Пирс

– Что ты раскудахталась, а ну платок поправь, что ты бегаешь, как маленькая, вона запыхалася вся. У нас гости важные, а ты… – кряхтела Авдотья, поправляя съехавший набок платок и убирая небрежной рукой выбившиеся пряди. – Вся в Машку проклятую пошла, ну надо ж так.

– Тетушка, ты послушай, что я тебе расскажу! – горела от нетерпения Сонька.

– Нет,ты меня послушай, – Авдотья усадила Соньку, характер ее она знала, и потому понимала, не подмажешь – не поедешь. – Ты все мне расскажешь, а для начала послушай меня. Я уж более полувека на земле живу, уж скоро и в гроб ложиться. И на какого я оставлю тебя? Голубушка моя, – Сонька слушала Авдотью и понимала, раз та перешла на «голубушку» значит, дело действительно стоящее для тетки. – Я думала, переживала, а ты знаешь, что коли переживаю, так ни куска в рот не беру, – Сонька глянула на передник Авдотьи в крошках, та смахнула быстро рукой.– Я и так прикидывала, и эдак. А тут сама судьба мне в руки ответы-то и послала. То Боженька тебя благословил – возвышенно сказала Авдотья и перекрестилась на красный угол. Сонька глядела на нее и ждала с нетерпением, чтобы уже рассказать свою новость. – Я тебя растила, я тебя кормила, как мать тебе была, так чего, как мать, так и есть, и в ответ я ничего с тебя не требовала, видит Бог, тяжело мне жить так вот, одна все хозяйство на себе тяну, а ты на руки мои погляди, уже все покривились, и болят, голубка, ой болят. – Сонька то и дело хотела вставить слово, вздыхала, приподнималась, но Авдотья не давала ни встать, ни слова молвить. – Нет, ты послушай меня, послушай, я ж не бессмертная, я же устала ведь, тебе пора и обо мне подумать, что ж я тебе все, а ты мне шо? Ты не подумай, я то не для себя, только для тебя стараюся. И так вот на ногах с утра до самого вечеру, до упаду, тружусь и все для тебя, ты же как дочь, ей богу, да чего там ты и есть дочь мне. Знаешь, ведь как судьба меня обделила и мужем обделила и ребеночком. Так я Машке проклятой завидовала, – эту историю Сонька слышала сотни раз, потому горько вздохнула. – Так бог уж простит, так и муж у нее хороший был, но и то беда, мужа война-то к себе прибрала, так и пропал, ой хороший был, хороший, жаль недолго она у него прожила та, сама знаешь, родители его Машку невзлюбили, так и я говорю, за что ж ее любить, характер был, ой, прескверный, да простит меня божечка, – она перекрестилась, – так воле Господа угодно было и сестру мою прибрать к себе, ну а как же, уж больно Машка Дмитрия этого любила, вот и надо, видать, им было на небе-то соединиться. А я всегда так говорила, что это Дмитрий-то к себе и прибрал мать твою, уж больно мы терпели от брата нашего! Он ее бил-то, когда она на сносях была, ох, видал бы муж ее, то и от брата нашего места живого не оставил. Ничего не скажешь, отхватила себе мужика. А мать тебя и покормить-то не успела, при родах в муках так и скончалась. Ох, бедная, а я тебя как в животе ее защищала, так и после смерти ее защищала. – Сонька смотрела на Авдотью, и никак не могла понять, зачем же тетка ей врет так, будто Сонька сама не была очевидцем того, как вместе с братом Ефимом Филипповичем выпивали, а потом ее маленькую по дому-то и гоняли,и ночевать ей приходилось то в хлеву, то на сеновале. И только когда умер ненавистный ею дядька Ефим, зажили они с Авдотьей более спокойно, и уж более не терпела она побоев. – Защищала грудью своей! Потому что хоть бог и обделил меня мужем-то, а роптать-то грех – подарок мне в виде тебя сделал. Тебя, кроху, мне подарил!

«Конечно, мне одной с тобой справляться»,– подумала Сонька и наконец, не выдержав, заговорила:

– Тетушка, прошу, не томи, говори прямо,– она с трудом переносила, когда тетка начинала пересказывать одну и ту же историю, которую Сонька слышала не одну сотню рази, к тому же, чувства жалости к Авдотье она не испытывала, и все эти причитания вызывали только раздражение.

– Два купца к нам приехали, –проковыляла к окну, убедилась, что купцы стоят у повозки да курят, и, не сводя с них глаз, продолжила: – Хорошие купцы, особенно вон тот, – она подозвала Соньку рукой и указала на тучного мужика с сальными кучерявыми волосами, которые улеглись в форме его шапки и так и остались, глазки его и без того маленькие от прищура превратились в две полоски, только густые брови и борода бросались в глаза; рядом с длинным и худощавым другом этот выглядел коренастым небольшого роста, рубаха плотно облегала его большой живот – вон тот, видала? Завидный мужчина. Главное, что купец, а то что рядом друг его, то тоже купец, правда не такой завидный, как первый.– Сонька глядела на Тараса и то и дело переводила взгляд на тетку, она смотрела на ее губы, которые в шёпоте быстро тараторили слова, и пыталась уловить суть. –Он из Питера! Самой императрице покойной меха продавал! Щедрый, добрый! Главное, он будет заботливым мужем, я-то давно на свете живу, я-то все вижу, помяни мое слово. Так что я тебя за него и отдам-то.

– Куда отдашь, тетушка?

– Как куда! Ясное дело куда – в жены! В семью его пойдешь! Будешь за ним как за каменной стеной! Гутарю тебе гутарю – а ты шо, не слышишь меня? Хороший мужик, завидный!

Сонька, как ошпаренная, отскочила от Авдотьи и затрясла головой:

– Нет!Нет,тетушка! Ты же не знаешь! Я же тебе вот что сказать хочу! Иван! Помнишь!? Друг мой детства Иванушка! Он вернулся! Вернулся! Он меня в жены взять хочет! – девушка, конечно, хотела сказать это все совсем иначе и дождаться сватов или отца Ивана, но хорошо было бы, коли знали мы все заранее и могли планировать действия свои, но у жизни, как водится, свои взгляды.

Авдотья с прищуром глянула на Соньку, припоминая, о ком идет речь:

– Вспомни, тетушка! Вспомни! Он сын атамана нашего Трифона Михайловича!

Авдотья тут же вспыхнула, и только больше насупилась, поправила платок и глянула на Соньку.

– Сын вернулся? – чего-чего, а возвращение сына никак не входило в планы Авдотьи, она всегда верила, что атаман своего одиночества не выдержит да и возьмет ее в жены. – И шо? С атаманом решила породниться? –пуще прежнего набросилась тетка на девушку.– А о моем счастье ты вовсе и не думашь?

– Брось, тетушка! Над тобой вся деревня потешится, не выйдет атаман за тебя. – На этих словах лицо Авдотьи исказилось; губы скривились, глаза сверкнули гневом, и все ее и без того непривлекательное лицо съехало куда-то на бок. Конечно, Авдотья давно мечтала о Трифоне, и рассказывала Соньке, как в молодости по ошибке сватался на проклятой ее подруге, но так в открытую говорить, что она и по сей день мечтает, она не говорила. Вся деревня знала, но вслух того никто не произносил.

– Шо ты мне такое говоришь? Шо-то я не расслышала, – прошипела Авдотья.– Глупости какие! Мне ваш атаман и даром ненать! Он помрет атаманом, другой станет, и шо? А ты в нищете, – почти переходила на крик тетка, хотя сколько бы раз она ни разводила ссор, сама никогда не кричала, лишь раззадоривала Соньку, и только стоило закричать или заплакать уставшей девушке, она тут же обвиняла ее в жестокости и неблагодарности и к тому же в несдержанности.