Кристин, дочь Лавранса

– Вам не приходится больше приказывать Кристин, дочери Лавранса, – запальчиво сказал Эрленд, – теперь она моя!..

– Видно, что так, – грубо ответил Симон, – и ты привел ее в отличный дом для новобрачной!.. – Он помолчал, тяжело дыша; потом снова овладел своим голосом и заговорил спокойно: – Но дело в том, что я все еще ее жених – до тех пор, пока отец не возьмет ее к себе! А до того времени я намерен с мечом в руках охранять то, что еще можно спасти из ее чести – в глазах других людей…

– Тебе нечего этим заниматься – я сам могу… – Эрленд снова густо покраснел под взглядом Симона. – Ты думаешь, я позволю запугать себя такому мальчишке, как ты? – вскипел он и схватился за рукоять меча.

Симон заложил обе руки за спину.

– Я не так боязлив, чтобы бояться, что ты подумаешь, будто я боюсь, – сказал он прежним голосом. – Я буду драться с тобою, Эрленд, сын Никулауса, можешь прозакладывать в этом душу дьяволу, если ты не зашлешь вовремя сватов к отцу Кристин!..

– Я не сделаю этого по твоему приказу, Симон, сын Андреса! – с жаром сказал Эрленд; краска снова залила его лицо.

– Хорошо; если ты сделаешь это, чтобы загладить зло, причиненное такой молоденькой женщине, – невозмутимо ответил Симон, – то тем лучше для Кристин.

Кристин громко вскрикнула, мучась мукою Эрленда. И затопала ногами:

– Уходи же, Симон, уходи – что тебе до наших дел?..

– Я только что объяснил это вам, – отвечал Симон. – Вам придется терпеть меня, пока твой отец не развяжет нас с тобою.

Кристин совершенно упала духом.

– Иди, иди, я сейчас же пойду за тобою… Господи, зачем ты так мучаешь меня, Симон? Ты ведь и сам, верно, считаешь, что я не стою того, чтобы ты заботился о моих делах!..

– Не ради тебя я и делаю это, – отвечал Симон. – Эрленд, скажите же ей, чтобы она шла со мною.

Эрленда передернуло. Он тронул Кристин за плечо:

– Тебе придется идти, Кристин. Симон Дарре и я – мы поговорим в другой раз!..

Кристин послушно встала, закуталась в плащ. Башмаки ее остались стоять у постели – она помнила это, но не в состоянии была натягивать их на ноги на глазах у Симона.

* * *

На улице опять был густой туман. Кристин неслась с быстротой ветра, нагнув голову и впившись руками в складки плаща. Грудь ее разрывалась от сдерживаемых рыданий – ей безумно хотелось, чтобы у нее был хоть какой-нибудь уголок, куда она могла бы забиться, остаться одна и рыдать, рыдать… Самое, самое ужасное еще ждало ее впереди; в этот вечер она испытала нечто новое и извивалась от боли под тяжестью этого: она узнала, каково бывает, когда видишь унижение того человека, которому ты отдалась!

Симон шел рядом с нею, у самого ее локтя, пока она неслась по переулкам, улицам и открытым площадям, где дома пропадали из глаз и не было ничего видно, кроме тумана. Раз, когда она споткнулась обо что-то, Симон схватил ее за руку и не дал ей упасть.

– Не беги же так, – сказал он. – Люди смотрят на нас!.. Как ты дрожишь, – мягче добавил он.

Кристин молчала и продолжала идти.

Она скользила в уличной глине, ноги ее промокли насквозь и были холодны как лед – чулки, хотя и кожаные, были тонкие. Кристин чувствовала, что они начали рваться, грязь просачивалась сквозь них, пачкая ей голые ноги.

Они дошли до моста через монастырский ручей и пошли медленнее, поднимаясь в гору на другом берегу.

– Кристин, – вдруг сказал Симон, – твой отец никогда не должен узнать об этом!

– Как ты догадался, что я… там? – спросила Кристин.

– Я пришел поговорить с тобой, – коротко ответил Симон. – Мне рассказали об этом слуге твоего дяди. Я знал, что Осмюнд в Хаделанде. Нельзя сказать, чтобы вы были хитры на выдумки… Ты слышала, что я сказал?

– Да, – прошептала Кристин. – Это я послала сказать Эрленду, что нам надо встретиться в доме Мухи, я знала эту женщину…

– О, постыдись же! Да, но ведь ты же не могла знать, что это за птица, а он… Ты слышишь? – сурово сказал Симон. – Если еще можно скрывать, то ты должна скрыть от Лавранса, что? ты кинула на ветер! А если уже не можешь, то должна постараться избавить его от самого безобразного позора.

– Просто удивительно, как ты заботишься о моем отце, – дрожа, сказала Кристин. Она пыталась говорить вызывающе, но голос ее готов был прерваться от слез.

Симон прошел с ней еще немного. Потом остановился: они стояли одни среди тумана, и Кристин смутно различала его лицо; таким она его еще никогда не видала.

– Я чувствовал каждый раз, как бывал у вас, – сказал он, – что вы плохо понимаете, что это за человек, – вы, женщины в доме Лавранса! «Не умеет править вами», – говорит этот Тронд Йеслинг! Очень ему нужно, Лаврансу, заниматься таким делом, ему, который рожден, чтобы править мужами! Он был прирожденный вождь, за которым воины пошли бы куда угодно с радостью! Теперь не время для таких людей – мой отец помнит его под Богахюсом… Но так случилось, что ему пришлось прожить свою жизнь в горной долине, словно крестьянину… Его слишком рано женили, а мать твоя с ее угрюмым нравом, видно, была не из тех, кто мог бы облегчить ему такую жизнь. Правда, у него много друзей, но, как ты думаешь, есть ли хоть один, который мог бы стоять рядом с ним?.. Ему не суждено было вырастить сыновей – это вы, его дочери, должны были продолжить его род после него; неужели же ему придется дожить до такого дня, когда он увидит, что одна из его дочерей лишилась здоровья, а другая – чести?..

Кристин прижала руки к сердцу – ей казалось, что она должна крепче держать его, чтобы почерпнуть ту твердость, которая ей была так необходима.

– Зачем ты это говоришь? – прошептала она немного спустя. – Ведь ты же больше не захочешь владеть мною!..

– Конечно, я… не… захочу!.. – нерешительно сказал Симон. – Господи помилуй, Кристин, я вспоминаю тебя в тот вечер в светлице, в Финсбреккене… Но пусть дьявол живьем заберет меня в тот день, когда я еще раз поверю девушке по ее глазам!

– Обещай мне, что ты не будешь видаться с Эрлендом до приезда твоего отца, – сказал он, когда они остановились у ворот.

– Этого я не обещаю, – сказала Кристин.

– Тогда он даст мне такое обещание, – сказал Симон.

– Я не буду встречаться с ним, – быстро сказала Кристин.

– Ту собачку, что я когда-то подарил тебе, – сказал Симон перед тем, как они расстались, – отдай своим сестрам – они так любят ее… Если тебе будет не слишком неприятно видеть ее у себя в доме!.. Я уезжаю на север завтра рано утром, – добавил он и пожал на прощание Кристин руку на глазах у сестры-привратницы.

* * *

Симон Дарре зашагал вниз в сторону города. Он шел, размахивая кулаками, разговаривая сам с собою вполголоса и посылая ругательства в туман. Клятвенно заверял себя, что ничуть не горюет о ней, Кристин… Как будто он считал какую-то вещь сделанной из чистого золота, но когда разглядел ее ближе, то оказалось, что она из меди и олова! Белая как снег пала она на колени и протянула руку в огонь – это было в прошлом году, а в этом – пила вино с отлученным от церкви распутником на чердаке у Мухи… Черт побери, нет! Только ради Лавранса, сына Бьёргюльфа, который живет в горах в Йорюндгорде и верит… Нет, никогда Лаврансу не приходило в голову, что его могут так обмануть! Теперь сам он, Симон, повезет ему известие и будет помогать им врать этому человеку – вот отчего его сердце горело гневом и печалью.

Кристин не собиралась сдержать свое обещание Симону Дарре, но ей удалось обменяться с Эрлендом всего несколькими словами – как-то вечером на дороге.

Она стояла, держа Эрленда за руку и чувствуя себя удивительно смирившейся, пока тот вспоминал о том, что случилось в доме Брюнхильд. Он еще как-нибудь поговорит с Симоном, сыном Андреса.

– Если бы мы там подрались, то дали бы повод для самых грязных сплетен, – горячо сказал Эрленд. – Симон тоже отлично это знал.

Кристин понимала, как больно задето его самолюбие. Сама она с тех самых пор непрерывно думала о случившемся – нельзя было не сознаться, что в этом приключении на долю Эрленда выпало еще меньше чести, чем на ее собственную. И Кристин чувствовала, что теперь они действительно стали единой плотью, – она будет отвечать за все, что он делает, даже если ей самой не нравятся его поступки, и на собственном теле будет чувствовать, когда Эрленд оцарапается.

* * *

Три недели спустя Лавранс, сын Бьёргюльфа, приехал в Осло за дочерью.

Кристин чувствовала страх и боль в сердце, когда шла в приемную для свидания со своим отцом. Первое, что ей бросилось в глаза, когда она увидела его, – он стоял, разговаривая с сестрой Потенцией, – было, что он выглядит иначе, чем она его помнила. Может быть, он и не изменился с тех пор, как они расстались год тому назад, но во все годы своей жизни Кристин видела его молодым, бодрым и красивым человеком, которым так гордилась в детстве при мысли, что он ее отец. Конечно, каждая зима и каждое лето, проносившиеся над ним там, дома, накладывали на Лавранса свою печать, и он становился старше, как и ее эти годы постепенно превратили во взрослую молодую женщину, – но она не видела этого. Она не видела, что его волосы выцвели в некоторых местах, а у висков приобрели рыжеватый, ржавый оттенок – так всегда седеют светлые волосы. Щеки стали сухими, лицо вытянулось, так что мускулы у рта натянулись, словно струны; молодая бело-розовая кожа стала одноцветной, обветренной. Он ходил не горбясь, а все же лопатки выступали под плащом как-то по-другому. Он ступал легко и твердо, идя с протянутой рукой навстречу Кристин, но это не были прежние мягкие и быстрые движения. Наверное, все это было и в прошлом году, но только Кристин не замечала. Может быть, сейчас прибавилась маленькая черточка, которой не было раньше, – какая-то подавленность, и она-то и заставила Кристин теперь так ясно заметить все. Она залилась слезами.

Лавранс обнял ее одной рукой за плечи, а другой приподнял ей голову.

– Ну, ну, возьми себя в руки, дитя мое! – мягко сказал он.