Витязь в тигровой шкуре

Чтоб служил я без уклонов, долгу весь отдав свой жар.
Я упрямился, страшился заменять отца. Но длился
Спор недолго. Подчинился. Отдал честь – как амирбар».

6. Сказ Тариэля о том, как он полюбил, когда впервые он полюбил

Подавив свои рыданья, он продлил повествованье.
«В некий день, – воспоминанье жжет, ему не скрыться прочь,
От забав, охоты дикой я домой пришел с владыкой.
Он сказал мне, светлоликий: «На мою посмотрим дочь».

Руку взял мою… Ужели не дивишься в самом деле,
Что душа осталась в теле, вспоминая эти дни?
Сад увидел я блестящий. Голос птиц там был журчащий.
Не споет сирена слаще. Водомет струил огни.

Ароматы розы сладки. Ткань над дверью. Златы складки.
Те лесные куропатки, что с охоты нес с собой,
Ей отдать – царя веленье. Тут мое воспламененье.
Здесь начальный миг служенья. Долг, назначенный судьбой.

Чтобы сердце из гранита было чем-нибудь пробито,
Что найдешь? Но жало свито – адамантовым копьем.
Царь, я ведал, не желая, чтоб была его златая
Кем увидена, сдвигая ткань завесы, входит в дом.

Я стоял в саду, пред домом, возле роз над водоемом,
Сердцем отданный истомам ожидания и чар.
Слышит ухо шелестенье, речь Асмат и повеленье
Дать царевне приношенье, что подносит амирбар.

Колыхнулась ткань волною. За завесой той дверною,
Вижу, дева предо мною. В сердце мне вошло копье.
И Асмат взяла добычу. Я же вспыхнул. Вечно кличу:
«Жар! Горю!» Но возвеличу тем лишь рдение мое».

Тот, что солнечного света ярче был, сказавши это,
Не найдя на всклик ответа, пал, издавши горький стон.
Автандил с Асмат рыдали, горы эхо повторяли.
В мрачной молвили печали: «Всех сражавши, сам сражен».

Вновь обрызган он водою. Сел, объят кручиной злою,
Стонет. Льется за слезою щеки жгущая слеза.
«Горе мне!» – его реченье. – «Сколь великое волненье!»
Только вспомню, – помышленье, мысль о ней мне, как гроза.

Я недаром горько плачу. Тот, кто верует в удачу,
Знал восторг – и скорбь в придачу: обольстит, – чтоб обмануть.
Мудрость тех скорей хвалю я, кто не жаждет поцелуя
От судьбы. Все доскажу я, коль смогу еще вздохнуть.

Были взяты куропатки. Я ж, исполненный загадки,
Не бежал я без оглядки, – наземь рухнул бездыхан.
Как пришел в себя, рыданья вкруг меня и восклицанья,
Словно звуки провожанья, мой корабль – до дальних стран.

В пышной я лежу постели. Царь с царицею сидели возле.
Плач – как звук свирели. Стоны слиты в долгий гул.
Щеки ранят. Кровь струею. И муллы сидят толпою.
Говорят, что надо мною колдовал Вельзевул.

Увидав, что жизнь лелею я еще, меня за шею
Обнял царь рукой своею: «Сын! Хоть слово мне одно!»
Страхом взятый исступленным, снова чувств я был лишенным.
Кровь потоком разъяренным в сердце канула на дно.

А в молчании глубоком все муллы следили оком,
Знак какой здесь послан роком. Был в руках у них коран.
«Недруг рода здесь людского», – таково их было слово.
Трое суток чуть живого, жег огонь, и был он рдян.

Меж врачей опять сомненье и одно недоуменье:
«На такой недуг леченья – нет. Печаль владеет им».
Прыгал, как умалишенный. Речь была лишь бред сплетенный.
Слезы в горести бессонной льет царица. Дни – как дым.

Трое суток во дворце я был, меж смертью-жизнью рея.
Ум вернулся. Разумея, что случилося со мной,
Я сказал: «Увы! Лишенный жизни, призрак я смущенный».
И в молитве вознесенной вскликнул я: «Создатель мой!

Узри терны затрудненья, и услышь мои моленья.
Дай мне сил выздоровленья. Встать с постели дай мне сил.
Тайну здесь я ненароком расскажу в бреду глубоком».
Бог услышал. С должным сроком раны сердца закалил.

Я сидел. К царю послали с вестью: «Кончены печали».
Царь с царицей прибежали. Смотрят с лаской на меня.
С головою непокрытой царь стоял, в молитве – слитый.
С ней, царицей, и со свитой. Бог щедротен, нас храня.

Сели оба. Подкрепился пищей я. И оживился.
Молвил: «Царь! Возвеселился дух во мне. Я стал сильней,
Я хочу увидеть поле. На коне скакать на воле».
Царь со мной среди раздолий. Мчимся мы в простор полей.

Конский дух исходит паром. По речным проехав ярам,
Мы вернулися к базарам. Возвратился я домой.
Царь простился у порога. Вновь недуг нахлынул строго.
«Что мне ждать еще от бога? Смерть нависла надо мной».