Не потревожим зла

— Ты хуже нас всех, Анри. Ты расчетлив, как калькулятор, и никого не любишь, — процедил он, выпуская дым. — Даже свою жену. Даже своих детей. И меня тоже.

— Эй, вот не надо, пожалуйста! Я люблю их! И ты мне не сбоку припека! — машинально отбрил его продюсер.

Янсену было лень пререкаться. Он еще глубже уселся на диване, отчаянно барабаня пальцами по приставке. На экране рубились какие-то инопланетные твари.

— Ладно, что у нас нынче в печати? — Анри присел в кресло и взял со стола кипу отобранных газет и журналов.

Бегло прошелся по заголовкам, просматривая статьи о Люке. Анри любил быть в курсе всего, что писали об Inferno № 6. С маниакальной дотошностью он регулярно сканировал прессу и торчал на фан-форумах — это являлось частью его работы. Но на самом деле он просто был въедливым и, раз начав, уже не мог остановиться.

— Так, тут снова пишут, что ты голубой…

— Полагаешь, мне надо сходить в солярий? — вяло пошутил Люк.

— Нет, думаю, солярий тут не поможет… Они пишут, что я с тобой целовался в ночном клубе! «Кто ближе всего к Люку Янсену? Только его продюсер!» И фотографии сфабриковали…

Люк демонически улыбнулся и выдал с притворным вздохом:

— Ах, Анри, пора уже сказать миру всю правду о нас…

— Не смешно! — истерично взвизгнул тот и запустил в него подушкой. — Меня Вера закопает после этой статьи.

Тиран на работе, дома Анри был типичным подкаблучником.

В ответ раздался загадочный звук. Это Люк на миг присосался к бутылке, а затем проворчал:

— Успокойся, я к тебе даже под кайфом не полезу.

— Ой, вот ты-то меня волнуешь больше всех, — огрызнулся Анри, буквально протыкая носом злосчастную фотографию.

— Круче слуха, что я — на самом деле женщина, пока еще не было. — Люк утер губы и снова откинулся на диван.

Анри уже едва слушал, шуруя в настройках своего смартфона.

— Алло, Петра, передай юристам пресс-ревью за сегодняшнее число, и пусть свяжутся с «Миром звезд», — гаркнул продюсер, придерживая выпадающий наушник телефона. — Я им устрою… Они скоро себе некрологи писать будут!

Люк закрыл глаза и погрузился в легкую дрему. Руки сами разжались, и игровая приставка плавно соскользнула на диван. Да пусть говорят, что он гей или что у него на стороне десять детей и он не платит никому из них алименты. Пусть он даже будет женщиной. Это свобода слова или нет?

В очередной раз его посетило ощущение дежавю.

Так ведь уже было. Стоял такой же весенний день, и они находились в турне. И вернулись в эту комнату или не в эту — неважно, они все похожи одна на другую. В каждой имеются большой диван, зеркало на полстены, валяются их вещи, стоит еда, выпивка, за окном слышится какой-то гул… Все сигареты дымятся одинаково, все повторяется снова по кругу, каждый раз.

Жизнь — это цикл бессмысленных действий.

Анри говорит. Он всегда говорит. Не с кем-то, так сам с собой. Вечно ругается, ведет беспощадную войну с газетами, журналами, организаторами и звукозаписывающими фирмами.

Нет, это невыносимо.

Люк открыл глаза. С плаката на противоположной стене на него уставился он сам, вальяжно развалившийся в гробу, с извечной сигаретой во рту и мрачным взглядом исподлобья.

Он везде — в любом доме, в каждом сердце.

Человек-загадка не считал себя тайной и не удивлялся своей популярности. Люк Янсен уже был мертв. Но умер он не в восемнадцать лет вместе с Сабриной. Смерть пришла чуть позже, когда, опустошенный этой потерей, он написал свои первые песни и они вывели его в мир дикой популярности.

Говорят, он вернул готику, воскресил ее. Из пафосной субкультуры, угасавшей под натиском незамысловатых хипстеров и истеричных постхардкорщиков, готика снова стала самым ярким андерграундным движением. С Люком случилось даже больше.

Это нью-готика.

Глэм-готика.

Мрак, спесь и высокая мода.

Элитная печаль, сошедшая с подиума, вобравшая в себя лучшее от Белы Лугоши, London After Midnight и Александра Маккуина[5 - Бела Лугоши — американский актер венгерского происхождения, известный по роли графа Дракулы в одноименном фильме 1931 года.London After Midnight («Лондон после полуночи») — американский немой художественный фильм ужасов, а также название группы в жанре готик-рок.Александр Маккуин — английский дизайнер модной одежды.].

И обретшая голос Люка Янсена.

Но кем он был на самом деле? По утрам, глядя в зеркало, Люк видел никчемного, бледного типа, который не узнавал самого себя. Совершенно точно, что он никому не желал добра и любил приложиться к бутылке.

Слава оказалась блужданием в лабиринте кривых зеркал, которые отражали черт знает что, и в итоге себя настоящего найти уже не можешь. Одно он знал точно: все видят лишь то, что хотят видеть. Это особенность человеческой натуры.

Он сказал, что Анри не любит ни жену, ни детей. Но сам Люк отлично понимал, что немногим от него отличается, и именно поэтому они до сих пор — лучшие друзья.

Но раньше — и от этой мысли что-то тонкими лапками ползло вверх по позвоночнику — он любил, с юношеским отчаянием и сладкой болью. Он любил свою Сабрину, с которой началось все это: болезненное, ранящее вдохновение, глупая слава на почве трагедии и одиночество, ставшее темницей.

«В день твоей смерти меня кинули в колодец и задвинули крышку. Прошли годы, но я все еще в нем…»

…Давным-давно, Люк не имел ни трона, ни регалий. Он бы даже назвал себя деревенским дурачком — даром что жил в городе. У дурачка были любовь да гитара. Потом любовь умерла в реках собственной крови, и музыка превратилась в единственную отдушину. Сочиняя, Люк чувствовал, будто из него что-то выходило, и становилось чуть легче.

Так десять лет назад его крик услышал весь мир. Колонки магнитофонов наполнились его отчаянными песнями, в которых он переживал события тех дней снова и снова. Это был какой-то бесконечный плач по мертвой любви. Каждый справляется как может. Кто-то сказал, что истинный художник должен страдать, и от его беды заплакал весь мир. Вместе с ним умирали и воскресали миллионы людей, которые разделили его горе.

А затем потребовали еще. И он сумел превратить свою скорбь в искусство.

Итак, сказка про деревенского дурачка закончилась, и началась другая — про короля всех печалей.

Люк кричал в микрофон до боли в горле, вспоминая при этом мертвую Сабрину, кровь на пальцах, свой бессильный крик, когда она умирала, цепляясь за его футболку, как захлебывалась этой кровью, хрипела и плакала…

Смерть — это чертовски больно.

Смерть — это не романтично.

Вот правда, которую не опишешь ни одной песней. Но в этом вдруг обнаружился и источник ошеломляющей энергии, потянувшей за собой миллионы желающих быть частью чего-то прекрасного. Правда потонула в метафорах, и кто ее теперь найдет?..

Чем глубже была его боль, тем больше шипов вырастало на короне владыки темной сцены. Поэтому неудивительно, что через год Люк стал популярен… И пуст.

Только сначала казалось, что его скорбь никогда не прекратится, это будет длиться годами, возможно, даже дольше, чем человеческая жизнь, ведь истинному горю нет меры. Оно простирается в бесконечную глубину. Но на место страданий пришли лишь тишина и пустота — две бесполые сестры, высушивающие жизнь, как цветок в засуху. И это оказалось страшнее всего, потому что невозможно все время кричать, как и плакать. Наступило временное затишье, давшее ему осознать одну важную вещь: Люк истратил себя, а время стерло и без того размытый образ Сабрины.

После ошеломительного успеха Inferno № 6 вдруг затихли. Барабанщик пытался лечиться от наркозависимости, у гитаристов были свои сольные проекты, что не помешало одному из них впасть в депрессию и провести год в психушке. Все они порядком опустились, разве что клавишник продержался нормально и даже открыл свой бар.

Люк болтался без дела. Ходил на отвязные вечеринки, спал со всеми подряд, пил так, что видел звезды даже днем… Это был своеобразный способ реабилитации. Так прошло еще три года из этих десяти.