Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России

Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России
Штефан Кирмзе

Historia Rossica
В современной историографии правовые институты поздней Российской империи часто ассоциируются с произволом и коррупцией. Но верно ли это? Какой на самом деле была система, сформированная судебной реформой 1864 года? Как она способствовала сближению окраин государства с его центром и интеграции «других» в состав имперского общества? В поисках ответов на эти вопросы Штефан Б. Кирмзе исследует юридическую практику имперского строительства и ее влияние на права национальных меньшинств. Автор показывает, как правовая реформа изменила взаимодействие граждан с государством в 1860–1890?х годах на примере новых правовых институтов в Крыму и Казанской губернии – двух регионах, выделявшихся своим этническим и религиозным разнообразием. Представляя новую судебную систему как поле, на котором сталкивались интересы разных субъектов права (от юристов и чиновников до рядовых граждан), историк демонстрирует, как эти субъекты не только взаимодействовали между собой, но и оказывали влияние на государственную политику. Штефан Б. Кирмзе – старший научный сотрудник и координатор исследований в «Лейбниц-центре» изучения современного Востока (Берлин), старший преподаватель Берлинского университета им. Гумбольдта.

Штефан Б. Кирмзе

Империя законности. Юридические перемены и культурное разнообразие в позднеимперской России

БЛАГОДАРНОСТИ

В русском переводе моей книги я не буду воспроизводить полный текст благодарностей, опубликованный в англоязычном издании «Империи законности». Вместо этого я хотел бы отметить ряд моментов, которые могут быть интересны русскоязычной аудитории. Более подробно об истории создания книги вы можете прочитать в ее первом издании.

Это исследование было бы невозможно без неизменной помощи сотрудников архивов в Крыму и Казани в период с апреля 2009 года по ноябрь 2013-го. Они помогали мне не только в поиске документов, но и в расшифровке рукописных текстов XIX века. Последнее было крайне важно: в то время как предписания и официальные отчеты, написанные от руки, не представляли для меня особой трудности, лаконичные распоряжения и неформальные ответы вышестоящих учреждений местным следователям, полиции и другим лицам, стоявшим на низшей ступени имперской иерархии, оказались настоящим испытанием даже для натренированного глаза. Я особенно благодарен Асе Зариповой из Симферополя и Лилии Хасаншиной из Казани за то, что им периодически приходилось подолгу разбирать со мной эти материалы, благодаря чему были услышаны голоса многих людей, которые иначе остались бы неучтенными. Я также благодарен Казанскому федеральному университету, особенно Искандеру Гилязову, Рамилю Хайрутдинову, Раилю Фахрутдинову, Диляре Усмановой и Светлане Тахтаровой за постоянную организационную поддержку, за то, что они пробудили и постоянно поддерживали мой интерес к татарской истории.

Ранние версии или части некоторых глав этой монографии были опубликованы в таких журналах, как Slavic Review, Ab imperio, Acta Slavica Iaponica и Journal of Modern European History, и многие замечания и предложения редакторов и рецензентов этих журналов так или иначе повлияли на развитие моих идей и аргументов. Йорг Баберовски, Ханнес Грандиц и Майкл Ходарковский дали подробные и содержательные отзывы на раннюю версию моей монографии, представленную в Университет Гумбольдта в марте 2017 года в рамках моей хабилитации. Многие другие, в том числе Джейн Бербэнк, Татьяна Борисова, Билл Бауринг, Иэн Кэмпбелл, Франциска Дэвис, Норихиро Наганава и Масуми Исогай, ознакомились с отдельными разделами, вошедшими в эту книгу, и их проницательные комментарии и замечания были для меня бесценны. Более того, я в особенности обязан анонимным рецензентам, приглашенным издательством Кембриджского университета, чьи чрезвычайно подробные и неравнодушные комментарии привлекли мое внимание ко многим неточностям и упущениям. Оба рецензента оказали мне большую поддержку и дали конструктивные и полезные советы по заключительной редакции рукописи. Я учел подавляющее большинство их предложений, а в тех немногих случаях, когда я не последовал их советам, я сделал это после долгих размышлений и консультаций с другими коллегами.

Отзывы и рецензии на «Империю законности» были самыми обнадеживающими. Однако, чтобы учесть некоторые соображения, высказанные по поводу книги, я изменил ряд формулировок в русскоязычном тексте. В условиях мрачной реальности 2022 и 2023 годов и растущего международного антагонизма тем более важно напомнить себе о важности законности в позднеимперской России и тщательно ее исследовать.

Основная работа над этим проектом велась с начала 2010 по начало 2017 года, и ни один семилетний проект немыслим без постоянной поддержки семьи и друзей. Хотя мне хочется думать, что во время реализации этого проекта я был более спокоен и терпелив, чем на протяжении большей части работы над моей первой монографией «Молодежь и глобализация в Центральной Азии», честно говоря, скорее всего, это не так. Длительные академические проекты отнимают все силы, и завершить их можно только в том случае, если окружающие готовы поддержать тебя на этом пути. Мне повезло, что все они меня очень поддерживали и выражали недовольство только в небольших и щадящих дозах, особенно когда я на несколько месяцев пропадал в российских и украинских архивах. Мои родители оказывали мне неизменную поддержку, и я с гордостью и радостью посвящаю им этот перевод, равно как и оригинал книги. Мой друг детства Константин Кузнецов заслуживает благодарности не только за то, что пробудил мой интерес к России и изучению русского языка в раннем возрасте, но и за то, что я всегда с нетерпением ждал каждой поездки в Российский государственный исторический архив в Санкт-Петербурге, а также за время, проведенное с ним и его семьей в Великом Новгороде, спустя почти тридцать лет после нашей первой встречи. Хотелось бы, чтобы обстоятельства были иными и мы могли вместе отпраздновать публикацию этого перевода – в свое время мы это обязательно сделаем. Дружба сильнее всяких политических авантюр. Кроме того, Энди и ребята всегда находили нужные слова (жесты или звуки), когда требовалась поддержка, утешение или критика. Какой бы подход они ни выбрали, он обычно оказывался правильным.

В издательстве «Новое литературное обозрение» я благодарен бывшему редактору Александру Семенову за его первоначальную поддержку, а нынешнему редактору Игорю Мартынюку – за его постоянное содействие и стремление дать жизнь этому переводу. Наконец, и это самое главное, переводы – это не механическое переложение с одного языка на другой. Это издание не существовало бы без той магии, которую вложил в него Александр Ланге, придав написанному мною тексту совершенно новый голос и жизнь. Я в восхищении от звучания этого перевода, но нет необходимости говорить, что я несу полную ответственность за любые оставшиеся недочеты.

ВВЕДЕНИЕ

19 мая 1871 года, в 4 часа утра, татарский поселянин Куртпедин Менгли Амет оглу вошел в полицейский участок небольшого крымского городка Карасубазар весь в крови[1 - ГААРК (Государственный архив в Автономной Республике Крым; нынешнее название – Государственный архив Республики Крым). Ф. 376. Оп. 6. Д. 36. Л. 3, 23. Если во многих регионах империи татарские сельские жители относились к категории крестьян, то в Крыму они в целом попадали в категорию поселян.]. Ранее той же ночью четверо молодых татар напали на приехавшего в город за покупками Куртпедина, ударили его ножом и ограбили. Куртпедин с трудом добрался до принадлежащей татарам кофейне, где остановился на ночь, а когда рана перестала кровоточить, отправился на поиски полиции.

Все началось в кабаке, где Куртпедин познакомился с четырьмя татарами и провел с ними несколько часов, распивая водку. Когда совершавший обход помощник пристава Тимофеев зашел в кабак и попросил посетителей закругляться, Куртпедин заплатил за всю компанию крупной купюрой, что привлекло внимание его собутыльников. Вместо того чтобы проводить поселянина домой, молодые люди завели Куртпедина в «глухой переулок», где и напали на него, ударив ножом в бок, а затем скрылись, прихватив его бумажник[2 - Там же. Л. 3 об., 5 об.].

На следующее утро, узнав от Куртпедина о преступлении, Тимофеев вместе с пострадавшим оправился обыскивать местные кабаки, и к полудню все четверо грабителей были задержаны[3 - Там же. Л. 23 об., 24.]. В тот же день городовой врач был вызван в полицейский участок, где обследовал и жертву, и подозреваемых. В его заключении содержалось подробное описание ран Куртпедина и были зафиксированы многочисленные царапины, порезы и пятна крови на телах подозреваемых – следы недавней драки. Затем полиция передала дело прокурору при недавно созданном окружном суде в Симферополе, столице Крыма; прокурор решил предъявить четверым татарам обвинение в разбое.

Четыре месяца спустя дело было передано на рассмотрение присяжным. Кандидат на судебные должности Мениров был предложен судом в качестве переводчика с русского на крымскотатарский на время процесса. Все стороны одобрили это предложение[4 - Там же. Л. 15.]. Это была стандартная процедура в многоязычных судах Российской империи. Весь открытый судебный процесс, включая перекрестный допрос, прение сторон и удаление присяжных в совещательную комнату, занял около пяти часов. В то время как коллегия присяжных, состоявшая из мещан, чиновников, купцов и крестьян Симферополя и Симферопольского уезда, отвергла обвинение прокурора в том, что подсудимые покушались на жизнь Куртпедина, заседатели признали их виновными в умышленном разбое. В итоге по решению суда молодые люди получили от шести до восьми лет каторжной работы в крепости.

Эта книга представляет собой исследование изменений в отношениях между государством и обществом в контексте судебной системы Российской империи после Великих реформ 1860?х годов. В ней рассматривается влияние правовых реформ и практик на взаимодействие обычных людей и государственных институтов с середины 1860?х до середины 1890?х годов. Вместе с тем обсуждение правовых изменений в Российской империи связано с анализом государственной политики управления территориальным и культурным разнообразием. Оценка положения, которое в прошлом периферийные территории и меньшинства занимали в правовой системе, позволяет определить, в какой степени суды способствовали интеграционным процессам: интеграции окраин империи и ее центра и интеграции «других» в составе империи и остального общества. Таким образом, в данной работе очерчивается постепенная и в то же время неравномерная и неполная правовая унификация, протекавшая в условиях разнообразных динамичных и территориально специфических форм правового плюрализма. Иными словами, цель этой книги – попытаться пролить свет на характер позднеимперских правовых культур, их взаимодействие, противоречия и неоднозначность, а также на их восприятие в различных слоях общества.

Карта 1. Губернии и области Российской империи (Европейская Россия), начало 1880-х

Это исследование сочетает в себе обсуждение права и правоприменения в позднецарской России с анализом централизованного государственного управления многокультурной империей. В нем рассматривается судебная реформа 1864 года и сформировавшаяся на ее основе правовая система как область межкультурного взаимодействия. Данное исследование содержит анализ как самого процесса внедрения современной судебной системы в Крыму и Казани – двух регионах, выделявшихся культурным разнообразием (см. карту 1), так и его последствий. Особое внимание при этом уделяется положению нерусского населения в пореформенной правовой системе, следствия которого анализируются в рамках данного исследования по двум направлениям. Во-первых, обсуждается значение правовых изменений для религиозной и национальной политики Российской империи, а во-вторых, взвешиваются вероятные преимущества использования имперского ракурса в изучении российской правовой системы и реформаторского процесса в целом.

В этой книге судебная система рассматривается с нескольких сторон. В ней обсуждаются как представления, легшие в основу новых судов, так и участники юридического процесса, сыгравшие важную роль в правовых изменениях: сенаторы, юристы и служащие правоохранительных органов. Помимо анализа по нисходящему и восходящему принципам, в этой работе используется сравнительный региональный подход. Особое внимание при этом уделяется двум регионам, что позволяет выделить сходства и различия в опыте внедрения и местном восприятии реформ. Как субъекты права в Казани и Крыму пользовались новыми судами и как суды воспринимались ими? Оба эти региона можно назвать «промежуточными территориями»: бывшими приграничными землями с исторически самостоятельным социальным, экономическим и политическим устройством, которые к середине XIX века преимущественно считались частью имперского центра. В этой книге описываются реакции местных юристов и чиновников на новую судебную систему, а также последствия, к которым привело участие крестьян и мещан в судопроизводстве. Таким образом, правовая сфера рассматривается как пространство взаимодействия юристов, полиции и простых участников судебных процессов, в рамках которого они соприкасаются с государственной политикой и оказывают влияние на нее. Кроме того, данная работа проливает свет на взаимодействие и каналы коммуникации между местными институтами и имперским центром, предлагая этнографический подход к изучению повседневного управления в России середины – конца XIX века.

НОВЫЕ СУДЫ ДЛЯ ИМПЕРИИ

В 1860?х и 1870?х годах царь Александр II (1855–1881) принял ряд законодательных актов, которые изменили характер самодержавного правления. Наиболее важными из этих так называемых Великих реформ были крестьянская реформа (1861), освободившая крепостных крестьян, университетская реформа (1863), судебная реформа (1864), реформа местного самоуправления в сельской местности (1864) и городах (1870), а также введение всеобщей воинской повинности в рамках военной реформы (1874)[5 - Для обсуждения отдельных реформ см.: Russia’s Great Reforms, 1855–1881 / Eds B. Eklof et al. Bloomington, IN: Indiana University Press, 1994.]. Так, правовые изменения были лишь одним из элементов мозаики мер, направленных на превращение империи в современного и конкурентоспособного международного игрока. При этом судебная реформа была, возможно, как утверждает Ричард Пайпс, «самой успешной из всех Великих реформ»[6 - Pipes R. Russia under the Old Regime. New York: Scribner, 1974. P. 295.]. Несомненно, преобразование правовой системы было радикальным шагом. Российские реформаторы ввели гласные суды, устное прение сторон и независимую судебную систему, тем самым внедряя европейские правовые принципы и судебные модели. Новые процессуальные нормы и судебная система представляли собой результат избирательного заимствования и последующего тщательного переосмысления правовых моделей Англии, различных германских государств и особенно Франции[7 - О европейском влиянии на реформу см.: Kaiser F. Die russische Justizreform von 1864: Zur Geschichte der russischen Justiz von Katharina II. bis 1917. Leiden: BRILL, 1972. В особенности раздел об «иностранных моделях» (ausl?ndische Vorbilder): S. 407–420.].

Судебная реформа была призвана создать простую и эффективную правовую систему, или, по словам императора Александра II, «суд скорый, правый, милостивый и равный для всех подданных Наших»[8 - Об учреждении судебных установлений и о Судебных Уставах // ПСЗ (изд. 2). Т. 39. Ч. 2. № 41473.]. Для этого был создан целый ряд новых институтов[9 - Подробное обсуждение новых судебных институтов представлено в: Kucherov S. Courts, Lawyers and Trials under the Last Three Tsars. New York: F. A. Praeger, 1953. P. 45–50; и Baberowski J. Autokratie und Justiz: Zum Verh?ltnis von Rechtstaatlichkeit und R?ckst?ndigkeit im ausgehenden Zarenreich 1864–1914. Frankfurt am Main: Klostermann, 1996. S. 62–65.]. Мировые судьи, избираемые новообразованными земствами, органами местного самоуправления, были введены на уездном уровне для рассмотрения мелких споров и правонарушений. Все тяжкие преступления и гражданские споры, в которых стоимость имущества или взыскиваемого ущерба превышала 500 рублей, рассматривались так называемыми окружными судами[10 - См.: Устав гражданского судопроизводства // ПСЗ II. Т. 39. Ч. 2. № 41477. Ст. 29.2 и ст. 202. 20 ноября 1864 года.]. Юрисдикция этих судов распространялась на большие территории, обычно охватывая целые губернии. Во многих уголовных делах новые суды полагались на суд присяжных.

Кроме того, были созданы судебные палаты для контроля работы окружных судов и учета растущего числа профессиональных юристов, находящихся под их юрисдикцией, то есть тех, которые могли работать адвокатами и судьями в определенном месте только после регистрации в местной палате. Эти учреждения также рассматривали дела о злоупотреблении служебным положением, преступлениях против государства и служили в качестве апелляционных судов по некоторым гражданским и уголовным делам. Каждая палата отвечала за суды и адвокатов судебного округа, который обычно охватывал несколько губерний. К середине 1880?х годов судебные палаты появились не только в Санкт-Петербурге и Москве, но и в Харькове, Тифлисе, Одессе, Казани, Саратове, Варшаве, Киеве и Вильне; в последующие два десятилетия их число возросло до четырнадцати – новые палаты открылись в Иркутске, Омске, Ташкенте и Новочеркасске (см. карту 2). В то же время число окружных судов выросло с 41 в начале 1870?х годов до 98 в 1914 году.

Карта 2. Судебные округа Российской империи, 1886

Судебная реформа была детищем нового класса просвещенных юристов и бюрократов[11 - Wortman R. S. The Development of a Russian Legal Consciousness. Chicago, IL: University of Chicago Press, 1976. P. 198–234, 246–269; Lincoln W. B. In the Vanguard of Reform: Russia’s Enlightened Bureaucrats, 1825–1861. DeKalb: Northern Illinois University Press, 1982.]. С 1839 года незадолго до этого основанное в Санкт-Петербурге Императорское училище правоведения – пансион для подростков-дворян, предлагавший юридическую подготовку в дополнение к дворянскому образованию, а также изящные искусства, – обеспечивало государство постоянным потоком выпускников, которых стали называть «правоведами»[12 - О широте образования в этом учебном заведении, основанном в 1835 году, см.: Стасов В. В. Александр Николаевич Серов. Материалы для его биографии, 1820–1871 // Русская старина. 1875. Т. 13. С. 586. О повседневной жизни в училище см.: Стасов В. В. Училище правоведения сорок лет тому назад // Русская старина. 1881. Т. 31 (июнь). С. 247–282; а также: Т. 30 (март). С. 573–602; Т. 30 (февраль). С. 393–422; Т. 29 (декабрь). С. 1015–1042.]. Вскоре это новое поколение юристов стало сомневаться в компетентности и авторитете существующего юридического сословия, чье обучение в университетах и лицеях сводилось в основном к механическому заучиванию и применению законов[13 - О противостоянии между разными поколениями юристов см.: Wortman R. S. The Development of a Russian Legal Consciousness. P. 198–242.]. Молодые юристы считали себя полной противоположностью таких машинально работавших бюрократов. Как сказал один из них, их вдохновлял новый тип человека: «Это был великосветский юноша, который все умел, все знал, был красавец, богат, любезен, умен и блестяще образован…»[14 - Стасов В. В. Училище правоведения сорок лет тому назад // Русская старина. 1881. Т. 30 (февраль). С. 421.]

Правоведы были не единственной опорой реформы. В середине XIX века в российских университетах также произошли количественные и качественные изменения. В период реформ число юридических факультетов и студентов постоянно росло, а юридическое образование постепенно превращалось из профессионального обучения в абстрактную науку. К концу 1860?х годов почти половина студентов в России получала юридическое образование, и даже в губернских судах доля высших судебных чиновников со специальным юридическим образованием за короткое время выросла примерно до 70%[15 - Историко-статистический очерк общего и специального образования в России / Ред. А. Г. Небольсин. СПб.: В. Ф. Киршбаум, 1883. С. 50; Wortman R. S. The Development of a Russian Legal Consciousness. P. 222, 264.]. К началу ХX века в империи работало более 20 000 государственных служащих, адвокатов, прокуроров и судей[16 - Kassow S. D. Students, Professors, and the State in Tsarist Russia. Berkeley: University of California Press, 1989. P. 58–59.].

Реформа дала новые возможности тем юристам, которые критически относились к самодержавию. Адвокаты могли выступать с критикой несовершенства правящего режима, поскольку их речи не подвергались цензуре и часто полностью печатались в прессе. Некоторые судебные процессы привлекали большие толпы. Неудивительно, что профессия адвоката вскоре стала прибежищем для политических активистов, которые использовали судебные процессы в качестве площадок для призывов против самодержавного правления. Поскольку таким образом суды приняли черты парламента, историк Йорг Баберовски даже назвал судебную реформу «первой конституцией России»[17 - Baberowski J. Law, the Judicial System and the Legal Profession // The Cambridge History of Russia: Vol. 2 / Ed. D. Lieven. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2006. P. 344.].

Однако из?за того, что многие юристы имели дворянское происхождение, они были мало заинтересованы в подрыве монархии. Продвигая идею правового государства по образцу европейских правовых систем, эти либеральные реформаторы в первую очередь призывали к большей юридической последовательности, предсказуемости и независимости. Для достижения этих целей реформа полностью отделила судебную власть от административных и правоохранительных органов империи[18 - Готье Ю. Отделение судебной власти от административной // Судебная реформа. Т. 1 / Ред. Н. В. Давыдов, Н. Н. Полянский. М.: Объединение, 1915. С. 181–204.]. Если при старом порядке многие судебные задачи возлагались на полицию, чьи выводы затем подкреплялись решениями судей, а губернаторы имели право вмешиваться в судебные дела, то с 1860?х годов судебные чиновники могли действовать гораздо более независимо[19 - Wortman R. S. The Development of a Russian Legal Consciousness. P. 14, 37, 81–85, 116, 162, 237, 275–276; Mironov B., Eklof B. A Social History of Imperial Russia. Vol. 2. Boulder, CO: Westview Press, 2000. P. 299–300; Semukhina O. B., Reynolds K. M. Understanding the Modern Russian Police. Boca Raton, FL: CRC Press, 2013. P. 13–15.]. Реформы 1770?х годов ввели отдельные суды для каждого сословия на уровне уездов и губерний; судебная реформа 1864 года, напротив, создала суды общей юрисдикции, которые, как правило, были открыты для всех. Это было значительным изменением, несмотря на то что сельское население по-прежнему полагалось на управляемые крестьянами деревенские суды для рассмотрения мелких споров и преступлений. За редким исключением, все подданные империи были равны перед законом.

Это утверждение требует некоторого пояснения. Не существует единого определения понятия «равенства перед законом», и те, кто понимает его как равные права и обязанности для каждого человека, не смогут применить его к Российской империи (или, если угодно, к любой другой империи). Имперское феодальное общество состояло из сословий, каждое из которых было наделено определенными правами и обязанностями. Доступ к образованию и государственной службе, помимо прочего, ограничивался сословной принадлежностью. Дворяне, в частности, пользовались большим количеством привилегий. Однако если равенство перед законом понимать более узко, как предлагает специалист по конституционному праву Сюзанна Бэр, «как равный доступ к правоохранительной системе и равное обращение в правовой системе»[20 - Baer S. Equality // The Oxford Handbook of Comparative Constitutional Law / Eds M. Rosenfeld, A. Sajо. Oxford: Oxford University Press, 2012. P. 982–1001. В особенности: P. 1000.], то этот термин становится полезным для российского случая, несмотря на то что в этом равенстве все еще есть исключения и оговорки. Последние также рассматриваются в книге. Новые суды были площадками, на которых привилегии не имели большого значения. Дворянин, совершивший преступление против крестьянина, не мог рассчитывать на снисхождение со стороны судьи и присяжных. Более того, окружными судами подчеркивалось, что приговоры основываются на доказательствах и более высокий социальный статус не имеет никакого значения в зале суда. Как отметил в 1891 году журналист одной из крымских газет, просидев неделю на публичных процессах в Ялте: «Мы с удовольствием заметили, что и начальству нашему спуску не дается, а известно, что у нас начальство престрогое, само спуску давать никому не любит…»[21 - Из зала суда // Крымский вестник. 1891. № 74. 3 апр.] Многие судебные дела, рассмотренные в этой книге, подтверждают это впечатление. Это касается и гражданского права. Спор о собственности или заключенном договоре, как правило, решался на основе доказательств, а не социального положения или религиозной принадлежности участников процесса.

Этому новому ощущению равенства способствовало множество факторов, в том числе новые правила судопроизводства, а также подготовка и нравы адвокатов. Всего за несколько лет до этого император Николай I (1825–1855) выразил свою неприязнь к адвокатской профессии следующим образом: «А кто <…> погубил Францию, как не адвокаты! <…> Пока я буду царствовать – России не нужны адвокаты, без них проживем»[22 - Процитировано в: Колмаков Н. М. Старый суд. Очерки и воспоминания Н. М. Колмакова // Русская старина. 1886. № 12. С. 536.].

К 1860?м годам эта точка зрения уже перестала быть приемлемой. Замена механического применения законов абстрактными правовыми принципами создала спрос на юристов. Этот спрос еще более усилился в связи с ростом значимости состязательного судопроизводства, в котором все стороны стали представлять адвокаты. Таким образом, судебная реформа дала толчок профессионализации права.

Предсказуемо, что новые юристы и их принципы встретили значительное сопротивление, особенно со стороны полиции и губернаторов[23 - Противостояние между губернаторами и новым поколением просвещенных бюрократов проанализировано в: Baberowski J. Vertrauen durch Anwesenheit: Vormoderne Herrschaft im sp?ten Zarenreich // Imperiale Herrschaft in der Provinz: Repr?sentationen politischer Macht im sp?ten Zarenreich / Hrsg. J. Baberowski et al. Frankfurt; New York: Campus Verlag, 2008. S. 17–37.]. Поскольку для каждого отдельного обвинения теперь требовались реальные доказательства, правоохранительные органы больше не могли использовать суды для наказания всех тех, кого они считали нарушителями порядка[24 - Для обсуждения дореформенных судов и судопроизводства см.: Kaiser F. Die russische Justizreform von 1864: Zur Geschichte der russischen Justiz von Katharina II. bis 1917. S. 14–15, 238–244; LeDonne J. P. Absolutism and Ruling Class: The Formation of the Russian Political Order, 1700–1825. New York: Oxford University Press, 1991. P. 181–199; Schmidt C. Sozialkontrolle in Moskau: Justiz, Kriminalit?t und Leibeigenschaft, 1649–1785. Stuttgart: F. Steiner, 1996. S. 338–380.]. Чиновники сами могли легко стать объектом судебного преследования. В конце 1820?х годов начальник российской политической полиции все еще мог публично заявить, что «законы пишутся для подчиненных, а не для начальства»[25 - Процитировано в: Pipes R. Russia under the Old Regime. P. 290.]. Судебная реформа не только создала правовую инфраструктуру и процессуальные нормы, облегчавшие привлечение чиновников к ответственности, но и помогла укомплектовать суды профессионалами, которые без колебаний выносили решения против представителей власти. Превышение полномочий вдруг стало самым страшным преступлением – жаловались служащие полиции[26 - Переписка К. П. Победоносцева с преосвященным Никанором епископом Уфимским // Русский архив. 1915. № 4. С. 92.]. Такие опасения были оправданы, поскольку реформа поставила судебную власть выше правоохранительных органов и тем самым позволила простым людям привлекать их к законной ответственности за их действия.

Распространение новых судов отражало более общие закономерности развития государственного управления. Как правило, новые государственные институты сначала возникали в двух столичных регионах империи – Санкт-Петербурге и Москве, – затем появлялись в других губерниях Европейской России и, наконец, внедрялись на недавно присоединенных территориях. Такое пространственное расширение государственных институтов также способствовало постепенной интеграции бывших пограничных территорий[27 - Becker S. Russia and the Concept of Empire // Ab imperio. 2000. № 3. P. 340–341.]. Новые суды следовали тому же принципу. Судебные палаты были впервые созданы в двух метрополиях империи в 1866 году, откуда новые принципы и процедуры постепенно распространялись во всех направлениях[28 - РГИА. Ф. 1149. Оп. 6. Д. 42. Л. 340, 358.].

Российские губернии и раньше не были «беззаконными». Специально назначенные чиновники, известные, в частности, как недельщики, или даже прокуроры выполняли полицейские и судебные функции при региональных военачальниках по крайней мере с начала XVII века[29 - Документы по истории Казанского края, XVI–XVII / Ред. И. П. Ермолаев, Д. А. Мустафина. Казань: Изд-во Казанского университета, 1990. С. 135–136; Загоровский Е. А. Организация управления Новороссией при Потемкине в 1774–1791 годах // Записки Императорского Одесского Общества Истории и Древности. 1913. Т. 31. С. 52–82, особенно 72.]. Судебные споры стали широко распространены в России раннего Нового времени, но они рассматривались органами государственного управления и полицией (включая губернаторов) и в значительной степени полагались на государственные учреждения и служащих в Москве[30 - Kivelson V. A. Cartographies of Tsardom: The Land and Its Meanings in Seventeenth-Century Russia. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2007. P. 29–98; см. также: Kollmann N. Sh. Crime and Punishment in Early Modern Russia. Cambridge: Cambridge University Press, 2012.]. Начиная с XVIII века российские правители пытались расширить провинциальное судопроизводство, и, после того как результаты усилий Петра I в 1720?х годах оказались недолговечными, к концу века сословные суды Екатерины II охватили большую часть центральной России[31 - Wortman R. S. The Development of a Russian Legal Consciousness. P. 13; Mironov B., Eklof B. A Social History of Imperial Russia. Vol. 2. P. 282–288.]. Однако уже спустя двадцать лет эти суды были вновь упразднены для крестьянства. Пока крестьяне были собственностью своих помещиков, не было необходимости в государственной судебной системе в сельской местности[32 - Semukhina O. B., Reynolds K. M. Understanding the Modern Russian Police. P. 5, 7.].

Хотя реформированные суды 1860?х годов не были первыми судебными институтами, проникшими в провинцию, масштаб их распространения в последующие несколько десятилетий был беспрецедентным. Первоначально проект по распространению законности казался осуществимым только в двух категориях регионов: в традиционных центрах Европейской России и на прилегающих промежуточных землях, таких как Крым, Казань и степной регион юга России, который был охвачен окружными судами в Харькове, Воронеже, Саратове, Новочеркасске и станице Усть-Медведицкой. Однако несколько промежуточных территорий остались нетронутыми. Например, в Оренбурге и Уфе новые суды были учреждены только в 1892 году, поскольку правительство сочло эти регионы слишком слабо интегрированными в систему государственного управления. Более отдаленные регионы, как правило, присоединялись позже, в основном из?за больших расстояний, отсутствия инфраструктуры и вытекающих из этого логистических проблем для правоприменения. Так, Крайний Север, Сибирь, степной район и Средняя Азия перешли на новую правовую систему только между 1896 и 1899 годами (см. карту 2)[33 - Географическое распространение реформы подробно рассматривается в: Baberowski J. Autokratie und Justiz. S. 339–427.].

Распространение нового порядка также зависело от культурной среды. Во-первых, культурные факторы привели к различиям в судопроизводстве. Например, хотя законодатели и рассматривали Южный Кавказ как достаточно «развитую» в культурном и инфраструктурном смысле территорию для введения новой системы, они решили не внедрять суд присяжных в большинстве районов Тифлисского судебного округа. Суд присяжных также не был введен в Польше и поначалу в прибалтийских губерниях, а также в степных районах и Туркестане: знание русского языка, языка нового суда, в этих регионах было слишком низким и не позволяло пользоваться услугами присяжных. Во-вторых, культурные особенности повлияли на порядок включения территорий в новую систему. Регионы, населенные людьми, которых считали культурно неполноценными, как правило, попадали в конец списка. Особенно со времен правления Екатерины II (1762–1796), а в какой-то степени и раньше российские правители рассматривали свое взаимодействие с населением недавно завоеванных регионов с позиции цивилизаторской миссии[34 - Becker S. The Muslim East in Nineteenth-Century Russian Popular Historiography // Central Asian Survey. 1986. Vol. 5. № 3/4. P. 44; Bassin M. Inventing Siberia: Visions of the Russian East in the Early Nineteenth Century // The American Historical Review. 1991. Vol. 96. № 3. P. 782; Martin V. Law and Custom in the Steppe: The Kazakhs of the Middle Horde and Russian Colonialism in the Ninteenth Century. Richmond: Curzon Press, 2001. P. 36–50; Jersild A. Orientalism and Empire: North Caucasus Mountain Peoples and the Georgian Frontier, 1845–1917. Montreal: McGill-Queen’s University Press, 2002. P. 89–109; см. также: Khodarkovsky M. Russia’s Steppe Frontier: The Making of a Colonial Empire, 1500–1800. Bloomington, IN: Indiana University Press, 2004.]. И хотя, как и во многих империях, была сформулирована идея о том, что правовая реформа может ускорить цивилизационный процесс, предполагаемые различия в уровне развития населения заставляли власти полагать, что основанные на универсальных правовых принципах и открытые для всех инклюзивные суды могут быть введены только там, где уже существует умеренный уровень «развития». Такие районы, как степные территории с их кочевыми и полукочевыми обитателями, не подходили для этого. Член специальной комиссии, изучавшей пригодность таких районов для новой судебной системы, например, пришел к выводу, что «киргизов» нельзя судить по российским законам[35 - В Российской империи кочевников степей Центральной Евразии называли «киргизами». При советской власти эти группы стали называться «казахами».]: «От киргиза, при другом племенном организме и при других условиях среды и стихии, нельзя требовать одинакового понимания и взгляда на преступления и проступки, как от русских и от других европейцев…»[36 - Валиханов Ч. Ч. Записка о судебной реформе // Записки Императорского Русского Географического Общества по отделению этнографии. 1904 [1864]. Т. 29. С. 170.]

Это сделало дискуссию о том, какие группы населения или, скорее, какие территории следует включить в новый правовой порядок, еще более релевантной. Крым и Казань считались достаточно развитыми для того, чтобы в них был введен новый правовой порядок. В Симферополе, столице Крыма, в апреле 1869 года открылся окружной суд, который подчинялся недавно созданной судебной палате в Одессе, а в Казани судебная палата и окружной суд были открыты осенью 1870 года. Раннее распространение нового судебного порядка на эти регионы было примечательным из?за попадания под юрисдикцию новых судов большого количества нерусского населения. Татары-мусульмане были особенно многочисленны в этих двух регионах, которые до аннексии Российской империей Казани в 1552?м и Крыма в 1783 году были независимыми мусульманскими ханствами. На самом деле, учитывая разнообразие религиозно-этнических групп в обоих регионах, судебная реформа обеспечила новой правовой инфраструктурой большое количество чувашей, мордвы, греков, караимов, немцев, армян и других.

Постепенное распространение новых правовых принципов и судов указывает на более широкие сдвиги в имперской политике. Александр II стремился повысить степень вовлеченности населения, пусть даже это участие не предполагало плебисцитов или выборов, и поэтому он преподносил свое правление как основанное на принципе взаимной любви и расположения между собой и преданным ему народом[37 - Wortman R. S. Scenarios of Power: Myth and Ceremony in Russian Monarchy from Peter the Great to the Abdication of Nicholas II. Vol. 2. Princeton: Princeton University Press, 2006. P. 19–157.]. Будучи убежденным в преобразующей силе государства, его правительство способствовало развитию институтов, призванных позволить простым людям принимать участие в жизни имперского общества. Суды были одним из многих элементов новой «общественной жизни», в которую также входили театры, школы, призывная армия и органы местного самоуправления[38 - Yaroshevski D. Empire and Citizenship // Russia’s Orient: Imperial Borderlands and Peoples, 1700–1917 / Eds D. R. Brower, E. J. Lazzerini. Bloomington, IN: Indiana University Press, 1997. P. 75.]. Благодаря их появлению население в целом стало ощущать «новую близость с государством»[39 - Kotsonis Y. «Face-to-Face»: The State, the Individual, and the Citizen in Russian Taxation, 1853–1917 // Slavic Review. 2004. Vol. 63. № 2. P. 222. Это сближение также было задокументировано в сфере записи актов гражданского состояния и военного призыва: Steinwedel Ch. Making Social Groups, One Person at a Time: The Identification of Individuals by Estate, Religious Confession, and Ethnicity in Late Imperial Russia // Documenting Individual Identity: The Development of State Practices in the Modern World / Eds J. Caplan, J. Torpey. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2001. P. 67–82; Sanborn J. A. Drafting the Russian Nation: Military Conscription, Total War, and Mass Politics, 1905–1925. DeKalb: Northern Illinois University Press, 2011.]. Кроме того, это привело к переходу от прежней модели правления: если раньше каждый завоеванный народ получал особые условия, предусматривавшие конкретные права, привилегии и обязанности, то, начиная с Великих реформ, условия были большей частью равными[40 - Lohr E. Russian Citizenship: From Empire to Soviet Union. Cambridge, MA: Harvard University Press, 2012. P. 28–43, 61.]. В этом процессе существовали исключения, но тем не менее вектор развития был определен. И хотя политика эпохи реформ отчасти объясняется стремлением достичь большего единообразия и эффективности, многие из этих мер отражали и другую тенденцию: растущее внимание к принципам современной гражданственности[41 - Ibid. P. 43.].

Однако, несмотря на все ее новации, реформа должна была проводиться в рамках прежней самодержавной системы. Установление равенства перед законом не сопровождалось равенством в других сферах жизни. Если использовать предложенное Т. Х. Маршаллом противопоставление различных видов прав, то до того, как император был вынужден пойти на уступки после революции 1905 года, у подданных не было ни политических, ни тем более социальных прав[42 - Marshall T. H. Citizenship and Social Class and Other Essays. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 1950. Маршалл представил развитие прав человека как часть эволюционной последовательности, различая гражданские права (введенные в Англии после 1688 года), политические права (появившиеся в конце XIX – начале XX века) и социальные права (внедренные после Второй мировой войны).]. Более того, российские правители XIX века лишили значительную часть населения даже самых основных гражданских прав: свободы личности, свободы мысли, слова и веры, права владеть собственностью и заключать договоры[43 - О развитии прав и их ограничениях в имперской России см.: Civil Rights in Imperial Russia / Eds O. Crisp, L. H. Edmondson. Oxford: Clarendon Press, 1989. Особенно: P. 234–247.].

При столь ограниченных правах установление равенства перед законом было удивительным. И все же это не было чем-то исключительным. Все империи, хотя и в разной степени, поощряли определенное равенство на фоне различных видов неравенства. Правоведы напоминают нам, что «законодательство о равенстве не всегда представляет собой целостный свод правовых норм, но как пример правового плюрализма законодательство о равенстве является более или менее последовательным, иногда амбивалентным и даже порой противоречивым»[44 - Baer S. Equality. P. 984.]. Право на политическое равенство или равенство перед законом не обязательно влечет за собой культурное или социально-экономическое равенство. В Российской империи относительное равенство в новых судах контрастировало с прямым и косвенным давлением в других сферах общественной жизни. Россия оставалась страной, полной противоречий: необычайно авторитарной, но в отношении некоторых аспектов своей правовой политики более открытой – другие скажут «современной» – по сравнению с сопредельными или заокеанскими колониальными империями.

РАСШИРЕНИЕ ПРАВ МЕНЬШИНСТВ

Специалисты в области права определяют empowerment как усиление способности работать в рамках имеющейся системы, успешно действуя внутри существующих структур власти, но при этом отмечают, что это понятие не следует путать с «эмансипацией», которая идет дальше и подразумевает анализ этих структур и противодействие им[45 - Inglis T. Empowerment and Emancipation // Adult Education Quarterly. 1997. Vol. 48. № 1. P. 3–17. См. также: Solomon B. B. Black Empowerment: Social Work in Oppressed Communities. New York: Columbia University Press, 1976; Studies in Empowerment: Steps toward Understanding and Action / Eds J. Rappaport et al. New York: Haworth Press, 1984; Latino Empowerment: Progress, Problems, and Prospects / Eds R. E. Villarreal et al. New York: Greenwood Press, 1988.]. В России правовая реформа не смогла разрушить существующие структуры власти, так как многие иерархические отношения сохранялись – от особого статуса русского языка и Русской православной церкви до прав, предоставляемых высшим сословиям, в которых меньшинства были недостаточно представлены. Тем не менее новые суды помогли расширить не только права этнических и религиозных меньшинств, но и многих других групп.

Прежде чем в первой половине XIX века они были определены более четко (подробности см. в следующей главе), права этнических и религиозных групп формировались в течение длительного времени, претерпевая частые изменения в процессе развития. Затем судебная реформа придала некоторым из этих прав новый смысл, поскольку создала механизмы, позволяющие простым людям – неважно, русским или нет – добиваться их соблюдения. На этом фоне дискуссия о том, являются ли 1860?е годы или законодательство николаевского периода переломным моментом в правовой политике XIX века, выглядит несколько схоластичной[46 - Из недавних исследований, подчеркивающих важность преемственности и ставящих под сомнение новизну Великих реформ, см.: Schrader A. M. Languages of the Lash: Corporal Punishment and Identity in Imperial Russia. DeKalb: Northern Illinois University Press, 2002; Nethercott F. Russian Legal Culture before and after Communism: Criminal Justice, Politics, and the Public Sphere. London: Routledge, 2007. P. 21–39.]. Изменения происходили постепенно, и сменяющие друг друга комплексы решений постепенно способствовали трансформации правового порядка.

Меры, затрагивающие меньшинства, всегда зависели от конкретной социальной группы и обстоятельств. Вместо проведения систематической политики имперская элита вырабатывала множество предложений и решений, специфика и развитие которых зависели от конкретных лиц и учреждений. Более того, речь не шла о «меньшинствах». Это понятие является более поздним, и его обычно связывают с появлением современного национального государства и стремлением к достижению национального единообразия. В качестве нормативного термина оно получило широкое распространение в конце XIX – начале XX века, когда дипломаты начали использовать его как инструмент в переговорах между великими державами[47 - На Берлинском конгрессе 1878 года, где обсуждалась политическая реорганизация юго-восточной Европы после Русско-турецкой войны, великие державы впервые ввели положения о защите меньшинств для новообразованных государств, утвердив при этом право на вмешательство от имени этих меньшинств. Договоры 1919–1920 годов, составлявшие Версальскую систему, впоследствии окончательно закрепили принцип защиты меньшинств в международном праве. См.: Thornberry P. International Law and the Rights of Minorities. Oxford: Clarendon, 1991. P. 30–31; Nijman J. E. Minorities and Majorities // The Oxford Handbook of the History of International Law / Eds B. Fassbender et al. Oxford: Oxford University Press, 2012. P. 110–115.]. Подобно своим европейским коллегам, представители имперских элит в России говорили о правах меньшинств только в контексте международной политики, избегая этого понятия при обсуждении внутренних вопросов[48 - Fink C. Defending the Rights of Others: The Great Powers, the Jews, and International Minority Protection, 1878–1938. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2004. P. 3–38; Reynolds M. A. Shattering Empires: The Clash and Collapse of the Ottoman and Russian Empires, 1908–1918. Cambridge: Cambridge University Press, 2011. P. 14–18.]. Поскольку они видели разнообразие имперского общества как нечто присущее империи, при этом предостерегая от влияния «инородцев», особенно евреев, они не считали какие-либо «меньшинства» нуждающимися в защите. В то же время к концу XIX века нерусские составляли большинство, а именно 57% всего населения империи[49 - Kappeler A. Russland als Vielv?lkerreich: Entstehung, Geschichte, Zerfall. M?nchen: Beck, 1992. S. 10.]. В таких регионах, как Крым, их доля была еще более высокой.

Тем не менее эти обстоятельства не исключают использования самого понятия «меньшинства». Во-первых, «меньшинства» и «политика меньшинств» – это аналитические термины. Такие понятия редко используются самими историческими акторами. Во-вторых, в данной книге речь идет не только о двух регионах. Основа излагаемой аргументации касается значительной части позднеимперской России, и поэтому важно использовать термины, способные охватить имперскую политику и специфику ее восприятия, независимо от местных особенностей. Язык правовой реформы и лежащая в ее основе концепция были в значительной степени схожи по всей империи. То, что татары, чуваши, армяне и другие составляли большинство в некоторых районах, не умаляет того обстоятельства, что в империи в целом они сталкивались со структурной дискриминацией – русские являлись, безусловно, наиболее влиятельной социокультурной группой. Самое главное, что термин «меньшинства» подчеркивает не только подчиненное положение таких групп населения, но и постепенное расширение их прав и возможностей. Как показала политолог Дженнифер Джексон-Прис, «меньшинства» существовали в Европе на протяжении веков. Так как они были «чужаками», их инаковость в первую очередь определялась религией и только с конца XIX века была заключена в рамки национальности[50 - Preece J. J. Minority Rights in Europe: From Westphalia to Helsinki // Review of International Studies. 1997. Vol. 23. № 1. P. 79–84.]. Таким образом, значимость принадлежности к меньшинству менялась с XVII по XX век. В Российской империи дело обстояло иначе. После многовековых репрессий и нетерпимости татары и другие народы стали пользоваться правами и возможностями, обычно не свойственными имперскому правлению, и приобрели статус, не сильно отличающийся от статуса национальных меньшинств XX века.

Так или иначе, царская Россия с ее гибкой и неоднозначной, даже противоречивой политикой в отношении недоминантных этнических и религиозных групп не выделялась в Европе XIX века. В большинстве империй проводилась широкая политика в диапазоне от культурной гомогенизации до принятия культурных различий[51 - Burbank J., Cooper F. Empires in World History: Power and the Politics of Difference. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2010. P. 12.]. Российская элита, в свою очередь, склонна была считать, что культурные различия между народами естественны и желательны; и поскольку она гордилась имперским разнообразием, она также придерживалась определенной степени правовой дифференциации[52 - Burbank J. An Imperial Rights Regime: Law and Citizenship in the Russian Empire // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2006. Vol. 7. № 3. P. 397–431; Werth P. W. In the State’s Embrace? Civil Acts in an Imperial Order // Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History. 2006. Vol. 7. № 3. P. 433–458.]. Поэтому, несмотря на все попытки унификации, плюралистический правовой порядок России продолжал учитывать местные верования и обычаи.

Новые окружные суды, однако, уделяли мало внимания этнической и религиозной принадлежности, что заставляет задать важный вопрос. К каким выводам может привести постановка акцента на культурных различиях при обсуждении судебной системы, если она часто нивелировала их существование? Зачем изучать роль и поведение татар, греков или караимов в условиях, когда эти группы вели себя так же, как и все остальные, и отношение к ним было практически таким же? Существует несколько причин для изучения пореформенной правовой системы именно через призму культурных различий.

Во-первых, упор на меньшинства в Крыму и Казани не только помогает выявить множественность правовых культур в Российской империи, но и побуждает к более широкому осмыслению этого вопроса в контексте сравнительного анализа. Правда, непоследовательность политики империи в отношении меньшинств затрудняет какие-либо обобщения. В рамках исследовательской работы можно сделать лишь небольшие наброски отдельных социальных групп и исторических периодов. Однако, хотя эта книга акцентирует внимание на татарах-мусульманах, поскольку они были самой многочисленной группой внутренних «других» в изучаемых регионах, она также предлагает более общие наблюдения. Некоторые меньшинства – в частности, еврейское население и более отдаленные общины в Сибири, Туркестане и на Северном Кавказе – следовали особым траекториям, в большей степени зависящим от контекста[53 - Изменение политики в отношении еврейского населения проанализировано в: Aronson M. I. The Prospects for the Emancipation of Russian Jewry during the 1880s // Slavonic and East European Review. 1977. Vol. 55. № 3. P. 348–369; Rogger H. Jewish Policies and Right-Wing Politics in Imperial Russia. Berkeley, CA: University of California Press, 1986; Klier J. D. Imperial Russia’s Jewish Question: 1855–1881. Cambridge, UK: Cambridge University Press, 2018; Nathans B. Beyond the Pale: The Jewish Encounter with Late Imperial Russia. Berkeley: University of California Press, 2002; Avrutin E. M. Jews and the Imperial State: Identification Politics in Tsarist Russia. Ithaca, NY: Cornell University Press, 2010.]. Важно отметить, что, хотя отношения каждой группы с имперским государством имели определенные особенности, история татар-мусульман не является исключительной и во многом схожа с опытом других меньшинств в Крыму, Казани и за их пределами. Кроме того, фокус на изучении татар связывает данное исследование с быстро растущим объемом литературы о мусульманах в Российской империи. Татары были ключевым мусульманским меньшинством; примерно до 1800 года законодательство, касающееся мусульман, относилось в основном к татарам[54 - Ногманов А. Эволюция законодательства о мусульманах России (вторая пол. XVI – первая пол. XIX в.) // Ислам в татарском мире: история и современность / Ред. С. А. Дюдуаньони и др. Казань: Институт истории Академии наук Татарстана, 1997. С. 135.].