Избушка на курьих ножках

Я просматриваю бумаги в папке, но толком ничего не могу разобрать. Как мне хотелось бы прийти сюда завтра и посмотреть, чем будут заниматься дети!

– Бутерброд? – Бенджамин разворачивает небольшой кулёк и передаёт мне. Хлеб идеально ровный, квадратный и белый – совсем не похож на бабушкин, домашний. Бенджамин показывает, как положить в бутерброд поджаренный картофель, чтобы он хрустел, когда на него надавливаешь. – Вкусно, правда?

– М-м-м, – киваю я и отрываю корку для Джека.

– Он всегда с тобой?

– Почти.

Я поглаживаю мягкие перья на груди Джека и даю ему ещё кусочек хлеба. Он быстро прячет его ко мне в носок и тянет за шнурок ботинка.

– Всё время прячет еду на потом, – объясняю я. – Думаю, это инстинкт. Но он всегда со мной делится. А ещё играть любит: кататься, скользить, качаться на ветках. Иногда я сама собираю для него головоломки из палочек и ниток.

От этих мыслей ноет сердце. Я люблю играть с Джеком, а когда я была маленькой, любила играть и с избушкой. Но я всегда мечтала поиграть с живым человеком. С кем-то своего возраста. С бабушкой бывает весело, но у неё слишком болят ноги, так что ни в догонялки, ни в мяч с ней не поиграешь.

– Я хочу нарисовать его. – Бенджамин достаёт из рюкзака жестяную банку с карандашами и толстый блокнот.

– Можно посмотреть твои рисунки? – Я наклоняюсь, чтобы рассмотреть обложку.

Уши Бенджамина снова краснеют, но он всё же отдаёт мне блокнот. Я листаю его и вижу птиц, диких и домашних животных, прорисованных до мельчайших деталей.

– Это удивительно. – Я переворачиваю страницу и вижу незаконченный портрет женщины с прямыми волосами и добрыми, как у Бенджамина, глазами.

– Это моя мама. Я рисовал её по фотографии. – Он забирает у меня блокнот, переворачивает страницу и достаёт из банки карандаш. – Можно тебя нарисовать? Мне нечасто удаётся найти кого-то, кто мне попозирует.

Я не знаю, куда смотреть, поэтому продолжаю кормить Джека хлебом, пока карандаш Бенджамина с шелестом носится по бумаге. Он рассказывает мне, как ему хотелось бы обучаться искусству, как он мечтает стать художником, когда вырастет. Мне бы тоже хотелось самой выбирать, кем я стану. Так сильно, что это желание вызывает боль глубоко в груди.

– Ты веришь в судьбу? – Слова вырываются сами.

– Не знаю. А ты?

Я поднимаю глаза и глубоко вздыхаю. Всю жизнь мне говорили: моя судьба предопределена. Мне хочется верить, что я могу как-то избежать или изменить её. Но я не знаю, как объяснить это Бенджамину.

Я всё ещё не нашла что ответить, когда Бенджамин откладывает карандаш, переводит взгляд с меня на бумагу и передаёт мне блокнот. Я разглядываю девочку на странице: вьющиеся волосы, нос в веснушках. Она улыбается, бросая крошки гордой галке. Так странно смотреть на себя чужими глазами. Не знаю почему, но я вдруг ощущаю себя более настоящей.

– Ты отлично уловил Джека, и… – Я рассматриваю свои глаза на рисунке. Хоть я и улыбаюсь, глаза у меня грустные. Может, Бенджамин специально нарисовал их такими, а может, и нет, но в любом случае мне кажется, он и меня отлично уловил. – Ты прекрасно рисуешь.

– Спасибо, – отвечает Бенджамин, убирая блокнот в рюкзак. – Я немного доработаю рисунок сегодня вечером, а потом, если захочешь, подарю его тебе. Может, погуляем завтра вместе? Я бы показал тебе город.

Сердце останавливается. Я хочу этого больше всего на свете – побродить по городку у озера. Но разве я могу?

Гнев прожигает меня насквозь. Это нечестно, что Ба и избушка заставляют меня сидеть за забором. Что может быть плохого в небольшой прогулке с другом?

– Да, – уверенно говорю я. – Я приду.

Не знаю как, но я сделаю это. Если я упущу эту возможность познать дружбу и жизнь за забором, кажется, моё сердце разобьётся на тысячи осколков.

Мы возвращаемся через долину Пустых камней. Воздух холодный, но кожа у меня буквально пылает. В голове роятся идеи побега, но они рассыпаются, стоит мне попытаться удержать хотя бы одну.

Бенджамин провожает меня, пока не показывается избушка. Она всё в той же позе, похоже, спит. Осторожная улыбка трогает мои губы: я понимаю, что мне удалось уйти незамеченной.

Мы договариваемся о завтрашней встрече. Бенджамин говорит, он так и не спросил отца про ягнёнка, и я отвечаю, что с радостью оставлю его у себя ещё на одну ночь.

Когда я перелезаю через забор, кажется, всё складывается как нельзя лучше. Я думаю о маме и её полуночном путешествии на гондоле, о том, что иногда стоит нарушить правила, ведь тогда может случиться что-то замечательное. Сегодняшний день был удивительным, а завтрашний будет ещё лучше.

Я открываю дверь, и меня обнимает тепло. Ба всё ещё в постели, в доме тихо. Даже ягнёнок спокойно спит в моей комнате, положив голову на поросший мхом бугорок земли. Я ныряю в мягкие объятия своего матраса и улыбаюсь. От восторга хочется визжать, и мне приходится накрыть лицо подушкой. Не могу поверить, что всё это происходит наяву! Как будто звёзды наблюдали за моими мечтами и теперь одну за другой претворяют их в жизнь. Я закрываю глаза и проваливаюсь в сон, надеясь, что звёздам под силу изменить и мою судьбу.

Кажется, проходит всего две минуты, и меня будит треск костей. За окном темно, значит, я проспала почти весь день. Я сажусь на кровати и смотрю в окно. Забор дрожит и покачивается под напором воздуха. Меня накрывает холодная волна ужаса.

Черепа и кости с душераздирающим грохотом срываются с забора, летят, катятся и прыгают в чулан для скелетов, притягиваемые мощным дыханием избушки. Дверь чулана захлопывается, и избушка резко поднимается.

– Нет! – только и успеваю закричать я, вскакиваю с кровати и тут же спотыкаюсь о поросшую мхом крепость. Ягнёнок истошно блеет, перескакивает через забор и скользит копытами по полу. Джек срывается со своего насеста на спинке моей кровати и, каркая, описывает круги по комнате. А избушка идёт себе длинными, ровными шагами.

– Нет! Нет! Нет! – Я распахиваю дверь своей комнаты. – Ба, умоляю, останови её!

Ба появляется передо мной, тонкие редкие волосы разлетелись вокруг её головы, как нимб.

– Что стряслось? Что не так?

– Останови её! – кричу я, и слёзы катятся по щекам.

Избушка набирает ход, скачет вперёд ритмичным шагом. Я падаю на пол и хватаюсь руками за голову. Ба встаёт на колени рядом со мной и поглаживает меня рукой по спине.

– Что остановить, милая?

– Избушку! – кричу я ей.

– Ты же знаешь, что я не могу, – вздыхает Ба. – Знать, пришло время продолжить путь.

– Но мы пробыли здесь каких-то две недели!

Не может этого быть. Только не сейчас. Бенджамин вернётся, с его большими карими глазами и добродушной улыбкой. Мы отправимся в город. Мы станем хорошими друзьями. Впервые в жизни у меня есть и мужество, и возможность вырваться на свободу и познать жизнь там, за забором. И вот избушка отбирает всё это у меня.

– Я хочу остаться здесь, Ба, – всхлипываю я.

– Ох, Маринка.

Ба обнимает меня, эти объятия и утешают, и душат. Избушка уже перешла на галоп, уносит меня от Бенджамина, от моего единственного шанса обрести друга и побродить по сияющему городу на берегу озера.

– Ты же знаешь, нам нужно переезжать с места на место, чтобы живые не нашли Врата. Это важно…

– Но почему? – в гневе кричу я, отстраняясь. – Что такого важного? Все живые в конце концов придут к Вратам! Все они умирают! Почему это должно быть такой великой тайной? Почему мы нигде не можем задержаться подольше и завести друзей? – Я смотрю на неё горящими глазами. Она должна, должна остановить избушку, вернуть её назад. – А барашек! – кричу я.

– Пусть остаётся с нами, – мягко отвечает Ба. – Весной наварим постного борща.

– Ты не понимаешь.

А я не могу сказать, что Бенджамин вернётся и будет искать своего барашка, но всё, что он найдёт, – это каменистый выступ скалы, такой же пустой, как мои мечты и надежды. Я не могу сказать ей, как это больно.