Легенда

– Что с тобой происходит? Ты можешь нам объяснить?

Молчание. Алек сидит, опустив голову. Мне не видно его лица, но я понимаю, что он испытывает в этот момент.

– Мы хотим понять и помочь, – вступаю я и ловлю на себе одобрительный взгляд Августа. Надо же, как здорово мы спелись, успеваю подумать между делом.

– Скажи, что делать. Мы не хотим, чтобы повторилась прошлогодняя ситуация, – подхватывает дядя.

Никакой реакции.

– Если нужна поддержка, ты можешь на нас рассчитывать, – продолжаю я.

Алек отрывает взгляд от стола:

– Я справлюсь. Сам.

Встает и выходит из кухни. Занавес.

Вечно так – последнее слово должно оставаться за ним.

Август качает головой, но ничего не говорит. Чего больше в его жесте – восхищения? Возмущения? Беспокойства?

Я привык доверять брату, его суждениям. Но не готов отпустить просто так. Возможно, я единственный, кто понимает всю серьезность ситуации. Для Августа это выглядит как очередная странность в поведении сына. Для меня – это тревожные симптомы, которые могут вылиться во что-то более опасное. Я слишком хорошо знаю брата, знаю, сколько раз он был на грани, знаю, как глубоко он переживает любую потерю. И вижу, что он снова подошел к краю бездны.

Поэтому-то и следую за ним, надеясь, что наедине со мной он разговорится. Эта затея не кажется удачной, но я больше ничего не могу придумать. Сколько раз я пытался вызвать его на откровенность, выяснить, что его постоянно гложет, но он либо уходил от ответа, либо отмалчивался. Делал вид, что его мало заботит происходящее, что не придает этому особого значения, отмахивался от моих слов, но я и тогда замечал, что он часто выглядит подавленным. Да и его постоянная тяга к экстремальным переживаниям заставляла быть настороже как в городе, так и здесь. Он все время искал опасности, испытывая свою судьбу, пока в прошлом году Айзек не выстрелил в него. Это ненадолго остановило брата, но спустя время он снова стал попадать в рискованные ситуации, причем казалось, что делает это намеренно. Август, вместо того, чтобы удержать сына, наоборот, как будто бы одобряет такое поведение. Меня подмывало поговорить с ним на эту тему, но я так и не решился. У них и без постороннего вмешательства сложные отношения.

Алек в этот раз все-таки добрался до моей комнаты. Сидит на походной кровати, уставившись в темное окно, залитое дождем, свет, как обычно, не включил. В этом они с Марком похожи – им бы родиться до изобретения электричества. Что тот, что другой любят сумерничать.

Машинально тянусь к выключателю, но решаю оставить, как есть. Может, в комфортной для себя обстановке брат разговорится быстрее.

– Что, сеанс психотерапии? – в его голосе слышна усмешка, – Не стоит тратить свои силы, я в порядке.

– Подумал, что, может, ты хочешь с кем-то поговорить, – до чего же нерешительный тон я взял, аж самому противно, – Тебе не стоит нести это одному.

Алек реагирует неожиданно мягко, хотя я ожидал нарваться на грубость:

– Я сказал, что справлюсь – значит, закрыли тему.

Все, границы установлены. И как бы я ни пытался через них перейти, мне это не удастся, если он сам этого не захочет. Таков уж мой брат. Город едва не сломал его, но он каким-то невероятным усилием приспособился к враждебной среде и нашел там свою нишу. Выстрел Айзека и последующие события сделали его только сильнее. И теперь это. Уверен, он относится ко всем испытаниям как к вызову, на который нужно достойно ответить, попутно прокачав силу, интеллект, выносливость, терпение и прочие качества. Только порой кажется, что это подводит его все ближе к краю пропасти, из которой он не сумеет выкарабкаться.

Я бесславно покидаю поле боя, потерпев очередное поражение, и ретируюсь обратно на кухню. Август встречает меня вопросительным взглядом, я мотаю головой, мол, ничего не вышло, он усмехается. Судя по реакции, он успел неплохо изучить сына, и лучше меня способен предсказать, чем обернется та или иная затея. Я чувствую себя слегка уязвленным, но быстро отвлекаюсь от обид, увидев, какая огромная стопка грязной посуды ждет на столе. Издав мысленный стон, начинаю соскребать остатки еды с тарелок – честно говоря, ненавижу мыть посуду, что тогда, что сейчас. Август тем временем покидает кухню, но у меня и в мыслях не было привлекать его к этому делу, как-никак, он накормил нас ужином. Все честно. Обычно, когда мы остаемся одни, со стола убирает Алек – есть у него такой пунктик, которым мы все пользуемся. Но сегодня он явно не в форме. Я со вздохом вываливаю нетронутое содержимое его тарелки. Придется потерпеть, пока он снова не вернется в свое обычное состояние.

Алек

Кирилл наконец-то оставил меня в покое. Иногда его заботливость переходит в навязчивость, и я едва сдерживаюсь, чтобы не сорваться и не нагрубить. Но в этом его суть, ее нельзя изменить. Признаю, иногда приятно знать, что обо мне кто-то беспокоится, если, конечно, это не становится назойливым. Август в этом плане немного другой. Он действует.

Я спохватываюсь – надо закинуть в стирку промокшие вещи. Если забыть их в пакете, они начнут вонять. Нехотя поднимаюсь и бреду в ванную. Честно говоря, хочется только одного – лечь и уснуть. Не знаю, погода ли так влияет, или что-то другое, но меня постоянно клонит ко сну.

В ванной с удивлением застаю Августа, он успел запустить стирку.

– А, ты уже, – звучит довольно неопределенно и неразборчиво, но он кивает в ответ, – Спасибо.

На его лице мелькнула улыбка, мол, не за что.

– Что тебе снилось, когда мы ехали домой?

– Ничего особенного, – отмахиваюсь, но мне до сих пор немного не по себе.

– Ты ведь запоминаешь сны?

В ванной тесно, пахнет стиральным порошком и еще какой-то химией, ярко светят стоваттные лампочки, многократно отражаясь от белых стен и большого зеркала, да и стиральная машина урчит слишком громко – обстановка совсем не располагает к откровенности.

– Не всегда. Не все. Но некоторые остаются в памяти. Ну, а ты? – делаю ответный ход.

Он качает головой:

– Нет. Совсем не запоминаю.

Вижу, что он не до конца честен, но решаю не давить.

– Почему тебе так важно будить меня, когда приходят кошмары?

Все-таки ему удалось втянуть меня в разговор.

– Я знаю, каково это. Сам всегда мечтал иметь человека, который делал бы то же самое для меня. И такой человек был. Ты ведь понимаешь, о ком я.

Мне трудно представить их вместе – маму и Августа. Но вот же я – плод их любви.

– Во сне ты становишься очень похож на нее. Я не знаю, почему так происходит. Как будто у тебя два лица – днем ты один, ночью другой. Только не думай, что я схожу с ума. Спроси у брата, он скажет то же самое, – Августу нелегко дается это откровение.

– Я и не собирался. Просто странно слышать о себе такое, – Август, сам того не подозревая, задел за больное место. И только сейчас бросается в глаза, что за год он сильно сдал. Я никогда об этом не думал – каково ему видеть меня, находиться рядом, ведь я живое напоминание о единственной любви, которую уже не вернуть. С которой он так и не смог обрести счастье. На его месте я бы испытывал только горечь и скорбь.

– Эй, только не думай, что ты каким-то образом причиняешь мне боль, – Август легко читает мои мысли, протягивает руку к моей голове и взъерошивает волосы точно так, как когда-то делала мама, – Я счастлив, что у меня есть ты. В первые годы после ее ухода только это и придавало мужества жить дальше. Я когда-то говорил, что даже в самых смелых мечтах не мог представить себе такого – но судьба оказалась куда благосклонней. Да, ее нет, но она наверняка видит нас и радуется, что мы рядом.

Я отворачиваюсь, чтобы Август не заметил предательского блеска в глазах. Мне сложно говорить об этом. Сколько бы лет ни прошло с того дня – пять, десять, пятнадцать – эта боль не отпускает. В который раз убеждаюсь, что время не лечит, оно только прячет раны, маскирует их, и при первом же достаточно сильном порыве ветра все эти покровы уносит прочь, и рана вновь начинает кровоточить. Я никому об этом не говорил, да и не собираюсь. Кому от этого станет легче? Поэтому ношу скорбь глубоко в себе. И не только по маме, но и по всем остальным, кого потерял за эти годы. Черт, я бы не хотел дожить до момента, когда окажется, что все твои близкие покоятся в земле, а ты в полном одиночестве продолжаешь угрюмо брести через остаток своих дней, пытаясь найти утешение в ускользающих воспоминаниях.

Мы молчим, погрузившись каждый в свою печаль – это чувство объединяет, но лучше бы нас сблизило что-то другое.

– Тебе нужно жить дальше, Алек, – говорит Август, – Нельзя все время возвращаться в прошлое и заново переживать это. Отпусти. Позволь себе радоваться тому, что у тебя есть.

Если бы он знал, сколько раз я пытался следовать подобным советам! Но порой собственный мозг превращается в злейшего врага, задавшегося целью причинить как можно больше боли. Так было и пару суток назад. Я понимаю, что вел себя неадекватно, но в тот момент казалось, что иначе невозможно. Это пугает. Значит, я был не в себе, и не мог контролировать свое состояние. Что-то пошло не так, раз я испытывал подобное. И это что-то заставляет сомневаться в самом себе, в своем здравом уме. Мне еще понадобится время, чтобы осознать произошедшее и обдумать возможные его причины. Нужно побыть наедине с собой, в тишине и покое. В эту минуту я мыслю достаточно ясно, чтобы испытывать вполне обоснованный страх – а вдруг это повторится? Смогу ли в следующий раз удержаться на краю? Или бесславно сдамся и полностью погружусь в бездну, как это было прошлой осенью? Хватит ли сил выкарабкиваться из этого снова и снова? И как долго я смогу так жить?

– Ты ведь услышал меня? – Август смотрит прямо в глаза, а я не выдерживаю его взгляда. Боюсь подвести его, но киваю в ответ. Лучше надежда, чем грубая правда. По крайней мере, именно в этот момент она будет уместнее.

– Я рад. Иди, ложись, мы сегодня припозднились с ужином. Уже почти полночь.

В комнате стало на порядок темнее. Чувствуется, что скоро осень. Раздеваюсь, забираюсь под одеяло, поворачиваюсь лицом к окну. Чувствую кожей свежесть и прохладу ткани. Окно выделяется тусклым прямоугольником. Постепенно проступают отдельные детали – капли, застывшие на стекле, беспокойное мельтешение сосновых веток, горшок с чахлым растением на подоконнике, кривая стопка книг, неровные складки легкой летней занавески. До меня доходит, что во всей этой картинке нет цветов. Только оттенки серого и черный. Последнего больше. Большая часть комнаты утопает во тьме.

Я разучился воспринимать свет. Вот что со мной произошло. Знаю, что он существует, потому что видел его раньше – но когда? В глубоком детстве? Когда уехал из деревни? Когда вернулся после семи лет отсутствия домой? Или когда наконец-то осмелился встретиться со своими преследователями лицом к лицу? Перебираю в памяти воспоминания, день за днем, событие за событием, ищу в них радость и улыбки, дотошно, как археолог, вскрываю один культурный слой за другим, погружаясь все дальше в прошлое. Да, без сомнения, свет в моей жизни был, я уверен в этом. Но сейчас я не могу его обнаружить. Так бывает, когда среди кучи серых и черных камней ты ищешь единственный яркий, полупрозрачный, с застывшим в нем лучом юного Солнца. Роешься и роешься, но не находишь, даже если он спокойно лежит на поверхности, на самом виду.