Манная каша

– А вот так делать – можно?

Ганс задрал рубашку. Его живот, грудь, спина, были исцарапаны.

– Это папаша теркой для пяток.

Графиня взвизгнула.

– Иди отсюда и не показывайся мне на глаза, пока не заживут твои противные болячки!

Она вытолкала сына за дверь.

– Не обращай внимания, – проворковала графиня, подавая Грете тарелочку с красиво сервированной пареной репой, – его фантазия работает только в одном направлении.

Перед Гретиными глазами плыли чашечки, в ушах позванивали ложечки. Она нашла в себе силы вежливо отказаться от паренной репы. Извинилась, неуверенно встала и вышла вслед за Гансом. Он ждал ее в холле.

– Хочешь быть представленной моему отцу, капитану До-ручки? – съязвил Ганс, – он ждет. Обаятельный мужчина.

Они молча оделись, вышли под дождь и побрели домой.

– На тебя произвел впечатление вид крови? Какая же ты слабонервная, – хихикал Ганс, – это все пустячки. Бывает гораздо хуже. Когда он кусается своей вставной челюстью. Мне кажется, если бы я мог играть на виолончели, мне было бы легче смириться с действительностью.

– Обещаю тебе сделать все возможное, чтобы у тебя была виолончель, – поспешила заверить его Грета, – если понадобится, я попрошу тётю.

– А учитель? Ведь когда будет виолончель, понадобится ещё учитель?

– Я попрошу Марка позаниматься с тобой.

– На Марка я не соглашусь. Он не умеет играть и задается. И он будет ко мне приставать!

– Ах, да, я и забыла. Не переживай. Мы найдем другого учителя.

Дождь всё не унимался. Вечером зашла Клара. Если других людей струи дождя несколько приминают, делают смешными и беспомощными, то Кларе они придали блеску. Она сияла сильнее, чем обычно, если это только возможно! Сияли темные глаза – такие же, как у брата-виолончелиста, сияли волосы – темное каре, сияло черное платье, и сияли бесконечные браслеты на длинных змееподобных руках. И в руках этих она принесла цветы, которые излучали настоящее фосфорическое сияние. Она протянула букет Грете и расцеловала. А лавландцы, как финны или эстонцы, попусту не целуются.

– Что такое? – удивилась Грета.

– Марк мне все рассказал.

– Я не понимаю. Что рассказал?

Грета была смущена и встревожена.

– Тысяча троллей! Что ты выходишь замуж.

– И ты поверила? – прошептала Грета.

– Почему же нет? Люди иногда сходят с так называемого ума. Это вполне могло произойти вчера по дороге на концерт. Или во время первого, предположим, отделения. Ведь днем ничего такого ещё и близко не было?

Грета выглядела жалко. Но вся ее растерянность – ничто по сравнению с тем, что испытывал Ганс, топчась в прихожей. Он не знал, следует ли ему обидеться, надеть плащ и уйти – или лучше пока помедлить.

– Прекрати издеваться над Гретой. Я буду ее защищать, – нервно проговорил он, решив вести себя по-рыцарски.

Грета заметила, что они с Кларой проявили непростительное пренебрежение к бедному Гансу. Они уже нырнули в кресла, а он топтался в прихожей.

– Ганс, ты только взгляни, какие цветы принесла нам Клара! – весело заметила Грета.

– Это она тебе принесла. А меня обозвала сумасшедшим. За то, что я на тебе женюсь.

– Да нет, это меня! Меня она обозвала! – принялась успокаивать его Грета.

– Кстати, мои тебе поздравления, чудо! – обратилась Клара к Гансу. – Уверен ли ты, что принесешь так называемое счастье моей подруге? Ты об этом еще не думал? Конечно, успеешь подумать. Наверное, что-то в тебе всё таки есть, раз ты ей понравился. На свете ведь всякое бывает…

Ганс всё ещё недоумевал – нужно уйти и хлопнуть дверью, или, может быть, запустить в эту самоуверенную дылду чем-нибудь тяжелым?

– Клара, с ним так нельзя говорить. Он очень чувствительный, – предупредила Грета.

– А почему я должна думать о его чувствительности? – возмутилась Клара, – я волнуюсь… Что тут, в конце концов, происходит?

– Да ничего! Ганс вчера на концерте пошутил…

Чистая правда! Вчера Ганс всё напутал. А сегодня Грета пообещала ему виолончель, и ничего более…

– Так вы не женитесь? – уточнила Клара.

– Как ты могла подумать? Конечно, нет.

– Тысяча троллей! – Клара, с обычной своей непосредственностью, опять бросилась целовать Грету.

Ганс понял – пора обидеться и уйти. Но Грета вовремя спохватилась.

– Ганс, Клара принесла шипучую манку. У неё пробка очень опасная. Нам без мужской помощи не обойтись!

Он колебался. Но Клара неожиданно встрепенулась, бросилась к нему, и тоже расцеловала.

– Прости, Ганс, что я наговорила всякой чепухи. Я действительно поверила. Ну, а ты – так называемый молоток!

Извинения Клары были приняты. Ганс взялся за бутыль. Грета зажгла свечи. Фрукты и манная каша заиграли и заискрились в отблесках их крошечного пламени. Вскоре опьяненные девушки и разомлевший Ганс уже вели задушевные беседы. При свечах всё казалось уютно и весело. Клара смеялась.

– А знаете, почему так весело не жениться? Все еще предстоит. Впереди – обоз времени. И можно, так сказать, мечтать. Всякое бывает на свете. Хорошо мечтать! Вот и мы с Карлсоном тоже подумали…

– Надо же, – всплеснула руками Грета, – о чем?

– Карлсон – ничего мужичок, – одобрил Ганс, – не то что тот тип с виолончелью…

– Так застенчиво, так вежливо, так старомодно! Пожениться, переехать к нему на ферму. В общем, прощай парикмахерская!

Надо сказать, что нет в мире причёсок заковыристее наших лавландских. Многотысячелетняя традиция придаёт объем мысли в моде, и завихряется на наших головах особым образом. А самыми завёрнутыми ходят сами девушки-парикмахерши. Они презирают всех, у кого волос не густой, всех, кто недостаточно этот волос лачит, кто пренебрегает папильотками, муссами и пенками, всех мочалок, всех, у кого пробор, у кого лесенка или лохмы. Лысых они и за людей не считают. Крайние максималистки – эти чесальщицы. Клара, конечно, была среди них, как Карл среди фермеров – исключением.

– Я согласилась, – призналась Клара.