю, – ответил Боря, – Толя успел рассказать. И как работенка? Нравится?

– Да так, ничего, работать можно. Но я мечтал о другом. Всё-таки любимая работа должна быть несколько другой, не такой.

– Ха! – любимая работа! – усмехнулся Борис. – Сказал тоже! А я вот от многих слышал, что такой вообще нет или она там, где зарплата побольше и премиальные повесомей и где вкалывать нужно поменьше. Что ты на это скажешь? Разве не так?

– Нет, нет, – горячо возразил Саша, – они совершенно не правы. Да и сам ты не веришь в эти слова, – убежденно сказал он.

– Ладно, – кивнул Борис, – я согласен с тобой – деньги – не самое главное в жизни. Но согласись и ты – любой человек, устраиваясь на завод, или фабрику, ила другое предприятие, первым делом интересуется, где, в каких условиях ему придётся работать, ему хочется узнать, в какие часы принимают хирург и зубной врач, как готовят в заводской столовой, далеко ли до булочной. В конечном счете, это та же самая материальная заинтересованность…

Саша нетерпеливым жестом прервал речь друга:

– Да, да, конечно. Но всё же, что не говори, работа должна быть на первом месте. И она должна быть непременно любимой. Иначе это будет не работа, а подневольный труд. И кому она принесет пользу? Человеку? Сомневаюсь. Государству? Вряд ли. Быть может, на другом месте, на другом предприятии он был бы гораздо полезнее.

– Ты так думаешь?

– Да. Я уверен в этом!

– Не знаю, может быть, ты и прав, – пожал плечами Головин, – но вот ведь какое дело – слушаю. я твои слова и вспоминаю нашего Платоныча, есть у нас на станции техобслуживания такой занятный мужичок. Прекрасный человек Платоныч! Все его любят, все его уважают, Немного прижимист – но кто из вас не без греха? Попросишь помочь – с удовольствием поможет. Правда, при этом не раз напомнит: «Дашь на дашь», «Ты мне, я тебе». Но зато сколько анекдотов знает Платоныч! – любого рассмешит. А главное – он у нас – профессионал своего дела, мужик – «золотые руки». Для него в машине нет никаких секретов. Одно странно, скажешь ты, работает Платоныч «от и до», от звонка до звонка. Конечно, бывает иногда он и остается на сверхурочную работу. Но только в том случае, если пахнет длинным рублём. Кончается смена, и не узнать Платоныча – профессорские очки, не костюм, а смокинг, туфли иностранного посланника, в руках дипломат, кто теперь Платоныч? Профессор, да что там профессор – академик!

Так вот, он сам признаётся: «Работа это работа, а жизнь это жизнь, и не стоит путать эти философские понятия!» Что ты на это скажешь, Саша?

– А ничего не скажу. Мне просто жаль твоего знакомого. Половина жизни проходит для него бесследно и бесполезно. Да и не верится мне, что он совсем уж не думает о своей работе. Человек не может достигнуть мастерства, не любя своей профессии. Работа обязательно должна быть любимой, я так считаю. Чтобы человек шёл на свой завод, на своё предприятие с удовольствием, с ожиданием встречи с новым, незнакомым, неизведанным. Работа должна приносить радость и никогда не надоедать ему. Если ты и дома продолжаешь думать о ней, и тебе приятно о ней думать, то значит ты любишь свою работу, значит ты не сшибся в выборе своей профессии. Работать там, где тебе не нравится, всё равно, что жениться без любви, по расчёту.

Борис улыбнулся;

– Ты прямо поэт… А сам-то, сам любишь свою работу?

– Да что я? – сразу сник Одинцов, – я попал на завод по вынужденным обстоятельствам.

– То-то же. А говоришь – любимая работа. У каждого человека свои обстоятельства, он не может идти куда ему хочется. Ведь никто не хочет быть грузчиком или дворником, но приходится, коли нужда заставит. Да и государство не может обойтись без этих профессий.

– Постой, постой, – вновь не стерпел Саша, – пройдёт несколько лет, и эти трудные «неблагородные» профессии в том смысле, в котором мы их себе представляем, отомрут, исчезнут. Ведь исчезла же профессия землекопа с появлением бульдозеров и экскаваторов. У грузчиков и дворников тоже появилось немало машин-помощников. И ещё: недавно я смотрел программу «Время», рассказывали о лучшем дворнике Киева, делегате 19 съезда ВЛКСМ. Это уже кое о чём значит! А в будущем тяжёлый ручной труд вообще исчезнет.

– Так-то в будущем, – скептически произнес Борис.

Саша нахмурился, но ничего не мог сказать в ответ и замолчал.

Настало то время суток, когда на землю опустились сумерки, всё вокруг теряло свои очертания, сливалось, становилось неясным. Вечер зажег крохотные огоньки в окнах домов, кое-где горели маленькие, но яркие светлячки уличных фонарей.