Устойчивое решение

Я поднимаюсь со стула. Коленом становлюсь на постель.

Мои руки протягиваются и смыкаются на твоей шее.

Сжимаются изо всех сил.

Только мне!

Кюрасао блюз,
Кюрасао блюз…

Ты бьёшься, вырываешься, вонзаешь ногти в мои руки. Тебе удаётся оторвать одну кисть и вцепиться зубами в пальцы. Ты бьёшься, словно зверь, и я вижу твои бешеные расширенные зрачки, слышу твоё хрипение.

Когда всё замирает, в каюту проскальзывает стюард, ждавший под дверью.

Вдвоём мы оборачиваем твоё тело в простыню и вытаскиваем по коридору. Я вижу, как кровь из разодранных твоими зубами пальцев оставляет на ткани расплывающиеся пятна.

– Стой!

Стюард снимает простыню.

– Ещё по реке поплывёт, зачем нам лишние вопросы, – поясняет он – я потом сожгу в кочегарке. Взяли!

С тихим плеском твоё тело принимает река. Белое пятно посреди мерцающей темноты.

А потом в глубине возникает короткий плеск.

– Кайманы, – поясняет стюард. – Ну всё, по местам. Давай двигай. Кровью не наследи.

Я сижу на чемодане, курю и смотрю с причала на реку, в которой медленно и неторопливо двигаются чёрные тела тварей.

Закат догорает.

Луч света вырывается из-за моей спины, и в реке вспыхивают пары ярких точек – глаза кайманов, отражающие свет фонаря.

– Как вы себя чувствуете, господин? Вы здоровы? Могу я вам чем-то помочь?

– Вполне, – отвечаю я подошедшему из сумрака человеку. – Вполне. Я просто сижу и вспоминаю. Я был тут двадцать пять лет назад. Приду попозже, если вы не возражаете.

– Гостиница тут недалеко, сто метров вверх по холму. Мне вас подождать?

– Не стоит, друг мой. Не стоит. Я подойду через полчаса. Мне нужно ещё посидеть тут и вспомнить кое-что важное. Вы идите себе, если хотите, вот вам мои документы, можете меня записать.

Я протягиваю паспорт.

– Хорошо, сэр. Сделаю всё в лучшем виде.

– Нисколько не сомневаюсь в этом, друг мой. Я скоро, не переживайте.

– Тогда возьмите фонарь.

– Да мне особенно незачем.

– Зачем же идти наверх в темноте? Возьмите, сэр.

– А как же вы?

– У меня есть ещё – вот, смотрите.

– Вы очень предусмотрительны.

– Благодарю вас, сэр. Буду ожидать вас в вестибюле. Приятных воспоминаний.

– Благодарю.

Я выбрасываю окурок в воду. Прикуриваю ещё одну.

Осталось немного. Иностранный легион. Двадцать пять лет игры со смертью. Глупой, бессмысленной игры. Настолько глупой, что мне не удалось в ней проиграть.

Отвратительно.

Бессмысленно.

Двадцать пять лет, выброшенных на совершенно, безумно бессмысленное времяпрепровождение.

Я не солгал тебе тогда, когда говорил, что я умер.

Я и правда умер, хотя полагал, что лгу, говоря тебе это.

Просто надолго затянул с погребением.

Впрочем, это можно исправить.

Сейчас я докурю.

Самое время поплавать немного.

Бездна

Он был странный. На вид невозможно было сказать, сколько ему лет. Сейчас казалось, что он почти мальчик, через пять минут – что он стар, а лампы и опьянение шутят со мною шутки.

Мы были соседями за барной стойкой, и я сказал какую-то глупость, показывая оттопыренным пальцем в экран телевизора, висящего над стойкой. Меня колотил нервный озноб, руки и мысли дёргались, слова неслись рекой.

Он ответил что-то вежливое и не обязывающее ни его, ни меня продолжать, но я не унялся, говорил что-то раз за разом, и теперь – не сразу – понимаю, что мне просто хотелось услышать его голос, обычный, не слишком красивый, не слишком четкий, немножко картавящий.

В его ответах царило спокойствие, и не то вымученное порождение обучения вежливости, что любого бесящего тебя заставляет называть на «Вы», а глубокий, неизьяснимый душевный покой. Это было спокойствие, которое ничего не просило и никуда не спешило. Оно было бездонно и живо, даже, пафосно скажу вам, животворяще. Я забывал почти все произнесенные им слова сразу, наслаждаясь непривычным ощущением спокойствия, как жадный ребенок, что всё никак не может оторваться от банки с абрикосовым вареньем, так долго стоявшей на антресоли и подаренной ему на Новый Год. Впрочем, я и был таким ребенком, сыном вечера и алкоголя.

Потом, сам не заметил как, мы пересели за столик, я пил, он говорил, и время было бесконечным. Оно струилось и струилось, не показывая конца, а бармен все протирал свои стаканы и смотрел в телевизор.

– Ад?