Се ля Ви!

– Не верь ей Фил, – сказал он, как-то вмиг оттаяв. – Цезарь – очень ценный производитель. Твой папа не позволил бы ему ржать над тобой с такой неопытной молодой кобылкой.

– Заткнись! – прошипел Филипп и поднялся. – Мой папа еще и твой папа. Хватит уже считать меня дураком! И я приехал говорить не об этом. Хотел увидеться с вами обоими до Штрассенберга и посмотреть в глаза. Представляю себе, как ты будешь ржать, когда я уеду.

– Мне делать больше нечего, кроме как зловеще ржать над всем, что ты делаешь! – буркнул Ральф.

Он сел на журнальный столик и прижав колено к груди, обнял себя за ногу.

– Придурок!..

Филипп показал ему палец и гордо прошел к двери и вышел на улицу.

Мы с Ральфом с интересом пронаблюдали, как он упорно мечется по заднему двору, пытаясь отыскать выход.

– Как думаешь, показать ему калитку, или пусть живет на заднем дворе, как кролик?

– А если он захочет крольчиху?

– Ну, вызовем кого-нибудь.

Я криво улыбнулась. Спросила, нервно заправив волосы за уши:

– Мне это кажется, или вы оба пытаетесь помириться друг с другом за счет меня?!

У Ральфа вытянулось лицо. Я вскинула руки.

– Да ради бога! В таком случае, он весь – твой! Пойду, вызову такси до вокзала.

– Ви!

– Этот ублюдок сломал мне жизнь. Опозорил, рассорил со всей семьей. А ты сидишь и думаешь, как с ним помириться. Ты никогда меня не любил. Ни как девушку, ни как ребенка. Я просто повод, Ральф. Просто повод.

– Прекрати это! – сухо оборвал он. – Ты звучишь не осмысленнее, чем он, – Ральф не договорил: Филипп вошел в гостиную и гордо, как Дон Кихот вышел в нужную, на это раз, дверь.

ЧАСТЬ 3.

I Верена.

Три главных правила

– Не волнуйся, – сказала я Ральфу, который явно нуждался в этих словах. – Запомни главные правила. Их три. Штрассенберг всегда примет Штрассенберга, вне зависимости от дальности родства. Штрассенберг встает за Штрассенберга везде и всегда. Фамильный графский замок – место, где все мы равны и… единственное место, где мы можем расслабиться и искренне ненавидеть друг друга, так что не принимай все на свой счет.

Ральф усмехнулся, но больше из вежливости.

– Надеюсь, графиня в достаточной степени Штрассенберг, чтобы принять меня.

– Марита тебя примет, – сказала я. – Иначе, ей придется отменить гала-ужин для не-членов семьи. На это она никогда в жизни не пойдет. Так что не беспокойся.

– Ты говоришь не смолкая, – оборвал он. – Волнуешься?

– С чего вдруг?

– Из-за встречи с отцом…

– С которым из них? – огрызнулась я. – Вас уже четверо и как знать: Джесс может замутить с санитаром.

Ральф не ответил: наша машина тронулась, проехала еще пару метров и снова встала примерно в ста метрах от парадного входа. Лужайка перед домом была круглая и я увидела номера одного из отъезжающих лимузинов. Михаэль! Водитель Лизель Маркуса.

Сердце забилось где-то у щитовидки, руки вспотели и напряглись. Лизель не было в городе, но мой отец… мой настоящий отец, приехал.

– Не волнуйся, – предложил Ральф. С улыбкой, но без издевки. – Главное, не забудь принять его, как принято среди Штрассенбергов.

Я посмотрела на его профиль.

– Ты издеваешься?

– Нет, – сказал он устало. – И я не ржу.

Когда мы, наконец, смогли выйти из машины, отдав верхнюю одежду кому-то горничных, Ральф был куда взволнован ее меня. Марита и Себастьян, как всегда лично, приветствовали гостей и все то время, пока мы стояли в очереди, глаза Ральфа не отрывались от хрупкой фигурки жены отца.

– Не волнуйся, – снова сказала я. – Она – никто. Женщины в нашей семье – расходник. Мы не имеем своего мнения, а если имеем, то храним его при себе.

Ральф не ответил.

Он выглядел ослепительно в своем черном смокинге и ярко-белой рубашке, но чувствовал себя совсем не так хорошо. Этикет, знакомый с детства всем остальным, произвел на него неизгладимое впечатление. Ральф всегда был честолюбив и сама мысль, что он отныне – один из Штрассенбергов, заставляла его подрагивать.

Он достиг зенита в своей же собственной голове. И тем не менее, он не был законнорожденным. Он сомневался.

Очередь возбужденно жужжала: всем хотелось как можно скорее представиться, засвидетельствовать свое уважение и сесть за стол. Этикет был давно изучен и надоел, но кормили у Мариты превосходно.

Я видела, как Ральф рассматривает гостей. Его тут, конечно, все уже знали, но он пока еще никого не знал. И когда люди, при виде единственного брюнета, запросто подходили представиться и напомнить о том, что виделись на свадьбе Филиппа и Джесс, он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Ты сотни раз его видел у меня дома, – сказала я, очередному жополизу, – хватит уже притворяться! Ты в Штрассенберге. Расслабь батоны…

Жополиз покраснел.

– Отлично выглядишь, Ви! – сказал он вместо того, чтобы расслабиться. – Ты уже видела, кто приехал? Пьесвятой отец дядя Фьедди!

Туше!

Часть меня трепетала от мыслей о предстоящей встрече с ним, другая часть дрожала от ярости. После того, как мы с Ральфом вернулись в Гамбург, я жила с ним. И папочка ни разу, ни разу не попытался со мной связаться!.. Я сказала себе, что если нас с ним посадят за один стол, я может продекламирую что-нибудь подходящее, но если нет – нет. Если он не хочет со мной общаться, я тоже не захочу!

– Верена-солнышко, как ты выросла! – пропела Марита протягивая руки.

На мой взгляд, я не выросла – ни на сантиметр, ни на килограмм, но спорить не стала. Без Лизель я чувствовала себя неуютно. Особенно с Маритой, такой холощено-светской. Себастьян без церемоний обнял Ральфа за плечи и хлопнув по спине, сказал просто:

– Ты, верно, помнишь мать Фила.

– Графиня, – почтительно поклонился Ральф.