Игл и змей

– О-они меня заставили, угрожали моей семье!

Тринадцатый положил пистолет на стол, слегка отодвинув руку, но так, чтобы собеседник не расслаблялся:

– Господин в своей милости и прислал меня, чтобы помочь Вам, но с одним условием: Вы будете поставлять часть вооружения, – он постучал пальцами по жирному столу, ухмыляясь, когда директор подпрыгивал от этого безобидного жеста. – Взамен мы предоставим охранителей и поделимся пятнадцатью процентами от имущества Синдиката, которое конфискуем чуть позже. Вас устраивает, уважаемый?

– Д-да, конечно! Спасибо Вам большое, спасибо Принцу! – он всплеснул руками и выдохнул.

Тринадцатый поднялся и собирался уходить, но заметил в углу подростка. Даже несмотря на молодой возраст, ростом он превосходил не самого низкого Принца. Парень опустил голову и неудачно прикрыл синяк на мускулистом плече. Пальцы ребенка покрывали следы от мозолей, а под носом скопилась грязь – вовсе не был похож на сына. Однако это были личные дела партнера, в которые Принц не желал вмешиваться, чтобы не наживать врагов больше, чем уже имел. Подходя к двери, спиной он словил заинтересованный юный взгляд и вышел, впустив в кабинет несколько искр…

Глава 4.

Следующим вечером после празднества Третий вернулся в деревню, спрашивая о той блондинке, с которой встретился в полночь, но получал лишь маловразумительные ответы, что такой никто не видел, и с ним дары несла вовсе средних лет брюнетка. Поток эмоций бурлил в нем, что за глупый розыгрыш? Юноша бегал от дома к дому, но так и не нашел ответа. Даже вороны, сидевшие на каждой крыше, в предвкушении клацали клювами и смеялись над Третьим. Он сходил к обелискам, к тому берегу – всё было таким, каким он и надеялся увидеть: бездушным, незыблемым и одиноким. Трава у речки не была притоптана в том месте, где ее пряди касались земли, и лед не сковывал омут, в котором ее пальцы ласкали грудь, словом, ничего не напоминало о том свидании. Быть может, ему все привиделось? И вправду, кто ж назовет его шрам красивым?

Вернувшегося в казармы майора ждал еще один неприятный сюрприз: когда он достал вчерашнюю распашонку, какой-то рядовой проходил мимо, запнулся и пролил чай на ткань, которая до этого могла хранить нежный запах незнакомки. Третий от злости приказал недотепе выдраить пол казармы до блеска и вычистить сортир.

Той ночью ему снилось что-то тревожное, но поутру он не мог вспомнить и кадра, хотя чувство осталось, как и томление по ушедшему: тот сон был последним в его жизни.

Тревога усилилась, когда поступило донесение, что ту самую деревушку разграбили. Во главе отряда Третий выдвинулся к тлеющим домам и ещё на подходе запах сгоревшей плоти навеял дурные воспоминания столь далекие, гораздо дальше, чем война, что казалось невозможным: конфликт сопровождал его всю сознательную жизнь. Солдаты искали выживших, но находили лишь обугленные тела тех, кто не успел выбраться из хижин и трупы с завязанными за спиной руками на улицах. Третий, обходя пожарище стороной, набрел на центр поселения, где была вырыта братская могила.

Офицер оскалился, гневно пнул кладку колодца, вырытого рядом, и ужаснулся. На веревке вместо холодного железа висела девушка с бледным венком, продетым через поседевшие местами золотые волосы, а губы, что ещё вчера так сладко пели, были изрезаны в омерзительной пародии на маску трагедии. Третий закричал так, словно она могла бы услышать эхо, пытавшееся коснуться ее кожи, но отраженные отзвуки лишь утопали в кровавой бездне под ней. Беспомощное тело всё также качалось, не замечая его. Юноша пообещал, что покарает тех, кто это сделал…

Обещания он выполнял всегда. В лесу пылал лагерь партизан Орзока. Чудовищная ухмылка растянулась на худощавом лице одного из лидеров освобождения, как они себя называли. Ублюдок, раненный в ногу, извивался словно змея под ногами Третьего и начал было рассказывать про то, как блондинка была нежна в постели, но в гневе офицер перестал слышать его, наоборот он старался заставить замолчать подонка. Навсегда. Кулаки без остановки крошили череп. Удар за ударом, и ухмылка сползла с его лица. Удар за ударом, и от лица не осталось ничего. Удар за ударом, и всхлипы прекратились. Удар за ударом, и Третьего отдернул подчиненный, который чуть не получил в живот. Оказалось, что майор пропал на десять минут. Стерев алую пленку с глаз, юноша ощутил безмерную усталость, опустошенность и боль вывихнутой кисти, но даже она не могла сравниться с остротой влаги на глазах – каплями пота…

После самовольной вылазки майора подвергли дисциплинарным взысканиям, но в лагере хранились важные документы, переписки, которые привели к краху других ячеек, за что Третьего не отправили под трибунал за смерти подчиненных, но сослали в гарнизон посольства в Озораке, дабы генерал Рюс снова выбил юношескую дурь, как позже ему по секрету сообщил посол…

Глава 5.

В соседних с Пятой камерах были и другие заключенные, но они отказывались говорить с ней потому, что за каждое слово платились пальцем. Одиночество цеплялось в ее вены, а клетки находились, похоже, ближе к оживленному порту: девушка порой слышала приглушенный смех и пустые разговоры о погоде, которые приносили через трещины в земле капли – они были единственным спасением от жажды. Девушку несколько раз выводили лишь для того, чтобы она возжелала вернуться: боль от физических и психических пыток затмевала разум, но только на пятый или шестой, сложно было сосчитать, она перестала чувствовать, наблюдая как тени омерзительно глумились над ней.

Когда Пятая надоела одноглазому, дверь клетки стала реже скрипеть: уже только для того, чтобы бросили баланду, ведь «мертвые стоят дешевле». В очередной раз петли решетки завыли, но позади тюремщика послышалось крики, треск и выстрелы, он бросился проверять, что случилось, даже не заперев дверь – девушка не решилась выходить. Не решилась и когда труп надзирателя скатился по лестнице, и какие-то пыльные люди забежали внутрь, открывая прочие камеры. Мужчина с сединой, покрывавшей только часть макушки, подбадривал, заверял, что им никто не причинит вреда – никто не ступил за порог, пока этого не сделала Пятая. Скользкие от крови руки поддержали ее и вывели на свет, очистивший сухие глаза знойным пламенем.

После из подвала вытащили других, которые сопротивлялись, но были слишком голодными, чтобы препятствовать. Полуседой мужчина представился Альфредом и попросил проследовать за ним, учтивость голоса с опасной ноткой заставила повиноваться всех.

Они прошли через ворота в просторный двор, где стояло ещё больше охраны. Альфред скрылся в самом хорошо сохранившемся доме, а после вышел оттуда позади статного мужчины. Принц! Пятая поняла это до того, как он представился, и вовсе не потому, что движения Альфреда, казавшегося раньше вершиной властности, были скованными в покорности. Она поняла, взглянув в позолоченные глаза, на чьих сферах вихрями неслись облака, вид которых девушка едва могла вспомнить. Она поняла по безупречной осанке и отточенному стальному плечу, которое выказывалось из-под одеяния не достойного Принца. В его тени стоял отец и ожидал, пока небесный закончит речь вербовки. Сладкий голос отбивал низменные запахи, царствие которых презирал в своем замке.

Когда он закончил, Пятая почувствовала, что лишилась чего-то, что невозможно будет познать и прочувствовать вновь. Но девушка была благословлена новым: Принц посмотрел прямо ей в глаза, когда отец обратился к нему. Вздох окаменел и грудь до боли сдавило. Это подбежавший родитель заключил в объятья, и она обмякла в строгих руках, закрыв глаза.

Очнулась она в своей кровати, а голые доски без матраса казались вершиной блаженства. Отец спал рядом с ней на стуле и подскочил, будто почувствовав пробуждение девушки. Грязные руки коснулись ее, но она отодвинулась и натянула на себя одеяло. Мужчина подал мяса, которого не мог позволить себе с десяток лет кряду, но Пятой было тошно смотреть на него, смотреть на мир, схлопнувшийся до границ их безмерно унылой ночлежки. И ей казалось, что дело было отнюдь не только в уходе света Принца…

После того происшествия отца лихорадило. Через несколько дней кожа больше походила на мел, он терял в весе, а спустя время начал кашлять кровью. Это переменило мужчину к худшему: стал чаще упрекать дочь в неосторожности, дурости; стал чаще спьяну распускать руки, прибегая к помощи плети. Но выгоревшими глазами Пятая видела, как папа угасает, и это пугало ее…

Глава 6.

После шума в одной из нор Синдиката по цепочке весть дошла и до других. Главы багровых повязок решили вступить в переговоры о разделе зон влияния и согласовали встречу с Принцем на нейтральной территории.

Две стенки выстроились на одной из пустых улиц близ границ Верхнего Города. Здесь численность населения уже значительно падала, и случайный зевака вряд ли попал бы под перекрестный огонь, если бы переговоры провалились бы. Атаманы шайки не сильно отличались от своих прислужников, разве что вычурные золотые цепи выдавали их.

Они предлагали поделить нижний город поровну. Тринадцатый, конечно же, догадывался, и, конечно же, знал, что на уступки они не пойдут, и, скорее всего, среди «переговорщиков» вовсе не было важных шишек. И дюжина головорезов, пытавшаяся напасть со спины на его «переговорщиков», позволила убедиться в этом. Он положил одного из обходящих сгустком эймы в затылок, и рядом раздалось еще несколько десятков выстрелов, но никто не ожидал, что в ответ полетит не свинец…

Под конец перестрелки презренные перевязали раненых и унесли погибшего, а Принц осмотрел оружие противников: с маркировкой той самой фабрики, где использовали почти бесплатный детский труд. К нему из переулка вышло в два раза больше слуг, чем заходило с этой стороны. Они успешно взяли в плен несколько багровых «дипломатов» и вынесли также всего лишь одного погибшего: прискорбно, но без жертв никуда.

После краткого допроса, бандиты подтвердили опасения Тринадцатого: толстяк поставлял оружие и тем, и другим, стараясь извлечь выгоду даже из смертей его людей. Если бы у врагов были бы пороховые пушки – никто бы не погиб…

Солнце застыло в зените, когда Принц прибыл к мануфактуре с частью боеспособных воинов. Подходы были усеяны трупами как пешек Синдиката, так и презренными. К счастью, Тринадцатый предусмотрительно укрепил охрану, поэтому атаку удалось отбить. Он приказал своему отряду позаботиться о раненых и убрать тела, а сам поднялся в кабинет под испуганные взгляды детей.

Мужчина безрассудно выбил дверь ногой, и застал свинью спешно собиравшей вещи. Она потянулась за пистолетом, но выстрел эймы проплавил плечо. Бизнесмен повалился, покатился по своему драгоценному ковру, измазывая выделениями. Принц подошел и добил бизнесмена точным выстрелом в лоб. Пуля пробила череп, вывалив мозг. О чем гаденыш думал?

Повисла гробовая тишина: визги прекратились, станки не трещали, но раздался скромный вздох из угла. Прежний парнишка наблюдал за происходящим, прикрывая уже новые синяки. На лице ребенка не дрогнул даже один мускул: то ли был привыкшим к крови, то ли от природы безэмоциональным, но так или иначе он мог бы пригодиться. Тринадцатый кивком пригласил проследовать за ним и, не оглядываясь, спустился в цех.

Дети заинтересованно выглядывали из-за верстаков. Принц оповестил, что они могут идти по домам, но предложил работать на него за большую плату, а затем отправился в свое убежище вместе с подростком. Позже тот рассказал, что его продала овдовевшая с началом войны мать еще в совсем малом детстве. Даже имени своего он не помнил…

…

Война закончилась. Прошли годы. И зажатый подросток стал серьезным воином, которого назвали Люпусом. Тринадцатый лично занимался обучением – в эти минуты он ощущал себя ближе к отцу; и всем сердцем радовался, когда парень в поединке едва не одолел его не хитростью, но силой, однако мастерство Принца все же одержало верх.

После того занятия они сидели на покосившейся лавочке и болтали, просто и беззаботно, о преданиях, героях и злодеях, оборотнях. Было приятно иметь кого-то, кому можно было доверять помимо Альфреда. И тем удивительнее, что им стал обычный оборванец. Возможно, даже среди черни попадаются самородки, возможно, жизни в достатке достойны и презренные, достойны возможности развивать таланты, чтобы вернуть величие Орзоку.

Тринадцатый снял фамильный перстень, надел ученику на мизинец – единственный палец достаточно тонкий – и предложил быть отныне претором, верным спутником и стражем, на что получил одобрительный кивок и улыбку, столь редко появляющуюся на его лице.

Ночью они с горсткой бойцов вломились в резиденцию, принадлежащую Принцу по праву крови, которой, к слову, в тот день было пролито не так много. В доме не оказалось члена совета, а все комнаты были покрыты пылью и пустовали – вся мебель была вынесена подчистую. Зато в подвал, видимо, тоже никто долгое время не заглядывал. Там стояла заветная статуя орла, и Тринадцатый доверил Люпусу честь просунуть в клюв руку. Птица сложила крылья, открыв лестницу, в конце которой была спрятана комната, забитая золотом, алмазами, аметистами – она сверкала разными цветами, ласкающими взгляд. А истинной жемчужиной было подобие алтаря в центре: молящаяся фигура держала позолоченный кинжал с нефритовым глазом на рукояти, а лезвие украшали разводы морской волны…

Часть II: То, что в сердце – не сберечь. Не сносить нам головы.

Глава 7.

Дверь в лавку распахнулась. Рамка, висевшая на гвозде, упала на пол, обнажив фотокарточку. Чей-то ботинок придавил изображение двух мужчин: седеющего с тростью, и мускулистого, поддерживающего локоть другого. Пассье выгнул бровь и резко развернулся, отпустив торговца. Тот свалился и сплюнул на пол, образовав мутно-красный сгусток с чуть белым выступом.

Гигант из дверного проема проревел что-то несуразное и устремился на незваного гостя. За мгновение он проскочил добрых десять метров и врезался в Пассье, перекинув через прилавок прямиком на стеллаж с антиквариатом. Каскад драгоценнейших произведений накрыл парня, сдавленно хватавшего воздух, но его рука успела подхватить особо примечательный экземпляр: три человека заливали алой жидкостью колодец.

Через секунду сосуд разбился о лысую голову великана, придавив лицом к красному дереву. Удар оказался сильным, но недостаточно – мужчина попытался подняться, сверлив взглядом оппонента: холодного молокососа с уродливым шрамом на щеке. Пассье воспользовался промедлением: схватил одной рукой лоб, а другой – септум быка, усилием спины вырвав кольцо из мягких тканей носа. Амбал вновь взревел, но уже от боли; его глаза горели ненавистью, пока один не выбил серебряным украшением юноша. Противник со стонами согнулся в четверть. Вся мощь покидала тело сквозь раны.

– О нет! Прошу, с-с-смилуйтесь, я заплачу… Заплачу! – раздались всхлипы из-под обуви Пассье.

– С процентами, – выдавил он, бросив окровавленное кольцо.

– Д-д-да… конечно, возьмите деньги из кассы… Там… – мольбы прервал приступ кашля, но когда старик был готов продолжать, в продолжении уже не было необходимости. Молодой человек достал купюры из хранилища и направился к выходу, перешагнув пресмыкающегося словно змею.

– Тринадцать тысяч марок. Остальное можешь потратить на восстановление, – выпалил Пассье и скрылся за порогом в темноте.

Мрак уже не оставлял на коже иней: за те несколько недель, что приходилось тайно сбегать из-за решетчатых окон казарм, Пассье слился с тенями. Даже его глаза уже были способны приметить комочек серо-мшистого пуха на картонке в одном из переулков. Грузные ботинки маршировали в миллиметрах от кучки, едва не раздавив. Тощее существо испуганно вскочило, зашипело и выставило один отломанный клык, а другой длинный как спица, против нарушителя.

Юноша не мог оглянуться, неосознанно скривив губы. Время поджимало: скоро хватятся в гарнизоне, но оставалось еще одно дельце. Работа на подпольный Синдикат подходила к концу, и он мог бы наконец избавиться бы от поруки необходимой для плана. К сожалению, только у бандитов он мог раздобыть поддержку, которая не стала бы задавать вопросов. Хотя это было бы не самое жестокое, что они претворяли в жизнь. Убивают людей и получше террористов…

Глава 8.

Спина, плечи содрогались от боли. Последний удар впился иглами в кожу – Гегена сжала кулаки, но молчала: отец не любил видеть ее слез. Он вырвал заостренные концы плети и закашлял, брызнув кровью на щеку дочери. Папа уже не мог и поднять руку без приступа, разрывавшего легкие. Слабым утешением было лишь то, что плеть в разы реже рассекала кожу, а катарсиса он достигал, вероятно, втрое быстрее.

Девушка стерла грязно-алый след. Возможно, если бы в доме были бы часы, стрелка лениво приближалась бы к пяти, судя по багровым разводам рассвета за побитой оконной рамой. Отцу нужно было отправляться в доки, поэтому и разбудил девушку. Он бросил хлыст на пол и наказал: