Сестра Грибуйля

Услышав плач сестры, он поднялся, наскоро оделся, тихонько приоткрыл дверь и обнаружил коленопреклоненную Каролину. Обратив к распятию залитое слезами лицо, она обессиленно уронила на колени скрещенные руки.

– Каролина! – произнес он с упреком.

Каролина поспешно утерла слезы, но не поднималась.

– Каролина! Ты меня обманула! Я спал, потому что поверил твоим словам!.. Каролина! Ты огорчена! Почему ты плачешь?

Каролина указала на безжизненное тело матери и произнесла еле слышно:

– Она умерла!

Грибуйль подошел к постели матери и внимательно посмотрел на нее.

– Она больше не страдает! – сказал он; – нет, не страдает… гляди, какое спокойное лицо. Она правду говорила… «Когда я умру, – сказала она мне, – я буду очень счастлива, я буду жить вместе с Господом, святой Богородицей и ангелами»… Правда, она счастлива… Слушай, мне кажется, что она улыбается.

Грибуйль послал ответную улыбку тому, что принял за улыбку матери и, обернувшись к сестре, спросил:

– Почему же ты плачешь, раз она счастлива? Тебе что, не нравится, что она счастлива?

КАРОЛИНА. – О, братец, подумай только, ведь мы ее больше не увидим, не услышим ее голоса, не сможем ничего больше сделать для нее.

ГРИБУЙЛЬ. – Мы можем молиться, как сказал господин кюре. Мы не услышим больше, как она стонет и жалуется, не увидим больше, как она страдает; что, тебе приятнее ухаживать за ней, чем знать, что она счастлива? Вот странно!.. Я-то думал, что ты ее очень любила.

КАРОЛИНА. – Вот потому что я ее любила, я и плачу.

ГРИБУЙЛЬ. – Ну и глупо так любить. Плакать, потому что мама счастлива без тебя! Плакать, потому что она больше не страдает рядом с тобой!

КАРОЛИНА. – Это не так, Грибуйль, это не так. Если бы мне пришлось умереть, даже чтобы обрести счастье под сенью милосердного Господа, разве ты не плакал бы?

Грибуйль на мгновение задумался.

– Я бы поплакал немножко… может быть… но я был бы так рад, зная, что ты счастлива, и был бы так уверен, что когда-нибудь встречусь с тобой, что сразу бы утешился и терпеливо бы ждал, когда Господь велит мне умереть, в мою очередь.

– У этого мальчугана больше здравого смысла, чем у нас всех, моя бедная девочка, – произнес громкий голос, заставивший Каролину и Грибуйля обернуться.

Это была Нанон; она вошла несколько минут назад и слышала разговор брата с сестрой.

– Ты прав, малыш; то есть прав по сути; но все-таки грустно больше не видеть тех, кого любил. Видишь ли, это как лекарство: глотать неприятно, но это все на благо. А теперь ступай спать, малыш; сейчас нам только это и нужно от тебя; ты будешь тут мешать, а не помогать.

ГРИБУЙЛЬ. – А Каролина?

НАНОН. – Я позабочусь о Каролине: не беспокойся…

ГРИБУЙЛЬ. – Вы не дадите ей плакать?

НАНОН. – А! Само собой! Хотелось бы мне поглядеть, как она будет плакать после того, что ты ей наговорил!

Грибуйль, полностью умиротворенный решительными словами Нанон и видимым спокойствием сестры, многократно поцеловал ее и отправился молиться в свою комнатушку. Он просил Господа сделать мать очень счастливой.

– И меня тоже, милостивый Господь, – прибавил он, – сделай меня очень-очень счастливым, и Каролину тоже; и господина кюре, он такой добрый. Вот так мы все станем счастливыми, и Каролина больше не будет плакать.

Он снова лег спать и безмятежно заснул.

Когда на следующий день Грибуйль проснулся и отправился к Каролине, то комната была полна народу; слух о смерти матушки Тибо распространился по городу; понабежали соседки, кто из сочувствия, кто – из любопытства, немногие – из милосердия. Каролина провела ночь в молитвах о матери, которую Нинон обрядила в белый саван; бледная, растрепанная, печальная и поникшая духом, она с признательностью, но без ответных слов, принимала от соседок соболезнования, то искренние, то лживые; одни трещали без умолку, от других исходили утешения такого сорта, которые коробят и раздражают.

– Что вы будете делать с братом? – спросила одна из этих женщин. – Он помешает вам зарабатывать на жизнь. Если бы удалось устроить его в приют…

– Никогда! – сказала Каролина, вставая перед постелью матери, возле которой она сидела, опираясь на край. – Никогда! Я пообещала маме никогда не покидать бедного брата; я не изменю обещанию.

– Это красиво и великодушно, малышка, – отвечала Нинон с недовольным видом, – но как вы его прокормите? как вам прожить вдвоем на то, что вы зарабатываете своим трудом?

– Господь позаботится об этом, мама помолится за нас.

– Малышка упряма, – сказала добрая женщина, – посмотрим, как она выпутается.

– Ну, своей работой-то она не сильно выпутается, – сказал голос, который заставил Каролину и Грибуйля обернуться.

– Почему это сестра не выпутается своей работой? – сказал Грибуйль, подходя к мадмуазель Розе, ибо эти слова принадлежали ей.

– А вот спроси-ка у госпожи Дельмис, детка; она тебе все скажет.

Каролина больше никого не слушала; она вновь опустилась на колени у тела матери. Но Грибуйль, немного встревоженный словами м-ль Розы, несколько мгновений вглядывался в лживое хитрое лицо, а затем проскользнул к двери, приоткрыл ее и исчез. Прибежав в дом г-жи Дельмис, он попросил разрешения ее увидеть; она впустила его в свою комнату.

– Что ты от меня хочешь, бедный мальчик? – спросила она с интересом.

ГРИБУЙЛЬ. – Я пришел спросить вас, сударыня, почему моя сестра не сможет выпутаться своей работой.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Как? Что ты хочешь сказать, Грибуйль? Из чего твоя сестра должна выпутываться? И почему об этом ты спрашиваешь у меня, ведь я об этом ничего не знаю?

ГРИБУЙЛЬ. – Это мадмуазель Роза сказала мне спросить у вас, а то я бы не осмелился вас беспокоить, сударыня.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – Мадмуазель Роза! Какая забавная шутка; а где она, Роза? где ты ее увидел?

ГРИБУЙЛЬ. – У нас дома, сударыня, там собрались кумушки со всего квартала.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС. – А по какому случаю у вас собрание кумушек?

ГРИБУЙЛЬ. – Они пришли посмотреть, что делает и говорит Каролина у тела мамы.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, с удивлением. – У тела! Разве твоя матушка могла… умереть?

ГРИБУЙЛЬ. – Вот именно что умереть, сегодня ночью, сударыня.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, так же. – Непохоже, чтобы ты особенно грустил по поводу смерти матушки.

ГРИБУЙЛЬ. – Это точно, сударыня; напротив, я очень рад за нее.

Г-ЖА ДЕЛЬМИС, с негодованием. – Но это же отвратительно! Как! Матушка была так добра к тебе, а ты ее не любишь!