Золото лепреконов

Через какое-то время полной тишины, прерываемой лишь назойливым храпом, в дверь настойчиво постучали, и Вицли Шмель спрятался в клавесин. Стучали долго, что-то кричали. Затем последовал мощнейший удар, за ним еще один – похоже, кто-то собирался снести дверь с петель. Но дверь не поддавалась. Почему? Потому, что открывалась в другую сторону. Наконец, с той стороны это сообразили и подергали за ручку. Дверь оказалась не заперта и гостеприимно открылась без всяких проблем.

– Вы идиот, констебль!

– Виноват, господин Шмык! Кто ж знал, что у него дверь открывается не как у всех! – огрызнулся полицейский.

Полицейские быстро растормошили Заву, привели его в чувство при помощи холодной воды и нескольких затрещин. Пьяньчужка отбрыкивался и дерзил до тех пор, пока не заметил того, кто стоял несколько позади. Будучи замеченным, человек приблизился и произнес:

– Вы, Михаэль Зава, должны мне пятьдесят золотых! Не стану скрывать, что это сумма незначительная. Но, если каждая пьянь будет воровать у меня золото, согласитесь, тогда любой на моем месте пойдет по миру. Не правда ли?

– Дааа… – нехотя выдохнул Зава.

– Ну, а раз вы так легко со мной соглашаетесь в этом, то, надеюсь, вы так же легко согласитесь и предоставить… вернуть мне занятую вами давеча сумму, согласно договору, в положенный срок. Сегодня.

– У меня нету… – пискнул Зава, но тут же заметил, как нахмурились брови и приподнялись полицейские дубинки. – С собой нету! – добавил он.

– И где вы, позвольте узнать, храните сбережения? – продолжил импозантный джентльмен.

Из клавесина Вицли Шмелю было все хорошо видно. Он заметил, что полицейские заискивают перед знатным вельможей. А то, что это вельможа, было видно невооруженным глазом: элегантный, шитый золотом фрак, черепаховое пенсне и цилиндр, – этот человек был самим воплощением достатка и власти. Кроме того, от него явственно несло неволей и смертью, причем насильственной. «Я бы не стал с таким связываться. Может быть, это судья какой-то… или пытных дел мастер», – подумал лепрекон и его передернуло.

Импозантный вельможа, без замаха, пнул Заву блестящим башмаком и тот засипел, скорее от безысходности, чем от боли.

– Простите, не расслышал… так, где вы сказали? – ухмыльнулся господин, занося ногу для еще одного пинка посильнее.

– Я пока не говорил… ой! – не понял юмора Михаэль Зава, за что и получил, – Я все понял! Я отдам!

– Когда?

– Завтра!

– И где же вы возьмете деньги?

Что-то дернулось в душе у Завы. Тонкой натурой алкоголика он ясно почуял запах халявной выпивки.

– Вот, что… Я вам все отдам, даже с процентами. Деньги есть. Но мне нужен аванс… эээ… на их добычу. Деньги у моей бабушки. Видите ли… я отсюда перезжаю… к ней. Тут вот, уже даже мебели не осталось – все у нее, у бабули моей… И деньги там. Я бы давно уже их взял у нее, но случилось так, что я должен ей купить лекарство, а у самого-то меня, как вы знаете, в данный момент денег нет. А она очень… очень раздражительная особа и… эээ… может просто не впустить меня к себе в дом… без лекарства…

– Хорошо, – господин направил свое пенсне прямо в глаз Завы.

– Хорошо? – не поверил своей удаче Миха.

– Сколько вам нужно на лекарство?

– Эээ… два золотых, – ляпнул Михаэль, и тут же подумал, что погорячился – ни одно лекарство не стоило так дорого.

– Вот вам два золотых, мой завравшийся друг. Но если вы, Михаэль Зава, завтра к закату не расплатитесь… не отдадите мне мои деньги… я посажу вас в Яму. А если вы и там не расплатитесь… я…

Господин вытащил откуда-то тонкий и, похоже, весьма острый стилет. Он ловко ухватил Заву за ухо и одним коротким движением отсек его. В первое мгновение, Зава даже ничего не почувствовал. Вельможа аккуратно запихал отрезанное ухо Михаэлю в нагрудный карманчик, вытер стилет о Заву, поправил пенсне и, криво улыбаясь, покинул комнату. За ним подались восвояси и полицейские.

– Кажется, я обделался… а переодеться не во что, – пискнул Зава, и тут боль накрыла его.

Кровь хлестала из того места, где только что было ухо. Вицли Шмель выбрался из клавесина. Зава с воплями забегал по комнате в поисках чего-нибудь, чтобы унять боль. Вицли посоветовал ему разрезать последнюю рубаху и сделать перевязку…

Через некоторое время, друзья сидели на залитом кровью полу и печально смотрели на отрезанную часть тела, лежащую между ними. Вицли Шмель не к месту подумал о том, что ухо почти размером с него самого и, что если бы он рос из черепа Завы, то сейчас бы лежал отрезанный, но совсем целехонький. Видимо, происходящее затронуло его сильнее, чем он думал – мысли были какими-то совсем уж ненормальными.

– Мое ухо, – всхлипнул Зава.

– А завтра тебе отрежут второе, – приободрил Вицли Шмель.

– Но сегодня мы можем выпить, – констатировал Зава.

Утро выдалось как всегда нелегким. Вицли Шмель подумал, что это даже и не утро, а день… или даже вечер. Сегодня должны были отрезать второе ухо его другу.

Был ли Зава его другом? Возможно, что и не был, но собутыльником был точно… и, к тому же – единственным оставшимся существом во всем Плоском мире, с которым Вицли еще мог общаться. Или не единственным? А, что если лепреконы не примут его обратно? Если сегодня Михаэля Заву заберут в долговую тюрьму? Тогда Вицли Шмель останется совсем один!

Синяя тоска охватила лепрекона. Он весь сжался – то ли от этой тоски, то ли от нахлынувших последствий вчерашнего кутежа. Его стошнило маленьким комком отравленных вином эмоций и вчерашних деликатесов – два золотых были пропиты подчистую. И в этот момент в дверь громко постучали. «Вот и все!» – подумал лепрекон…

Стучали долго. За это время, Михаэль Зава успел проснуться, посинеть, позеленеть и, в конце концов, прийти во вполне приличный вид. Казалось, что предчувствие неминуемой гибели его взбодрило. Однако стук прекратился. Что-то зашевелилось, заскреблось, под дверь просунули конверт. «Это был всего лишь почтальон» – догадался Вицли Шмель.

Зава недоверчиво подполз к конверту и, чихнув, прочитал адрес отправителя.

– Ну! Не томи. Это наследство от давно пропавшего родственника или приглашение на банкет к королю… Может быть это из банка, где ты, наконец-то, выиграл в одну из тех лотерей, которые проводятся без твоего участия? Или это дальние друзья зовут тебя погостить у них, и мы можем отправиться в путь прямо сейчас, куда-нибудь в… на Пиратские Острова?

– Это тебе, – оборвал его Зава.

Зава мутным взглядом оглядел место вчерашнего пира. Погуляли не хило. Понимание того факта, что они делают это в последний раз, придавало сил и задора всю ночь, так, что вырубились они с лепреконом только к утру. Весь пол был завален мусором и объедками – на два золотых можно было купить много. Но, как ни странно, похоже, что съели они не все – то ли не смогли, то ли не захотели, еды оставалось еще вдоволь. Как и выпивки. Зава ухватил открытую и уже выдохшуюся бутылку с элем и одним залпом осушил ее до дна. Ему стало легче, и он задумался о будущем.

– Я несчастный и конченый человек, – заревел, обливаясь слезами, башмачник, – Мои бедные уши… я останусь без уше-е-е-ей!

Он глянул на лепрекона в поисках сочувствия, но тот сидел с отсутствующим выражением на лице. Очевидно, что новости в письме были не утешительные. Зава схватил письмо и прочитал следующее:

«Дражайший отпрыск мой, Вицли. В ответ на твое душевное письмо, пишу тебе свое официальное письмо, которое, как ты знаешь, отправляют по почте. Думаю, ты понимаешь, что это означает его особую важность, так сказать – окончательность? Хотя, писать особо нечего. Возвращаться совсем не резон. Лучше помри на поверхности, чем тут подвергнешься издевательствам и пыткам, с дальнейшим умерщвлением… Бабуля тебя убьет не сразу: для начала, превратит во что-либо недостойное, затем отрубит все, что можно отрубить… или отгрызет. А уж потом, возможно, что и убьет. И смерть эта будет мучительна. Так что, милый мой, бывший сын, мри спокойно и сюда не суйся».

– Что ж это за родственнички такие! – возмутился Зава.

В горле у Вицли першило и жгло. То ли от выпитого, то ли от печальных новостей. Не то чтобы он ожидал теплого приема и приглашения вернуться – лепреконы никогда не простят его проступков – но он не ожидал, что его собственная мать таким вот образом отвернется от него. В конце концов, он не ждал теплых слов или заверений в родительской любви – у лепреконов так не принято, но в письме не было ровно никаких подробностей, это была сухая констатация фактов. И вот это было действительно страшно. Это было окончательно.

Он вдруг осознал, что остался совсем один. С совершенной ясностью лепрекон понял, что теперь он навсегда оторван от своего племени, изгнан, что он больше не лепрекон! И вся тяжесть последствий его проступков, которую он до сих пор не осознавал, весь ужас его теперешнего положения вломились в маленький череп с такой силой, что голова просто не выдержала, ножки подкосились, и Вицли Шмель свалился как подкошенный.

– Я больше не лепрекон. Это факт. Но кто же я теперь? – хныкнул Вицли, лежа в ладони у Завы и принимая вино из пипетки, каким-то чудом сохранившейся у башмачника.

– Ты просто алкаш… как и я – еще один простой солдат этой вечной, неуничтожимой армии отчаянных и несокрушимых воинов, воюющих против вина… за вино… и не побеждающих никогда, – ухмыльнулся Зава, капнув каплю лепрекону прямо в рот.

– Но, что же нам делать? – лепрекон был безутешен, но «лекарство» потихоньку действовало и мысли прояснялись.

– Мы пойдем на ярмарку и будем там тебя показывать за деньги, – ляпнул Зава. – Ты умеешь петь… или танцевать?

– Не особо, – нахмурился Вицли Шмель.

– Фокусы показывать?