160 шагов до тебя

– Ничего подобного! – огрызнулась Беата.

Но бабушка нервно захлопнула крышку холодильника и резко ответила:

– Почему вы, южане, так любите навешивать ярлыки? Ты ведь сама с тех мест! Знаешь, каково молодым парням, как он, с юга.

Бабушкина помощница вздохнула и уже спокойно произнесла:

– Я знаю Риту. Она хорошая женщина. Я знаю Алекса. А вот, кто такой Дуччо, дед Энцо…

Но, прочитав негодование на бабушкином лице, замолчала.

Когда Сандра исчезла на кухне, Беата торопливо прошептала:

– Пусть бабушка сама об этом расскажет. Это, в конце концов, ее тайна. Смотрите только, синьорина, сердце свое берегите. Вижу, как девки вокруг него вьются. Лучше бы Марко шанс дали. Он не меньше Энцо за вами ухлестывает. Я бы за него вышла…

– Могу поспорить, что он похож на твоего Джованни! – дерзко сказала я, но потом спасовала, ибо слышала, что она вдова с самой молодости. Чмокнула ее, чтобы польстить:

– Ты мне так и не рассказала, где вы встретились.

Но вместо ответа она отвернулась, сгорбилась и принялась громко скрести лопаткой по дну кастрюли.

Я посмотрела на часы – восемь тридцать. Сколько еще ждать до четырех!

Беата мешала крем так усердно, словно хотела растопить в нем ледяные клубы мыслей. Потом встрепенулась, подняла голову и, посмотрев через белое деревянное окошко на улицу, весело кивнула. На другой стороне дороги, подперев столб, стоял молоденький полицейский и листал блокнот:

– А вот и он. Легок на помине. Только не забудьте знак ему дать, как работу закончите.

Посмотрела туда, куда кивнула Беата. У Марко была внешность, при виде которой мамы обычно говорят своим дочкам: “сразу видно, какой он хороший. Выходи за него”. Подойдя к двери, я помахала ему рукой. Марко оживился, поправил мундир, заулыбался, показывая на часы. Покачала головой. Нет, на это у меня сегодня не найдется времени, ибо теперь я девушка Леонардо и с сегодняшнего дня все мое свободное время будет только для него.

Около двенадцати Беата собиралась уходить, ибо выпечка была уже готова, рабочее место убрано, инвентарь накрыт белым полотенцем с кружевом. Она сняла резиновые пантофли, надела поношенные, серой кожи лодочки и, снимая чепец, сказала:

– Ну, я пошла. Конечно, синьорина, какая мне разница, кто это будет, Энцо, Лео или Марко. У Данте, между прочим, уже в девять Беатриче была. В ваши годы жениха-то положено иметь, – она поцеловала меня в лоб, обдав запахом кислого теста, ванили и лаванды.

– Не переживай, я его уже нашла! – приблизилась я к ней, поправляя свернувшийся улиткой воротничок блузки.

Беата тревожно помотала головой, махнула рукой и поплыла к выходу.

В одиннадцать зашли работники банка. В костюмах, с галстуками. У женщин были аккуратные прически – волосок к волоску. Бабушка сама им сделала кофе, я же раскладывала заказанные круассаны и булочки на блюдца, подносила их к столикам и брала новые заказы.

Сегодня я усвоила, что кофе надо уметь пить. Мое внимание привлек темноволосый мужчина с красным галстуком вокруг бычьей шеи. Он отпил кофе, затем вальяжно пригубил воды, видимо, чтобы во рту не вязало, и обратился к бабушке:

– Сандра, ты же понимаешь, что значит для нас, итальянцев, кофе? Это не просто какая-то чашка бодрящего напитка. Это время, которое мы уделяем друг другу. И запах, – он снова пригубил из чашки. – Это запах того, что ты собираешься сейчас рассказать. А потом глоток за глотком узнаешь обо всех новостях. И становишься их частью. Жизнь – это молния. А кофе – это момент безвременья, в котором и есть смысл жизни.

Мне показалось ужасной скукотой выслушивать нравоучения этих дядек с толстыми шеями. Как бабушка выносит их рассказы о том, кто сколько зарабатывает и как ест или пьет? Лучше бы он научил, как итальянцы умеют любить!

Колокол башни собора Святого Франциска пробил двенадцать. Еще четыре часа и в этой двери, куда только что вошел комиссар, появится Лео. Улыбнется. Смутится, увидев Сандру. Снова улыбнется. Она спросит, как его дела, как поживают бабушка и дедушка, передаст им привет. Пишет ли отец из Америки и как его медицинская карьера.

Комиссар все в том же светлом плаще с шикарными усами и иссиня-черными, будто бархатными, волосами, приблизился к бабушке и поцеловал ей руку:

– Сандра, дорогая, очень рад!

– Комиссар, что-то вы давненько у нас не бывали. Двойной эспрессо и круассан с горьким шоколадом для самого брутального мужчины Тосканы?

Он уставился на бабулю, будто не услышал ее вопроса и сказал, словно спел:

– Сандра, твоя красота неподвластна годам! – он снова поцеловал ей руку. Видел бы Алекс эту сцену – приревновал бы бабулю по-черному! Вот где настоящий Дон Жуан! Жаль, что Беата его не застала. Был бы еще один повод похихикать над ее комментариями.

– Ба, я отлучусь перекусить, – бросила я, складывая чашки и блюдца в посудомойку.

– Эта ваша внучка? Ничего себе! Воздух Италии ей на пользу! – он поклонился мне. – Бабушка, держи ее на коротком поводке, пока ее не украл какой-нибудь знойный итальянец!

Десять минут второго. Пора готовиться к полднику. В это время наша кондитерская из зефирного рая превращается в птичий базар, где голоса школьников перебивает чириканье мамочек, торопящихся рассказать подругам о самых горячих новостях.

Мы с бабушкой фаршируем пончики заварным и рисовым кремом. Запах апельсиновой цедры и ванили щекочет нос и разжигает аппетит. Не волнуйся я так о долгожданном свидании, уже бы отвлеклась на кофе со сладким пирожком. Но мне надо успеть все сделать до прихода Леонардо. Выдраить полы на кухне, убрать в холодильнике, помыть подносы, сложить посуду в посудомойку. Собрать мусор. Вытереть столики. Уф! Кажется, ничего не забыла.

Посмотрела на часы: четыре пятнадцать. Меньше часа до встречи. Взяла жидкость для стекол. Мельком бросила взгляд в зеркало и поправила волосы. Тук-тук. Я слышала, как колотится мое сердце. Перевела взгляд на улицу. Мимо шел Марко, пристально всматриваясь в наши окна. Но вместо того, чтобы помахать ему, я сделала вид, что не замечаю, усердно протирая столики.

Четыре тридцать. В кондитерскую подтягиваются шумные мамы с детишками. Даже лучше. Полный аврал мне поможет отвлечься до его прихода. Пятьдесят съеденных пончиков, двадцать пять чашек кофе, двадцать бутылочек сока и пять стаканов воды, выпитых за полчаса.

В пять десять начинаю нервничать. Мне не нравятся парни, которые опаздывают на свидание. В прострации смотрю, как бабушка закрепляет бирки на торты, проверяет температуру в холодильниках, что-то записывает. Потом кладет за ухо карандаш, задерживает на нем руку. Вряд ли бабушка узнает, что точно также делала и мама, если я когда-нибудь ей об этом не расскажу.

– Будем потихоньку сворачиваться. Без десяти шесть. Эти два подноса можно убрать в холодильник. Посчитай упаковку, – бросает она мне, тоже периодически поглядывая на входную дверь.

Потом бурчит себе под нос:

– Табак его знает, почему он не пришел.

Шесть. Этого не может быть! В этот час моя последняя надежда находилась за дверью, которую так никто и не открыл. Я снова посмотрела на улицу. Мимо прошла парочка пенсионеров, держась за руки, а за ними – галдящие школьники.

Пока я убирала подносы в холодильник, бабушка оправдывала его:

– Это, конечно, называется “поставить тебе бидон”, но ведь могло произойти что угодно.

Ага! Хотела выучить итальянский – вот и лови! Фраза “поставить бидон”, что означает не прийти на свидание. Заруби себе на носу, Ассоль. Но ведь можно же учить итальянский не так жестоко!

Обида обожгла нутро и вот-вот собиралась вылиться наружу крокодильими слезами. Я глубоко задышала, чтобы справиться с ними. Вспомнила похожий случай с мамой. Когда она пообещала сходить со мной в театр, а потом, нарядившись в праздничное платье, уехала с папой куда-то на такси. Уже столько лет прошло, мамы больше нет, а чувство осталось. Надо учиться с легкостью принимать любые жизненные ситуации. Но как?

Я нагнулась, чтобы разложить упаковку для выпечки под прилавком, сглатывая слезы обиды.

Брякнула входная дверь. Сейчас я поднимусь и увижу его улыбку с повинной. И мои страдания как рукой снимет!

– Динь-динь! – голос сверху заставил меня поднять голову.

Я замерла под прилавком с бумажной тарой в руках.

Увы! Это оказался не он. Энцо, закадычный друг Леонардо. Его кудрявые волосы, обычно обрамляющие одуванчиком лицо, на этот раз были тщательно уложены гелем, а белая майка освежала темную кожу, из-за которой мальчишки дали ему прозвище Мавр.

– Энцо, ты не жениться собрался? – я не смогла разобрать в голосе бабушки, подтрунивала она над ним, либо восторгалась. – Табак знает, что в тебе сегодня изменилось! – приоткрыла рот бабушка.