Ревизор: возвращение в СССР

– Как?! – опять зарыдала почти уже успокоившаяся мать.

– Как-то так, – не нашелся я, что ей ответить.

Матушка оглянулась на Ефремова. Тот только развёл руками.

– Но что-то же ты помнишь?! – в надежде спросила она.

– Последние несколько часов помню. И всё, – соврал я.

– Как же так?! – прижала она к губам непонятно откуда взявшийся тряпичный носовой платок. – Но это же пройдёт?

Матушка опять оглянулась на старшего сержанта. Тот пожал плечами.

– Вы бы к доктору зашли, – подсказал он ей.

– Да-да, – сказала матушка, вставая, – иду!

Она вышла из палаты. Мне она понравилась. Мягкая, нежная, немного неуверенная. Обо мне так искренне беспокоится! Это так трогательно.

Я посмотрел на старшего сержанта. Он стоял, опершись на дверной косяк, и курил!

– А можно мне в палату для некурящих? – спросил я.

– Ты будешь лежать здесь. Под присмотром Николаева, – тихо, но жёстко ответил Ефремов. – Или мы с доктором дадим ход твоему делу, и ты ляжешь в психушку, – проговорил он с нажимом. – И тебя поставят на учёт. Выбирай.

У меня челюсть отвисла. Так меня здесь опекают? Исправляют мои ошибки? Не дают пацану испортить себе жизнь? За какие такие заслуги? Или не так: за чьи заслуги? Явно не Пашки Ивлева. Похоже, у меня батя здесь в авторитете.

И мама у Пашки хорошая. Так что родители-придурки это похоже не его случай. Причину Пашкиной «трагедии» надо искать в другом.

В палату вернулась мама. Лицо ее было встревожено. Она села ко мне на койку и погладила по голове.

– Я на работу. Скоро придёт бабушка, принесет поесть и тёплые вещи, – сказала она, поцеловав меня в лоб.

О, ещё и бабушка есть. Парень вообще в шоколаде.

Матушка ушла. А я лежал и обдумывал ситуацию.

– Как настроение? – подсел ко мне Николаев. Ему явно что-то было нужно.

– Нормально, – ответил я, вопросительно взглянув на него.

– Как самочувствие?

– Нормально.

– А с моста вчера чего сиганул?

– Я не помню. Может, я поскользнулся и нечаянно упал?

– Конечно, – задумчиво проговорил Иван. – Нечаянно через перила перелез…

– Я честно не помню. Может, конфликт какой-то с кем-то? Ты ничего не слышал? – спросил я.

– Нет.

– Может, в школе что? – не терял надежду я.

– Не знаю.

– Может у меня любовь безответная?

– Гадать можно до второго пришествия, – оборвал меня Иван.

– А кстати, какое сегодня число?

– 11 февраля.

– Семьдесят первый год?

– Ну а какой же?

– Я так, уточнил просто.

– Завтрак! – послышался в коридоре зычный женский голос.

– О! Поедим! – обрадовался я. – Пойдемте?

– Куда? – хором спросили Митрич и Иван.

– На завтрак.

– Сиди. Сюда принесут, – осадил меня дед и сел в кровати. Он вообще мало ходил. Видимо, лиса его сильно потрепала.

Я ждал, сидя на кровати и нетерпеливо потирая руки о колени. Вскоре дородная высокая хохотушка, похожая на Нонну Мордюкову, в белом халате с темной косой, торчащей из-под белой косынки, вкатила в палату двухуровневую тележку, похожую на сервировочный столик на колесиках.

На тележке сверху я разглядел разваренную гречневую кашу в мисках из нержавейки. На втором уровне стояли кружки, накрытые подносом с хлебом. На каждом ломтике хлеба маленький кусочек масла.

– Проголодались?! – громко спросила буфетчица. – Налетай!

С её появлением как будто ураган в палату ворвался. Хохотушка проворно расставляла нам миски с кашей и кружки по высоким табуреткам у изголовья коек. Потом положила каждому на кружку ломтик хлеба с маслом.

– Приятного аппетита! – хохотнула она и скрылась в коридоре со своей тележкой.

Я был очень голоден. Жидкая каша закончилась быстро. Ложки у меня не было, и я кашу просто выпил и вылизал миску. Чай я выпил еще перед кашей, так как не пил со вчерашнего вечера. Дожевывая несчастный ломтик хлеба вместе с кусочком масла, я огляделся вокруг.

Митрич, заметив мой голодный взгляд, предложил мне свою кашу, так и стоявшую нетронутой на его прикроватном табурете.

– А ты? – спросил я его для приличия, находясь на низком старте у своей койки. Митрич только махнул рукой.