Механические птицы не поют

Хенрик был абсолютно спокоен, но Уолтер увидел, как он едва заметно кивнул Зэле, читавшей газету в другом углу зала.

Жандарм, едва заметно хромая, подошел к стойке.

Он был высоким и худым. Форменная шинель висела на нем мешком, редкие, мышиного цвета волосы он старательно зачесывал назад, чтобы скрыть плешь. Лицо у него было вытянутым, нос – длинным, а глаза под круглыми очками в проволочной оправе имели совершенно невыразительный, светло-голубой цвет.

– Что вам угодно, уважаемый? – доброжелательно спросил его Хенрик.

– Я хочу знать обо всех ваших посетительницах за эту неделю, – просто ответил жандарм, кладя ладонь на стойку.

Голос оказался тихим и дребезжащим, с заискивающими интонациями.

– Спросите что проще, герр?..

– Унфелих.

– Так вот, герр Унфелих, у нас портовый паб. К нам за неделю приходят и уходят десятков пять женщин разного возраста и разных классов. Кто-то остается на ночь.

Хенрик лукавил. На самом деле из новых постояльцев у них была только Сулла, которая стала платить за комнату, не сумев наняться на корабль. И почти всех, кто появлялся в пабе по вечерам, он знал лично, поэтому мог назвать герру Унфелиху все имена. Но Хенрик не собирался этого делать. Во-первых, жандарм не показал никаких удостоверений, во-вторых, он задал неправильный вопрос.

Видимо, он и сам это понял. Вздохнув, жандарм выложил из кармана на стол удостоверение в черной обложке. Хенрик взял его в руки. Открыл, несколько секунд вчитывался и все больше мрачнел.

– В пабе нет никого, кто бы вам подходил, – холодно ответил он, возвращая удостоверение.

– Позвольте, но это мне решать. Они редко сбегают, но отлично прячутся, герр Хенрик. И так похожи на людей. Вы и сами знаете, верно? Одна из кукол живет у вас дома, – улыбнулся жандарм, и в голосе его не осталось и следа заискивания.

Уолтер вздрогнул. Кофе пролился на песок, дотек до подноса и зашипел, сгорая на раскаленной меди.

– Я закон не нарушаю. И никого не укрываю. Но здесь нет тех, кого вы ищете, только ведьма с Севера. Вы же знаете, герр Унфелих, что куклы не колдуют, – сквозь зубы процедил Хенрик.

– А кто-то видел, как она колдовала? – спокойно поинтересовался жандарм.

– Все видели. Уолтер, видел, как Сулла колдовала?

– Да, – не задумываясь, ответил он.

– Василика, девочка моя, ты видела, как Сулла колдует?

– Так же ясно, как вижу вас, герр Хенрик, – покладисто ответила она.

– Видите. Вам тут нечего искать. А если хотите проводить у меня обыски и допросы – принесите бумагу из Канцелярии, а не только удостоверение и свои домыслы, – сквозь зубы процедил Хенрик.

Уолтер на месте жандарма испугался бы. Герр Унфелих выглядел обычным неудачником, к тому же довольно субтильным, а Хенрик сейчас напоминал разъяренного огненно-рыжего медведя, способного разорвать человека пополам.

Но жандарм сохранял абсолютное спокойствие. Улыбнувшись, он кивнул Хенрику, убрал удостоверение в карман и вышел, напоследок окинув взглядом зал.

– Вот ведь штопаный подонок! – раздался полный возмущения голос Зэлы, едва за герром Унфелихом закрылась дверь.

Зэла швырнула в камин газету, за которой пряталась весь разговор, и села за стойку.

– И правда, удивительно неприятный господин, – отозвалась Василика, подходя к Хенрику и осторожно прикасаясь к его запястью.

– Жалобу напишу и бумагу перцем пропитаю, чтобы, если ей подотрутся, мое недовольство все равно пробрало! Каков подлец! И где, скажите на милость, хваленая конфиденциальность «Механических соловьев»?! – продолжала возмущаться Зэла.

Уолтер только тяжело вздохнул. Он не знал, что сказать.

Все постоянные посетители «У Мадлен» и все работники паба знали, почему он не называется «У Хенрика».

Никто из них не видел Мадлен. Она умерла тридцать лет назад, во время последнего плавания Хенрика. Именно тогда он потерял ногу в сражении и возвращался, не зная, как сказать молодой жене, что ее муж теперь калека. Тогда еще не было механических протезов такого качества. И механических кукол тогда только начали делать. Выходили они неуклюжими, с фарфоровыми лицами.

Но оказалось, что Хенрику некому сообщать плохие новости. Уолтер так и не узнал, умерла Мадлен от болезни или ее убили. Но Зэла показывала ему фотографию. Среди множества фотографий и картинок в рамках, украшавших стены, эта ничем не выделялась. Девушка на ней навсегда застыла в насмешливом полупоклоне. На ней было старомодное длинное платье с корсетом, но длинные волнистые волосы ее остались распущенными, и даже шляпку, обязательную для дам тех лет, она не надела. «Хенрик очень ее любил. У него не было женщин с тех пор, ни одной. Какая-то лебединая верность, или медвежья – уж не знаю, как у них там», – проворчала Зэла, но Уолтер видел, что она искренне сочувствует Хенрику. Они оба не могли разглядеть в лице на фотографии то, что видел там Хенрик, и стекло заслоняло Мадлен от мира так же верно, как могильная плита.

Когда открылась фирма «Механические Соловьи», Хенрик даже не думал туда идти. Они обещали ему не спасение – не могли они вернуть его Мадлен. Только сделать бездушную механическую куклу с ее лицом. Наделить ее не душой Мадлен – воспоминаниями Хенрика о ее душе. Но шли месяцы. Царапающая мысль о коротком утешении все больше и больше разрасталась в сознании. К тому времени у Хенрика был его паб, нетронутые «выходные» после его увольнения с корабля и сбережения на счете. Он мало тратил на себя, не видя в этом смысла. Видимо, одиночество и отчаяние сделали свое дело – Хенрик принес «Механическим Соловьям» все фотографии Мадлен, ее дневники и исписанный крупными почерком блокнот – все его воспоминания о жене, каждой ее привычке, выражениях ее лица, движениях. И пластинку с записью ее голоса он тоже принес.

Хенрик никуда не выходил с Мадлен – это было запрещено договором с фирмой. Но почти никто из владельцев механических копий своих близких и не хотел показывать их людям, предпочитая хранить эту зыбкую ложь от чужих глаз.

К тому же Хенрик не хотел смотреть на себя с Мадлен со стороны. Ведь каждый взгляд прохожего, каждое отражение в витрине могли послужить ему напоминанием, что все это лишь игра. Хенрик ради Мадлен не только потратил все свои сбережения, но и влез в долги. Он говорил, что его Соловушка оставалась вечно тридцатилетней. Так как детей у Хенрика не было, после его смерти Мадлен должны были просто отключить и утилизовать, хотя некоторые завещали хоронить «соловьев» вместе с собой или покупали им места на кладбище.

Но напоминание о том, что человек, с которым ты живешь, вовсе не человек, а его механическая реплика, считалось жестокостью, а в случае герра Унфелиха еще и нарушением служебной этики.

– Пес с ним, Хенрик. Что нам за дело до него, мы ведь и правда никого не укрываем.

– Этот ищет «пташку», не «соловья». Я не слышал, чтобы «соловьи» улетали…

– Я не знал и того, что «пташки» улетают. Они разве не бездушные? От чего им бежать? – удивился Уолтер.

– Да кто же их знает. Спящий с ними, Уолтер, пересыпь лучше песок на другой поднос, а этот отдай Василике, пусть на кухню отнесет – все горелым провоняло, – сказал Хенрик.

– А я тебе скажу, Уолтер, от чего они бегут, если ты хочешь послушать, – прошипела Зэла. – Те люди, что ходят в бордели «Пташек», способны кого угодно…

– Зэла, прошу тебя, здесь посетители. В прошлый раз твоя пропаганда кончилась дракой, – скривился Хенрик, положив руку ей на плечо.

– А это все потому, что…

– Зэла, ради всего, что для тебя там свято, никто из нас не ходит в их бордели и не одобряет этого! И вообще, поменьше бы ты сейчас воевала с «Пташками» – жандармы и Пишущие всего города ищут убийцу одного из их владельцев, и не время показывать антипатию, – не выдержал Уолтер.

Напоминание о том, что, по слухам, происходило в «Пташках», для него было болезненным полуупреком. Он никогда не поддерживал этот бизнес, но он закрывал глаза на его существование, как и вся страна. Уолтер читал мемуары одного из офицеров жандармерии, где тот писал о благотворном влиянии «Пташек» на уровень преступности. Как только появилась возможность недорого и безопасно удовлетворить самую грязную свою фантазию, вплоть до реалистичного убийства, на улицах стало гораздо спокойнее.

Все это успокаивало совесть. А потом появлялась Зэла или вот такой жандарм с неожиданными новостями о том, что «пташки» иногда улетают.

В такие моменты Уолтер почему-то начинал чувствовать себя виноватым.

– Вот от того, что мы их не показываем… – проворчала Зэла, впрочем, оставив скользкую тему.

– Ой! А кофе-то фрау ведьме я так и не отнесла! – вдруг сказала Василика, виновато глядя на чашку с остывшим напитком. – Уолтер, поставь еще, я пойду извинюсь и пообещаю ей комплимент… Ее нет, герр Хенрик! – расстроенно всплеснула она руками, обернувшись к залу.

Стол, за которым сидела Сулла, был пуст. Василика выглядела искренне огорченной. А вот Уолтер и Хенрик испытывали немного другие чувства.

– Она… улетела? – тихо спросил Хенрик.