Карина

Как ни странно, практически каждый человек с самого детства, знал, что он умрет. Но всю свою жизнь люди стараются делать вид, что это происходит как будто не с ними. А потом, когда узнают, что смерть стоит практически на пороге, ведут себя так, как-будто это для них сюрприз. Ведь смерть, как уже писали многие мудрые люди, сопровождает нас практически всю нашу жизнь. Никто никогда не знает, в какой момент она решит нас взять с собой в неведомое, куда-то туда, откуда еще никто так просто не возвращался. Знает ли об этом сама смерть? Или кто-то дает ей свои указания? Неизвестно. Но если бы я раньше осознавал факт существования смерти в моей жизни, я старался бы жить так, как будто каждый день мог бы быть последним. Я бы наслаждался жизнью на полную катушку и не откладывал бы все на потом. Я доводил бы начатые, важные для меня дела, до конца. Наверное, даже больше ценил бы то, что мне в моем «сегодня» было дорого. Но теперь, когда я все это понял, возраст и болезни больше не позволяли мне жить на все 100 процентов.

* * *

Один виртуоз в музыке, не помню, был ли он из Австрии или Германии, припоминаю только, что у него была немецкая фамилия, вдохновлялся на своих концертах тем, что выбирал в зале красивую девушку, восхищался ею, и играл весь концерт как бы только для нее. Как-то, после одного из своих концертов, он случайно познакомился с девушкой, которая так его вдохновила в тот вечер. Она была прелестна, но была настолько глупа и бестактна, что это его разочаровало так, что рухнула его карьера. После знакомства с ней он каждый раз думал, что девушка, которая сидела перед ним в зрительном зале и красота которой вдохновляла его на виртуозную игру, могла быть такой же глупой и бестактной пустышкой, как та, которую он однажды узнал после концерта. Вспомнив эту историю, я еще больше оценил интеллект Карины. Я знал много женщин, но такое сочетание качеств, как красота, чуткость, высокий интеллект и способность выслушать и помочь в нужный момент я встречал нечасто.

Я знал, что для обычного мужчины среднего порядка, она была «слишком». Обычно мужчины имеют тенденцию к доминированию, хотят быть в центре внимания. Она была настолько яркой, что многих это просто отпугивало. Многие не знали, что с этим делать. В ее жизни с противоположным полом были всегда две крайности: ее или любили до беспамятства годами, или бежали от нее сломя голову, чтобы не оставаться в ее тени. Я же понимал всю ценность ее внутреннего мира. Моя беззаветная любовь, не требующая ничего взамен, всегда притягивала ее ко мне. Я наслаждался тем, что, разговаривая на разные возможные и невозможные темы, мы переходили с испанского на французский, когда, скажем, вспоминали, наши похождения в Париже. Некоторые шутки просто невозможно перевести дословно. Иногда я просто забывался и переходил на родной итальянский. Она понимала почти все и даже шутила по-итальянски, хотя она его никогда не учила. Временами я писал ей на итальянском, чтобы выразить всю глубину моих чувств, которые обуревали меня в тот момент, непременно начиная свое письмо с обращения «carina mia». Вдруг я получал ответ на итальянском, гордился ею и радовался, как ребенок.

Когда мы были знакомы уже примерно два года, Карина вдруг решила приехать учиться в университет в Испанию, да еще неподалеку от города, где я жил. До этого она еще ни разу здесь не была. Мне ужасно захотелось показать ей городок, где она будет проводить потом месяцы своей жизни. Я не хотел упустить шанс преподнести ей все так, чтобы она увидела его моими глазами. Мне был хорошо знаком этот город. В нем был один из самых старинных и лучших университетов Европы. Конечно же, туда меня многократно приглашали читать лекции.

Я предложил ее туда отвезти. Встретил в аэропорту в Мадриде, забросил чемодан в багажник и стал играть приятную для меня роль экскурсовода. Было начало сентября, прекрасный день. Солнце светило во всю мощь и казалось, что лето никогда не закончится. На ней была легкая сиреневая блузка и короткая темная юбка. Ехать нам нужно было пару часов. Мы болтали про все на свете, смеялись. Ее близость сводила меня с ума. Она сидела на переднем сиденье возле меня, и мне безумно хотелось дотронуться до кожи ее загорелых ног и почувствовать себя в ее объятиях. Горячее солнце еще больше зажигало кровь, и я еле сдерживался. Изначально я планировал снять номер с двумя комнатами, как иногда это делал, и остаться ночевать там. Но я вдруг понял, что не сдержал бы себя, оставшись с ней вдвоем, зная, что она спит за стеной и что я могу просто открыть дверь, войти к ней и дотронуться до ее обнаженного тела. По дороге пришлось придумать, что мне перенесли на утро важную встречу и я оставил ее ночевать одну, в этом новом для нее, полном романтики старинном городе.

Когда мы доехали до города, для начала я разместил ее в отеле. Потом решил показать главную изюминку этого городка. Plaza Mayor, как это было всегда в испанском стиле, была окружена зданиями, закрывавшими доступ к ней. Туда можно было попасть, лишь пройдя через арку или небольшую, прилегающую к центральной площади улицу. Мы подходили к арке. Я закрыл ее глаза ладонями и повел на эту ошеломляющую своим великолепием площадь. Было уже темно. В огне прожекторов все смотрелось еще более пышно и помпезно. Сразу вспоминались колониальная Испания и ее былое влияние на мировую историю.

C неохотой отпустив руки, я замер в ожидании ее реакции. Крик восторга раздался на всю площадь. Она стояла с широко открытыми глазами, изучая каждый хитроумный барельеф фасада зданий. Меня охватила безумная радость. Она приняла эту страну, ставшую уже давно моим домом, как когда-то я сам ее принял, когда первый раз приехал в Барселону и стоял с открытым ртом около творений Гауди. Тогда я все еще мечтал вернуться в архитектуру. Но мои научные труды продавались лучше, я горел наукой, на придумывание новых зданий практически не оставалось времени. Но я на всю жизнь остался в душе архитектором и всегда восхищался полетом мысли талантливого коллеги.

В этот вечер у меня возникла идея показать ей особенно интересные и редкие места в известных европейских городах, которые мало кто знал. Я находил их для себя, как профессионал, и они восхищали меня всю мою жизнь. Ей приходилось часто ездить по работе. Я оставался с ней на связи. Иногда придумывал повод, чтобы она приехала ко мне, когда я был в командировке, иногда врал, что у меня именно в том городе, где она как раз находилась, была важная встреча, и спрашивал, не будет ли у нее времени поужинать со мной вечером. Как настоящий гурман я выбирал самые лучшие рестораны. Карина даже не знала об этом, просто доверяла моему вкусу.

Для начала я рассказал Карине, как в начале учебы в университете увлекся созданием новых сооружений, рассматривая здание старого рынка в Сантьяго де Чили, которое было одним из немногих старинных зданий города, сохранившихся после землетрясений. В то время для меня, студента архитектурного факультета, такой городской стиль с отсутствием целостной композиции и какой-то своей привлекательной атмосферы, был полной катастрофой. Если бы не снежные хребты Анд на востоке, которые придавали Сантьяго особую живописность, он бы был достаточно скучным. Поэтому я очень любил ходить обедать в одну из «марискерий» центрального рынка, здание которого имело очень своеобразный стиль. Это пережившее землетрясения сооружение представляет собой огромную металлическую постройку из гальванизированного железа, отлитого в Англии по проекту Мануэля Альдунате в 1872 году. Ему удалось сочетать стиль эпохи Возрождения с неоклассикой, что приводило меня в восхищение. Основу здания составляет конструкция из чугунных колонн, увенчанных чугунной крышей сложной формы.

На этом рынке можно было найти невероятное разнообразие тихоокеанской рыбы и самых удивительных морепродуктов (марискос), которые можно попробовать тут же в одной из кафешек в каждом уголке рынка. Он до сих пор славится как один из лучших рынков морепродуктов в мире. Пляжи в Чили никуда не годятся. Не столько из-за каменистого берега, сколько из-за холодных подводных течений. Поэтому, когда я там жил, я любил поехать позагорать, но редко купался в океане. Преимущество такого климата было в том, что в океане водилось огромное количество деликатесных морских гадов. Со всего побережья их свозили в Сантьяго, на этот самый рынок. Иногда на выходных, сидя с самого утра в одном из ресторанчиков и рассматривая стилистику и извилистость его арок, я наблюдал за происходящим. Обычно первыми за лучшими марискос сюда приходили повара ресторанов, затем появлялись местные жители с маленькими тележками. Долго там находиться было сложно из-за резкого запаха рыбы. Но я все равно любил сидеть там по нескольку часов с тарелкой креветок или кальмаров и белым вином. Скорее всего, именно здесь я начал есть устриц. Меня к ним приучили владельцы этих самых ресторанов. Они рассказывали о свежем улове и о необыкновенном вкусе устриц. В начале есть устриц мне было неприятно, но потом я втянулся. Карина, когда мы вместе ходили по ресторанам, никак не могла понять, как я мог есть пищащих от лимонного сока устриц. Но именно марискерии Чили приучили меня к этому необычному вкусовому удовольствию.

Когда я первый раз украл ее от всех и увез в Париж, я как настоящий архитектор конечно же не пошел с ней на Эйфелеву башню. Для меня это было слишком заезжено и банально. Я бродил с ней по небольшим улочкам с раскрашенными в разные цвета домами. Их знали только знатоки, к которым в силу профессии относился также и я. Некоторые улочки вдруг заканчивались бесподобным видом на весь Париж. Мы стояли там, замерев от восторга и даже не хотели проронить ни слова, чтобы не испортить впечатление от волшебного момента. Потом мы поворачивались, без слов понимая друг друга, и шли молча до какого-нибудь ресторанчика и лишь там, обсуждали увиденное и стили зданий, так искусно спрятанные от огромного потока туристов. В Париже, этой столице гурманов, сервис был всегда не самым лучшим. Французов мало волновало, был ли ты голоден или просто зашел что-то выпить. Нужно было быстро все выбрать, пока тебе принесли меню и, поймав официанта, заказать желательно все сразу, чтобы потом не ждать его часами. Поэтому во Франции мы сначала быстро определялись с блюдами, а лишь потом начинали долгие разговоры с обменом впечатлениями. Как я не уговаривал ее, она так и не захотела есть устриц и улиток. А я уминал их за обе щеки, глядя на выражение ее лица, в котором было немое недоумение по поводу того, как я мог это есть. Что касаемо еды, наши вкусы не всегда совпадали.

Потом мы как-то встретились в Лиссабоне и решили поехать севернее, в город Порто. Мы хотели продегустировать портвейн и покататься по заливу на старинных лодках. Я приехал туда из Испании на машине и мы, не долго думая, рано утром отправились в новое путешествие. После посещения винодельни и прогулки по улочкам с домами, фасады которых были украшены кафелем с синими узорами, мы зашли поужинать в старинный ресторанчик с видом на море. Я смотрел из окна ресторана на пейзаж и на меня нахлынуло ощущение дежавю. Что-то очень близкое из юности вспомнилось мне, и я рассказывал ей о моих поездках на курорт Вальпараисо на совсем другом континенте, о так называемом городе моряков и поэтов. Valparaiso переводится как «Райская долина». Он как бы разделен на две части, сильно отличающиеся друг от друга: Верхний и Нижний город. Верхний город был для меня намного интереснее. В нем находятся изумительно живописные улочки с разноцветными домами, весьма удачно дополненные уличным граффити, церкви, небогатые жилые кварталы, карабкающиеся по крутым склонам, и, как это часто бывает в портовых городах, колоритные и приветливые жители. Эти разноцветные, ползущие на холм дома, когда я смотрел на них, стоя внизу на пляже, всегда мне напоминали лоскутное одеяло, которое в разных цветовых сочетаниях можно было встретить во многих странах Латинской Америки. Они были ужасно похожи на этот португальский город, где мы как раз были с Кариной. Обе части Вальпараисо связаны между собой старинными фуникулерами, езда на которых в начале для меня тоже казалась приключением.

Я был фанатом Пабло Неруды, у которого был там дом. К счастью, Карина разделяла мою страсть к этой известной личности, и мы много часов подряд могли обсуждать его стихи. Неруда обожал море и мечтал о мореплавании, но страдал морской болезнью, поэтому ему не удалось воплотить свою мечту в жизнь. Но благодаря этой мечте, он нанял хороших архитекторов и построил в разных местах Чили три дома. Все в виде кораблей. В его пятиэтажном доме в Вальпараисо были окна-витражи. В его стилистике знаменитый поэт тоже воплотил свою любовь к морю. Верхний этаж дома был сделан в виде капитанского мостика: отсюда Пабло любил смотреть на море и наблюдать за фантастическими вспышками предновогодних фейерверков, которыми славился этот приморский город.

Сидя в Вальпараисо в каком-нибудь ресторане на склоне холма, откуда открывался изумительный вид на море, я наблюдал за движением троллейбусов и прогуливающимися по набережной парами. Иногда ездил поваляться на пляже в соседний курорт Винья-дель-Мар. Морские львы чувствовали себя хозяевами побережья. Они нежились на камнях или бетонных сооружениях прибрежной зоны, абсолютно не обращая внимания на людей, проходящих мимо. Такое я видел еще раз только годами позже в Сан Франциско, когда был там на какой-то конференции. Звери, которые исторически были полноправными хозяевами тихоокеанского побережья, не хотели уступать людям свою стихию и как бы напоминали им, что они были здесь главными, не позволяли вмешиваться в свою жизнь. Немного севернее можно было даже встретить пингвинов, которые назывались по имени великого исследователя Александра Гумбольдта. Мне нравилось сидеть в маленьком ресторанчике в какой-нибудь рыбацкой деревне на берегу и наблюдать за неуклюжими пингвинами, живущими своей параллельной жизнью.

Карине нравились мои рассказы о жизни и о моих путешествиях. Мы побродили по пляжу возле Порто и поехали обратно в Лиссабон. На следующий день ей нужно было улетать, и мы решили вернуться, чтобы на следующее утро спокойно позавтракать в ресторане с видом на статую Христа на другом берегу Рио Тежу.

Она тогда была еще в чем-то наивной в своих представлениях о жизни. Карине ужасно хотелось работать в ООН. Я же бывал там слишком часто, чтобы понимать, что это не ее. Однажды я взял ее с собой в Вену. Мне нужно было присутствовать на нескольких заседаниях и я оформил ее своей ассистенткой. Ее счастью не было предела. Она сидела в одном из рядов этого огромного зала. Я сидел на местах для важных персон. Шла презентация. Она увлеченно слушала. Мне тоже пришлось выступить по моей теме. Я видел, как она светится от счастья даже с того далекого ряда, где находился. Моя Карина… Эти пару дней для меня и для нее ничего больше не существовало. Были только наши шутки про политику и обсуждение Организации Объединенных Наций. Если бы знала мировая общественность, что иногда, сидя на заседании ООН и делая вид, что набрасывал важные заметки, я на самом деле писал ей любовные письма, но не отдавал, в то время, когда обсуждались темы глобальной значимости и меня даже иногда снимали для телевиденья и фотографировали для газет. Я сильно устал от проституции этого учереждения и уже не верил, что мог чем-то повлиять на какие-то решения. Поэтому сдался и занимался тем, что считал на данный момент правильным.

Я показал ей самые важные изюминки Вены. Карина, заядлая любительница фотоискусства, забыла фотоаппарат, и мы пришли к выводу, что лучшими были именно те фото, которые не сделал. Мы складывали большие и указательные пальцы в «фотографическую рамку», делали вид, что снимаем, потом сравнивали у кого «получилось лучше» и смеялись до слез. Я даже в этот раз тряхнул стариной и пошел с ней в латиноамериканский клуб, где мы танцевали сальсу. Держа ее в своих обьятьях и вдыхая аромат ее тела, я собирал в кулак всю свою волю, чтобы не начать ее целовать. Я танцевал этот танец ужасно. Она смеялась и продолжала танцевать со мной дальше. При этом мне пришло на ум, что те, кто не понимал слова этих песен, были просто счастливчиками. Для меня всегда было абсурдом видеть веселые довольные пары, радостно отплясывающие под слова песни вроде: «Ты разбила мне сердце, ушла к другому, я в полной депрессии и умру без тебя». В другие дни мы ходили на концерт классической музыки или в картинную галерею на выставку картин какого-то сумасшедшего художника, и у нас было одно мнение об этом искусстве. Я не знал, откуда она брала все эти знания и как у нее получалось просто видеть и чувствовать так же, как я. Каждый раз, когда мы встречались, она поражала меня чем-то новым, что потом занимало мои мысли несколько дней, а иногда и недель. Я даже как-то в шутку попросил ее написать для меня «инструкцию по ее эксплуатации», чтобы знать, как с ней лучше обращаться, чтобы не было сюрпризов. Смеялись долго.

В Вене мы жили в одном номере. Я не хотел отпускать ее от себя. Я не смел дотронуться до нее как мужчина, боялся ее отказа и боялся потерять ее навсегда. В тусклом свете луны я стоял около ее постели. Карина крепко спала, я умирал от желания, но ограничивался лишь тем, что любовался ее сонным лицом, как у маленькой девочки, которой было спокойно и тепло. Я охранял ее сон, в своих мыслях невольно лаская каждую частичку ее тела. Я часто наблюдал за ней и видел на ее лице как бы скрытую, таинственную улыбку. Я называл ее «улыбкой этрусков». По моему мнению, Джоконда Леонардо да Винчи тоже улыбалась улыбкой этрусков. В их эпоху скульпторы пытались передать свои творения в трехмерном измерении. Они вырезали губы у скульптур таким образом, что при попадании света на нее создавалось впечатление, что она улыбалась. Поэтому, несмотря на иногда мелькающую грусть в ее лице, я всегда замечал в ней эту особенную «улыбку этрусков», которая сводила меня с ума и заставляла возвращаться к этой женщине снова и снова.

Так мы вместе объездили много стран. Однажды осенью, когда я находился в командировке в Канаде, я увидел лес с разноцветными листьями и дерево, которое мне напомнило одну нашу прогулку по осеннему парку в Европе. На меня нахлынули эмоции, я позвонил ей и чуть не выронил трубку, когда услышал, что она была как раз в Латинской Америке и в той стране, где был разгар военного путча. Столица, в которой она находилась, была в баррикадах, и в городе происходили стычки с повстанцами. У меня было чувство, что она не совсем понимала, насколько все было серьезно и насколько опасно там находиться. Я долго жил в Латинской Америке, был свидетелем путча Августа Пиночета и прекрасно все оценил, поэтому чуть не умер от страха за нее. Переведя все в шутку, чтобы не вызывать у нее паники, я назначил ей «свидание». Купил билет на следующий рейс и спустился на несколько стран южнее. Я нашел ее в ресторане, где мы договорились встретиться, и еле сдерживался, чтобы не выдать свой страх за нее и страх, что она вдруг могла исчезнуть из моей жизни. У меня был важный симпозиум, который я чуть не пропустил в Монреале. Но я вернулся лишь тогда, когда убедился, что она поехала дальше и не осталась в этом сумасшедшем городе, полном непредсказуемых опасностей. После этого я старался советовать ей более безопасные путешествия. Я уже объездил полмира, и ей были интересны мои рассказы, она прислушивалась к большинству моих советов. Мне это очень льстило.

Когда я брал ее с собой на торжественные приемы, где все должны были говорить на английском, она не смущалась, поддерживала разговор и удивляла своими меткими шутками. Она была похожа чем-то на меня самого, потерянного странника среди разных стран, языков, культур, взглядов на жизнь, фальшивых и подлинных идеалов. Мы ходили на встречи в разные посольства. С какого-то времени я даже перестал брать с собой визитные карточки, меня там и так знали, а кто не знал, просили мои контакты у тех, кто знал. Мы оба поражали интернациональную «тусовку» тем, что переходили с одного языка на другой, шутили и говорили на серьезные темы на языке тех, кто к нам подходил. Я замечал взгляды присутствующих, обращенные в нашу сторону. Все спрашивали себя, кем была для меня Карина. Моя итальянская внешность настолько контрастировала с ее славянской и мои карие глаза были настолько не похожи на ее зеленые, что все были уверены: родственниками мы не были. Я ловил на себе завистливые взгляды мужчин и презрительные взгляды женщин. Мне было все равно. Среди всех этих скучных разговоров ни о чем она была моим спасением и вдохновением. Я знал, когда она была рядом, бесед ни о чем больше не существовало. Мы шутили по поводу всех этих важных встреч, людей, приемов и потом сбегали от них в какое-нибудь уютное кафе или секретное место, известное только нам обоим. Там не существовало больше ни политики, ни дипломатии, ни вчера, ни завтра. Там были только ее зеленые глаза, освещаемые этрусской улыбкой, смотревшие на меня с усталостью и восхищением. А так же моя нескончаемая нежность, которая окутывала ее словно мягкое покрывало и, несмотря на всю ее усталость, не отпускала спать.

Иногда я готов был отдать полцарства за возможность вновь быть рядом с ней. Я звонил ей с самых невозможных концов света, когда был в командировках и почти прыгал от радости, как ребенок, когда она соглашалась приехать ко мне туда на выходные. Моя работа была связана со стрессом. Пост международного уровня не мог быть иным. Я знал, на что шел, когда согласился на эту должность. Я встречал ее в аэропортах, смотрел в ее сияющие глаза и для меня не существовало больше ничего на свете. Я просто знал, что все теперь будет хорошо. Я много раз отпускал шутки о том, что она мне ужасно нравилась. Шутил, что если бы не мой возраст, мы могли бы быть прекрасной парой. На что она только грустно улыбалась и отвечала, что она была замужем. Так было всегда, до того рокового дня, когда она узнала, как мало мне оставалось жить. Болезнь уже разъедала меня. Никакого чуда выздоровления уже не могло произойти. Я сообщил ей свой диагноз несколько дней после того, как сам убедился в его реальности. Мне никак не хотелось в него верить, потому что никаких физических симптомов я не ощущал, но анализы, сделанные несколько раз, подтверждали диагноз. Я уходил. Медленно, но безвозвратно. Мой поезд жизни все еще нес меня дальше, но я так и не доехал на нем до той, моей, остановки, на которой мне так хотелось выйти и остаться там навсегда. Я больше не надеялся достичь этой цели. В один момент мой поезд стал отходить, оставляя меня на станции под названием одиночество. Станции, на которую мне меньше всего хотелось попасть в этой жизни. Мои постоянные попутчики: перфекционизм, страх провала, эгоцентризм, гордыня и нежелание впускать перемены в свою жизнь, а так же заключение в тюрьме своего аналитического ума, привели меня на эту станцию и теперь сидели напротив, злорадно ухмыляясь мне в лицо. Как сказал мне один священник, который хотел обратить меня к церкви: «Гордыня была потому смертным грехом, что она не позволяла впускать в жизнь что-то новое. Душа пришла на землю, чтобы чему-то учиться и проходить определенный путь. Поэтому новое должно было входить в жизнь, чтобы развиваться дальше». Я тогда был на крестинах, отказался слушать нравоучения этого священника.

* * *

Был день поздней осени. Она приехала в Испанию по своим делам, и я пригласил ее к себе в гости в Мадрид. Я много рассказывал ей про свою холостяцкую жизнь в столице. Думаю, что ей было любопытно увидеть все это своими глазами и она приехала. Я ужасно волновался. Очень хотелось, чтобы ей понравилось. На стенах моей квартиры висели копии известных художников модернизма. Их оригиналы, которые я собирал многие годы, забрала мать моих детей, когда выселялась из моей квартиры, даже не поставив меня в известность. Иногда у меня складывалось впечатление, что чем богаче были некоторые люди, тем жаднее и меркантильнее. Я приготовил Карине отдельную комнату, уговорив ее остановиться у меня. Я соблазнил ее тем, что на выходных мы пойдем в tablao flamenco, которое было недалеко от моего дома. Она обожала фламенко и ей сложно было отказаться от моего предложения. Она позвонила в дверь. Когда она вошла, я впервые заметил, что учеба в Испании отложила на нее своеобразный «испанский отпечаток». Прожив здесь полгода, она начала носить шали на испанский манер и выбирать более «испанские орнаменты». На ней было пальто в пастельных тонах известного испанского бренда, вышитое вручную, а на голове шарф с узорами, напоминавшими картины Пикассо. У нее появился свой, особенный, стиль, который мне нравился больше и больше.

Я мог говорить с ней на все темы. Под тихую музыку Вивальди мы смотрели, как снежинки падали на замерзший в это воскресенье Мадрид и говорили о науке и технике. Она даже иногда давала мне некоторые советы или делала такие замечания, которые меня поражали. Я вдруг спрашивал себя, почему я сам не подумал об этом раньше. Иногда я протестовал против ее высказываний, но через год-два сам приходил к тем же выводам. А ведь она говорила мне об этом уже несколько лет назад. Она никогда не напоминала мне о моем нежелании посмотреть на эти вопросы по-другому. Она смотрела на меня своими зелеными глазами и улыбалась, втайне радуясь моему «духовному росту».

Потом я решил приготовить что-то очень вкусное. Я любил готовить и приглашать друзей на трапезы. У меня была известность в определенных кругах своей изысканной кухней. Иногда меня даже приглашали в качестве повара на званые важные вечера. Когда мне хотелось отдохнуть от политики и своей напряженной работы, я соглашался. Это привносило теплоту в мою кочевую жизнь и создавало впечатление, что кому-то на самом деле важно, что я делаю и чем живу. Врач посоветовал мне специальную диету. На этот вечер я выбрал страусятину. Я удалился на кухню и пытался создать что-то незабываемое. Я не позволил помогать мне. Очень хотелось сделать сюрприз. Все эти годы мы уже много раз вместе ели что-то вкусное и необычное. По разным поводам. В разных городах и странах. Но всегда в ресторанах. Это был первый раз совместного ужина дома и мне хотелось быть на высоте.

Карина любила искусство и живопись. Она ходила из комнаты в комнату. Рассматривала картины. Мы перекидывались мнениями по поводу стиля того или иного художника. Некоторые нам нравились, некоторые нет. Наши мнения, как ни странно, совпадали. Я коллекционировал эти предметы искусства много лет. В зависимости от моего на тот момент настроения и вкуса. На их примере я видел, как с возрастом поменялась моя жизнь и мои приоритеты. После бурной юности вкусы стали более зрелыми и появилась склонность к философии. Мы много смеялись, обсуждая, как менялись мои взгляды и как они отражались в этих картинах. Я с удовольствием посмеялся с ней над самим собой и еще раз увидел абсурдность моих увлечений молодости. Как же было приятно общаться с родственной душой!

Потом она уехала. Ей понравилось и она обещала мне вернуться снова. Я ждал до начала следующей осени, и этот день наконец настал. Каждый раз, когда я расставался с ней, возникало чувство, что я отрывался от чего-то очень для меня дорогого и летел в пропасть неизвестности. Мне вспоминалась фреска Микеланджело «Сотворение Адама».

Был дождливый вечер. Капли дождя стучались в окно, как бы предвещая уход лета и тепла, которое нас согревало уже несколько месяцев. Заканчивался теплый сезон и с ним моя надежда на улучшение состояния здоровья. Она стояла в моей комнате рядом с террасой и рассматривала экзотические растения. Небо как будто плакало над безысходностью бытия. Она была еще молода, красива. Я наблюдал за ней из кухни. Ее задумчивое лицо было немного печально. О чем она думала в этот момент? Я не хотел прерывать ход ее печальных мыслей под ритм мадридского дождя и просто наслаждался ее обликом. Ее длинные волосы падали на плечи. Лицо было освещено заходящим солнцем, прорывающимся через потоки ливня. Эта женственность и хрупкость вдруг полностью свели меня с ума. Мне вдруг стало до боли понятно, насколько страстно я ее хотел все эти годы. Я уже угасал. Болезнь брала свое, набирала обороты. Врачи уже давно известили о том, сколько мне осталось. Мне не было страшно. Было жаль, что не увижу, как вырастут и повзрослеют дети. Было немного страшно, что без меня они могут не справиться и могут споткнуться на своей дороге. Было немного больно от осознания того, что эта жизнь не дала мне возможности быть именно с этой женщиной, которая была именно «моей». Почему-то жизнь привела меня к ней в неправильное время, когда шансов быть вместе почти не оставалось. Много лет я ломал себе голову, что же нас связывало так сильно? Но не мог найти ответа. Как будто что-то сверхъестественное привело нас друг к другу и связало навсегда. Мне стало понятно, что это был последний вечер, когда я мог бы приблизиться к ней. Через столько лет. В этот момент не существовало больше ничего, только я и моя Карина.

Я подошел к ней сзади. От страха дрожали колени. Я бы наверное не пережил, если бы она оттолкнула меня в этот момент. Мы столько лет проводили время вместе в номерах разных отелей, но я ни разу не дотронулся до нее. Это было что-то похожее на сумасшедшую дружбу. Какая-то глубокая связь, смысл которой я даже не пытался понять. Мне безумно нравилось, когда она просто была рядом. Я обнял ее за плечи. Она немного удивилась, но осталась на месте. Умирая от безумного желания, я зарылся лицом в ее волосы. Мои руки скользили по ее плечам и спине. В начале боязливо, потом все более и более уверенно. Как настоящий итальянец я был искусен в любви. Я был перфекционистом, даже эту сторону моей жизни я старался проживать по максимуму. Я прекрасно знал, что ей может понравиться. Я расстегнул ее блузу и начал ласкать ее соски медленно и очень нежно. Я чувствовал, как в ней проснулось и нарастало желание. Понял, что теперь она принадлежала мне. Даже если только на одну ночь.

Несмотря на прогрессирующую болезнь, сил у меня еще было достаточно, чтобы отнести ее в постель. Медленно раздевая, я наслаждался каждым сантиметром ее тела. Стараясь не потерять голову до конца, я растягивал удовольствие. Она уже дрожала от желания, и в ее взгляде я видел немое повеление овладеть ею. Но я ласкал ее до тех пор, пока не почувствовал, что кроме этого дождливого вечера, моей постели и нежных рук для нее не существовало больше ничего на свете.

Я вошел в нее медленно и очень нежно, борясь с собой, чтобы не взорваться. Ей хотелось ритма, я же хотел наслаждаться ею медленно и долго, думая о всех потерянных годах, когда я не осмеливался дотронуться до нее, боясь потерять навсегда. Она стонала от удовольствия и поддалась мне, окунулась в наслаждение. Она ласкала мою кожу. Женщины говорили мне, что она упругая и нежная, как у них. Она почти повторила то же самое. От ее нежных рук я почти совсем потерял голову. И взорвался. Это было ощущение исполнившейся мечты, которую я лелеял столько лет и лишь перед смертью наконец решился дотянуться до нее. Неописуемое удовольствие наполнило мое тело. Мне пришлось бороться с собой, со своими эмоциями, чтобы не потерять сознание. Карина лежала рядом со мной, рассматривала меня, и в ее глазах я видел, что она прекрасно понимала, что во мне происходит. Горечь переполнила меня. Пришло осознание, что время мое вышло. На следующий день я отвез ее в аэропорт и понял, что я видел ее в последний раз.

* * *

Всю свою жизнь я почему-то заботился и беспокоился только о других. Никогда не заботился о себе самом. Теперь мне вдруг нужно было заниматься тем, что я до сих пор ни разу не делал… Это была абсолютно новая для меня ситуация. Я выяснил, что заниматься собою намного труднее, чем другими. Я стал перед лицом собственных проблем, на которые раньше никогда не обращал внимания. Если бы я это делал тогда, вовремя, я бы не пришел к ситуации, в которой находился сейчас. Но теперь нужно было жить той действительностью, которая была. Я ощущал полное одиночество. Рядом со мной не было любимой женщины, я чувствовал себя, как в пустыне. Я приближался к концу жизни. Я почему то непроизвольно вспомнил Чили и мое первое знакомство с пустыней.

Тогда я поехал на машине на север по Панамериканскому шоссе. Моей мечтой было увидеть пустыню Атакама и самый высокий вулкан на Земле Охос-дель-Саладо (от исп. Ojos del Salado – «соленые глаза»), высота которого 6893 метра. Когда он был впервые покорен, исследователи нашли там жертвенные алтари инков. По всей видимости, вулкан Охос-дель-Саладо почитался индейцами как священная гора. Когда я стоял перед ней, у меня тоже было какое-то необычное чувство благоговения. Мне нравилось смотреть на вершины гор и на лам с викуньями, щипавших травку на их склонах. На такой высоте обычно всегда лежит много снега, но на горах, прилегающих к пустыне, из-за ее необыкновенной сухости, снега достаточно мало. Мне было странно смотреть на такие высокие горы, которые были почти обнаженными.

К западу от вулкана и до побережья Тихого океана простирается пустыня Атакама, которая считается самой сухой пустыней Земли. Отдельные места мне тогда напомнили лунный пейзаж, а в некоторых были оазисы. В определенных местах пустыни дождь выпадает раз в несколько десятков лет. И невероятно то, что русла рек здесь сухие на протяжении уже 120 тыс. лет. Когда в районе Сан-Педро-де-Атакама я увидел красного фламинго на Салар де Атакама на 3200 м. над уровнем моря, то не мог поверить своим глазам. Особенность этой разновидности фламинго не только в его цвете и любви к соленым озерам, а еще в том, что большую часть жизни красный фламинго живет с одним и тем же партнером. Однолюб, так сказать…

Для сбора воды местные жители используют так называемые «туманоуловители». Это цилиндры высотой с человеческий рост, стенки которых изготовлены из нейлоновых нитей. Туман конденсируется на стенках цилиндра и стекает вниз в бочку по этим нитям. С помощью такого устройства они умудряются собрать до 18 литров жидкости в сутки. Тогда для меня это было новым «открытием Америки». Привыкнув к тому, что, открыв кран, из него лилась вода, я поражался стойкости и терпению жителей этой пустыни, которые дорожили каждой каплей.

В этой пустыне построена одна из самых важных обсерваторий в мире. Когда наступила ночь, я понял почему. Я тогда впервые увидел звезды так близко. Из-за сухости климата на небе не было ни одного облачка. Казалось, что Млечный Путь можно было бы потрогать рукой, протянув ее к бесконечному небу. На некоторых горах в этой местности были видны наскальные рисунки. Люди жили здесь, видимо, очень давно, некоторые рисунки были не совсем земного происхождения. На них были изображены какие-то существа, похожие на людей, но судя по каким-то непонятным предметам на их головах и коленях, можно было предположить, что это были инопланетяне. Глядя на усыпанное звездами небо, я понял, что здесь мог бы быть прекрасный аэродром для космических кораблей. Прекрасная видимость практически круглый год, какая-то мистическая близость к звездам. Я смотрел на пролетающие мимо и подмигивающие мне спутники и фантазировал о том, что на какой-то звезде какие-то сущности могли так же смотреть на меня, спрашивая себя, а что же там происходит, на этой голубой планете.

Тогда, в молодости, я поехал в эту пустыню один, для меня не составляло никакой проблемы стоять одному посреди ее бескрайних просторов и ощущать, что вокруг меня на много километров не было жизни, к которой мы все привыкли. Теперь, когда я остался один посреди этого огромного города, кишащего миллионами его обитателей, я чувствовал себя, как тогда, в той пустыне, потому что рядом со мной не было любящего сердца, способного поддержать в трудную минуту. Я видел себя как бы стоящим перед священным вулканом инков, глядящим на звездное небо над моей головой и думал о том, что будет с моей душой после смерти. Я вспомнил тех розовых фламинго, которых видел когда-то на Салар де Атакама. Они были однолюбами и я завидовал им, потому что они всю свою жизнь были вместе с любимым, чего мне так и не удалось. Мое одиночество, как в той пустыне, настигало меня снова, и снова и я уже не мог от него уйти. Было слишком поздно.

После всех обследований выяснилось, что у меня еще и рак почки. Мне удалили левую. Я прекрасно знал, что можно было жить и с одной. Но я не хотел испытывать свое терпение. Я больше не чувствовал себя полноценным человеком. Я был перфекционистом и поэтому этот факт убил меня напрочь. Я как будто создал свою собственную религию с названием «левая, правая почка и я между ними». И все свое свободное время был занят мыслями об этом.

Мне назначили женские гормоны. От них я стал более сентиментальным и надеялся с их помощью наконец до конца понять женскую натуру. В итоге создавалось впечатление, что с их помощью я все-таки до ее корней не добрался. Можно ли было понять чужую натуру до конца? Подведя итог своей жизни, я понял для себя, что «проблема» заключалась не в глобальных понятиях: «Чего хотят мужчины и чего женщины?» Суть вопроса была просто в том, что мы были разными людьми. Каждый со своей историей и мировоззрением, определенным воспитанием, с собственным опытом жизни, который мог быть совместим с одним человеком, а с другим нет. Во времена моих родителей, да и что греха таить, в мои времена тоже, в обществе было просто принято жениться или выходить замуж один раз и жить вместе. Женщины были зависимы от мужчин экономически. Им некуда было деваться, нужно было растить детей. Поэтому большинство людей просто приспосабливались. Не было возможности задуматься, кто кому лучше подходит. Люди пытались создать из своей жизни, что могли: кто-то создал жизнь получше, а кто-то нескончаемый стресс, длившийся всю совместную жизнь, и как следствие, такие побочные эффекты, как болезни, любовники и любовницы и т. д.

Изучая социологию, я выяснил для себя, что брак был придуман мужчиной в начале оседлого образа жизни и при появлении частной собственности по одной простой причине: мужчина просто не хотел отдавать свою собственность чужим отпрыскам. Он привязал к себе женщину в наивной надежде, что таким образом он будет точно знать от кого у нее дети. Актуально ли все это сегодня, когда женщина сама работает, когда существуют средства выяснить от кого было зачатие? Да и общество стало менее консервативным. Было уже достаточно нормально, поняв, что это «не твой человек», пойти дальше своей дорогой и не мучить никого и не пытаться разгадать иллюзорную загадку, в чем же настоящая суть мужчин и женщин. Да, я ни разу не женился, но я много лет жил с разными женщинами, которые меня долго восхищали. С кем-то жил даже почти пятнадцать лет и был счастлив. А когда приходило время, я старался благодарить женщин за подаренное мне время и расставался с ними по-доброму. Так было со всеми, кроме матери моих детей.

Из почки метастазы перешли в легкие, близко к аорте. Химеотерапия не помогала. Я медленно уходил и рядом со мной не было той женщины, с которой я мечтал провести свои последние дни. Виноват в этом был я сам. У меня было чувство, что перед тем, как уйти, я должен был дать этой юной девушке все, что мог. Она даже старалась лечить меня. Она как-то спросила меня, разрешаю ли я ей это делать. Я согласился больше в шутку, чтобы не огорчить ее. Сам я уже не надеялся на выздоровление. Я боролся с болезнью до тех пор, пока где-то в подсознании все еще понимал, что какой-то внутренний долг перед Кариной еще не оплачен. После того, как понял, что моя роль в ее жизни была уже сыграна, я сдался болезни и решил уйти. Я хотел, чтобы она запомнила меня веселым и жизнерадостным и не увидела увядание моего тела. Тридцать лет разницы с годами становились все очевиднее. Я уходил, оставляя ей воспоминания о важном профессоре, а не о разваливающемся старике. Я решил отдалиться от нее и жить своей жизнью, где каждый новый день приносил или надежду, или разочарование. Я уже не мог работать, ушел на пенсию по болезни и не хотел, чтобы она видела мое состояние, которое мне самому совсем не нравилось. За свои шестьдесят с чем-то лет я многое пережил и повидал в жизни. Но самый дорогой подарок судьбы, я получил в самом ее конце. Это мои дети и Карина. Именно Карина принесла с собой чувство настоящей любви, не похожей на то, чем я жил раньше. Приближаясь к концу, я был безмерно благодарен судьбе за то, что пусть и ненадолго, но у меня в жизни все-таки была женщина, с которой не хотелось расставаться, хотелось жить и из-за которой не хотелось умирать.

Господь, видя сердце твое и намерение твое, благословит тебя!

«С милостивым Ты поступаешь милостиво, с мужем искренним – искренно, с чистым – чисто, а с лукавым по лукавству его…»

    Псалом 17:26–27

Она

Он любил и при этом нашел себя.

А большинство любит, чтобы при этом себя потерять.

    Герман Гессе «Демиан. История юности Эмиля Синклера»