Он ударил себя кулаком в грудь:
– «Легион – наследник нашей воинской славы!» – это сказал Петен.
У меня пересохло в горле несмотря на выпитое пиво.
– Легион «Триколор» возрождает Францию.
– Но дедушка говорил, что видел тебя одетым как немец.
Отец улыбнулся.
– Не спеши, дружок! Война – дело долгое. – Он посмотрел на сиротливые пустые стаканы. – Немецкая форма – это было позднее. Когда я вступил в «Шарлемань».
Он заказал еще одну, последнюю, кружку. От военных рассказов у него разыгралась жажда.
– И когда это было?
Он пригубил пиво. У него покраснели глаза, нервно дергались руки, и говорил он нарочито громко. Я пожалел, что мы встретились на людях.
– В декабре сорок второго года Гитлер распустил Легион «Триколор». Не захотел оставить ничего французского. Тогда я пошел на ту работу, какую мне предлагали: разнорабочим на завод подводных лодок в Германии. Но там была скукотища. – Он полоснул взглядом соседей и заговорил тише. – Стоять на конвейере – не по мне. Я был солдат, а не рабочий. Тогда я записался в 33-ю гренадерскую дивизию Waffen-SS.
Я окаменел.
– Ты был в войсках SS?
Отец пожал плечами.
– Разумеется. Батальон «Шарлемань» был подразделением SS, а как ты думал?
Он пристально посмотрел на меня. Я едва дышал. Пощупал себе пульс – сердце бешено билось.
– Но надо помнить – это не те эсэсовцы, каких ты видел в фильмах, которые пытали партизан и всё такое прочее! Мы, французы, никогда не трогали своих, французов. Это было не по нашей части. Наша задача – бить Сталина, вот и всё!
Отец был пьян. У него заплетался язык. Голос стал гнусавым, как у докучного клиента бара в час закрытия.
– Ты убивал фрицев, как Бельмондо?
Мой голосок из детства.
– Ты убивал русских?
Он развел руками:
– Приходилось выбирать: или они, или я.
Я повторил свой вопрос.
– В Померании да[6 - Имеется в виду Восточно-Померанская операция (февраль – апрель 1945 г.) советской армии против нацистской Германии.].
– По телефону ты говорил про Россию и Украину.
Он как будто не помнил. Беспомощно махнул рукой. Я процитировал его слова на автоответчике:
– «Парни трагически погибли. В разных местах… Мои товарищи… Вижу их всех».
Он сник.
– Ты еще про Берлин говорил. «В Берлине, в последние дни. Это было ужасно».
– Ужасно…
Он явно был уже не здесь. Видел что-то свое. Ускользал от меня.
– Ты участвовал в боях за Берлин, папа?
– Да, с батальоном «Шарлемань». Метро. Последний рубеж.
Он откинул голову на спинку скамьи, закрыл глаза.
– Мы защищали бункер Гитлера вплоть до второго мая сорок пятого года.
Он утомился, обмяк. Не только из-за пива. Сказывалась и болезнь.
– А когда отошли, выяснилось, фюрер уже два дня как был мертв.
Слово «фюрер» он произнес с почтением.
Я был раздавлен. Задыхался. От его признаний несло пивным перегаром и тлеющими руинами. Я встал. Надел пиджак. Он тоже поднялся. Никак не мог попасть рукой в рукав пальто. Я помог ему. И мы вышли на улицу.
– Ты попал к русским в плен?
Он посмотрел на грозовое небо.
– Некоторые сдались, но не я. Мы, несколько человек, трое суток шли на запад, к Висмару. Добрались до британских аванпостов на окраинах, и там почти все ребята подняли руки. Даже наш гауптштурмфюрер сдался англичанам. – Он повернулся ко мне. – И представь себе, те передали их русским! Стоило столько мучиться!
– А ты?
Он хитро усмехнулся и подмигнул.
– Я не такой дурак! Отделился от всех у городской заставы. Спорол трехцветную нашивку с рукава и пошел на юг.
Он вел меня к набережной Соны.
– Шел весь день, а вечером лег спать на берегу какого-то озера. Замаскировался кустами, да тут еще туман – ничего не видно. – Он взглянул на меня. – Но знаешь что?
Нет.
– Я проснулся от лая собак. Английские парашютисты.