Не потревожим зла

«Он никогда не был дурным человеком, — всегда хотела сказать Алиса его родителям, для которых поступок сына оказался жестоким и подлым ударом. — И плох тот Бог, который наказывает одиноких, сломленных людей не только при жизни, но и после смерти, если ваш ад — правда. Такой Бог не заслуживает веры».

Так что хранить? Ни молодости, ни доброго сердца. Ни человека, ни следа. Все ушло в землю, впиталось, как вода, и теперь здесь растет трава.

«Не там ты меня ищешь, Алиса. Неправильно ты меня зовешь».

«А как, Якоб? Скажи, и я сделаю».

«Найди меня. Поймай, пока не поздно. Это ты отправила меня лететь вниз в одиночестве. И я все еще в полете, Алиса. Я так и не приземлился…»

Жаворонок замолк, и небо не рухнуло. Якоб в ее голове тоже замолчал. Над кладбищем воцарилась всепоглощающая тишина.

Знать бы еще, где искать мертвого. Умом она понимала, что вместо этого надо встать и уйти отсюда, но завершать — это то, чему она так и не научилась. На ней, как клеймо, нарушенное обещание, походящее на открытую, незаживающую рану. В мире после Якоба не было свободы, а вокруг запястья сама свилась новая цепь, которая вела к его могиле.

Алиса достала из сумки учебник и погрузилась в чтение.

Якоб в этот раз воздержался от комментариев.

***

«Наверное, мне надо было стать писателем. Чтобы я это осознала, тебе пришлось умереть. Мы все — рассказчики историй, своих и чужих. Но мало кто рассказывает их вслух.

Знал ли ты, что самое сильное влияние на меня в детстве оказали сказки? Прялки, розы и говорящие жабы не на шутку вскружили голову. Пряничные домики стали навязчивой идеей. Гномы и великаны рвались из головы в реальную жизнь. Полночь стала самым важным детерминантом, в котором трансформировались время и пространство. И никто не уходил навсегда. Хорошие воскресали, плохие танцевали в раскаленных башмачках.

С тех пор так ничего в моей голове и не поменялось. С годами я стала мрачнее и сказала себе, что все хорошие истории должны начинаться и заканчиваться на кладбище, и так непроизвольно написала историю своей жизни.

Мои письма к тебе — это тоже сказки, которые надо читать, чтобы напугать до чертиков. Мы с тобой пожизненно застряли в каком-то плохом ремейке “Спящей красавицы”. Ты спишь уже давно, а я — та, кто целует скелет в надежде, что он снова обрастет плотью и кожей.

В последнее время я думаю больше о том, почему пишу тебе, а не о тебе самом.

Потому что недавно поймала себя на мысли, что никогда не была так несчастлива. Я хочу вернуть тебя, но это невозможно. Еще сильнее я хочу найти в себе силы не приходить сюда. Ты еще здесь, Якоб? Это ты меня держишь или я — тебя? Если я встану и уйду, то что найду за твоей могилой? Куда бы я ни шла, я возвращаюсь к ней. Обвинить бы тебя во всем, но вместо этого я пытаюсь заслужить твое прощение.

Да ни при чем ты уже.

Кажется, я просто крупно встряла.

И, похоже, это уже только моя вина».

***

Люк Янсен готовился к концерту. Подготовка заключалась в том, что он, развалившись на диване, потягивал вино, курил сигарету за сигаретой и болтал с Анри, своим продюсером и лучшим другом в одном лице.

— Не забудь, сегодня после концерта тебя еще ждет победительница конкурса «Инфернальная встреча» Хельга Сивакова. Я не звоню Крису, будем считать, что цыпочка на сегодня у тебя есть? Надеюсь, она не такая жирная, как та…

— Мне без разницы, — лениво протянул Люк, сминая сигарету в пепельнице, где уже и так возвышалась гора окурков. — Что за идиотская идея устраивать встречи сразу после концерта?

— Потому что мы — фабрика гребаных чудес для твоих фанаток. Для того чтобы уверовали все, достаточно одной. Ты знаешь этот трюк: цыпа придет к тебе сразу после твоего шоу, в рамках конкурса, ты переспишь с ней — и угадай, что она сделает?

— Займется сталкингом. И мне придется сменить имя, внешность и попроситься в какую-нибудь программу по защите жертв общественного домогательства. Если такая вообще есть…

Указательный палец Анри взвился вверх и укоризненно дернулся.

— Возможно, но сначала она запостит во всех социальных сетях свой романтический вопль о том, что ты — досягаемый и реальный. Может, сольет в инстаграм, как она лежит на твоем татуированном плече. И миллионы других фанаток будут верить, надеяться, участвовать в конкурсах наших партнеров, и мы купим их лояльность еще на пару лет вперед. А также активнее налетят на весь мерчандайз Inferno № 6, который мы привяжем к следующим конкурсам. Спать с каждой победительницей необязательно. Но один выстрел должен быть точно в цель. Понимаешь мой расчет? Это будет живая реклама!

Люк чертыхнулся от такой извращенной стратегии повышения продаж. Анри же укоризненно наблюдал за его унылым лицом.

— И будь с ней вежлив. Ты обязан этим чикулям очень многим.

В ответ донесся протяжный стон. Анри поправил идеальный узел галстука и бросил со вздохом жалости:

— А если начистоту… и что эти бабы в тебе находят? Ты состоишь из одних костей, а поешь так, будто тебя в жопу ранили. При этом каждая из них представляет тебя в своих эротических фантазиях. Люк Янсен выползает из темноты и нежно перегрызает бретельку ее лифчика…

— Хочешь стать на мое место?

— Не могу, у меня жена.

На короткий миг Анри отвлекся, сосредоточенно рассматривая в большом настенном зеркале свои поры. Затем опять придирчиво поправил галстук и продолжил:

— Я мог бы, Люк. Ты же знаешь… У меня есть харизма. — Он бросил своему отражению самовлюбленный оскал. — Но Вера и так отслеживает меня через GPS-трекер, так что я пас… Кстати, из чего они делают этот крем?

И он окунул палец в тарелку с пирожными. Люк закатил глаза, швырнул в него пустым пластиковым стаканчиком, а затем ни с того ни с сего спросил:

— Когда ты в последний раз дрался?

Анри застыл над тарелкой, не убирая изо рта палец.

— Ну, лет в десять, — промычал он. — А что?

— Я бы тебе вмазал сейчас. За все твои нотации. Но мне та-а-ак лень.

Анри хохотнул.

— Лучше выщипай брови, принцесса.

Люк тоже громко рассмеялся, не выпуская из зубов сигареты, и взялся за игровую приставку.

— Принцесса хочет жрать. Притащи мне что-нибудь. Иначе я тебя уволю.

— Три ха-ха. Используй ножки. Холодильник напротив тебя.

Их привычная манера общения — подкол за подколом — стала настолько естественной, что они уже не помнили, чтобы когда-то разговаривали иначе. Вероятно, так было всегда.

На самом деле Люк пребывал в плохом настроении. То ли шутил, то ли огрызался. Глаза сами закрывались, и он хотел одного — проспать весь остаток своей жизни. Мир был омерзительным.

И его лучший друг Анри.

И его будни и концерты. Даже многочисленная армия фанаток.

Хотя нет, не даже. Они-то в первую очередь.