За други своя. Повести

– Геннадий Степаныч.

– Касаткин Генка?

– Для кого Генка, а для кого и Геннадий Степанович, – неодобрительно среагировали ребята.

– Где он?

– У себя был. Рюкзак снаряжал.

С Геной Касаткиным Радослав был знаком с прошлого года. Знаток и исполнитель неисчерпаемого количества альпинистских и туристских песен, Гена пел их под собственный аккомпанемент на гитаре чуть не до утра, к подъему будучи бодр и свеж, как ни в чем ни бывало. Бегом к нему.

– Привет, Гена!

– Привет, Рад! Рад тебя видеть вместе с твоим именем. Что с тобой, дорогой? Куда так ретиво?

– К тебе, вот.

– Безмерно счастлив, но извини, некогда – к выходу готовлюсь.

– Так вот и я по поводу этого же самого выхода к тебе и пришел. Возьми меня с собой! Пригожусь – отсюда вижу.

– А ведь ценная идея, слушай! Нам как раз еще двоих не хватает… Один двух стоишь?.. Ладно – и один хорош. В лагере же нет никого – все же в горах кто где… Давай, брат мигом собирайся, чтоб сей пол-секунд был передо мной под рюкзаком… Стой!

С места набравший спринтерскую скорость, Радик затормозил, как герой мультфильма – со скрипом и искрами: – Что?

– А ты, брат, почему в лагере, а не в горах?.. О, вспомнил! Ты же болеешь, черт побери. У тебя же эта, как бишь ее, фурункулярная же ангина же! Куда тебе спасать? Тебя самого как бы спасать не пришлось, аника-воин. Ах, брат, как не хорошо. Уж-жасно нехорошо. Отнимаешь время у жутко занятого человека, то бишь у меня… Спасибо, брат, за порыв благородный. Дай свою ладонь – я уроню на нее свою скупую слезу, и будь здоров. Иди и отлеживайся.

Все это Гена говорил, не переставая ни на секунду возиться со своим громадным рюкзаком, укладывая в него непостижимое количество самых необходимых вещей. Гена действительно протянул свой кулак величиной с миниатюрную пудовую гирю, дружески ткнул им Радика в плечо и повернулся уходить. Но Радик ухватил его за лямку рюкзака и развернул к себе. Гена не сопротивлялся и смотрел на энтузиаста с одобрением. Радослав медленно и размеренно заговорил.

– К твоему сведению, «драгоценный ты наш», я уже в три ущелья в поход сходил. И вполне нормально себя чувствую. Гаджиев перестраховщик и я его понимаю, но он не прав. И ты не прав. Будешь. Если меня не возьмешь. Я все равно еще куда-нибудь пойду. Один. Будешь потом совестью страдать. Есть чем страдать? Вижу, что есть. Так облегчи себе в будущем страдания – возьми меня с собой. У вас же все равно некомплект. А я тебе расписку напишу, что, мол, по своей воле и в случае чего прошу… Что скажешь?

– А ты шантажист, брат… Но считай, что уговорил. Жду через десять мину у КСП в полной амуниции.

Мелкие камешки на дорожке, где происходил разговор, захрустели в двух противоположных направлениях по-разному: равномерно – вслед уходящему Гене и частой трелью – под мчащимся Радиком.

Ровно через десять минут, и тридцать одну секунду, Радик стоял возле КСП… в полном и недоуменном одиночестве. За спиной его тихо росли сосны. Внизу громко текла река. Вверху перемигивалось с облаками солнце. Пес горно-дворняжной породы философски чесал задней правой лапой свое левое ухо. Больше ничего Радик не видел, кроме собственного отражения в оконном стекле.

Неужели обманул, каналья, и без меня ушли? – вонзилась обида. – Не может быть – не такой Генка человек… А что же тогда может быть?

Не снимая рюкзака, Радик задумчиво протопал на первый этаж в комнату Гены. Раза два стукнув, открыл дверь. Гена невозмутимо пил чай.

– А, фурункулерный, заходи. брат, садись. Чай будешь? Будешь. На кружку

Радик так и стоял с рюкзаком, держа ледоруб подмышкой, ничего не понимая.

– Ген, это у тебя юмор такой? Я, знаешь, человек грубый и толстокожий и тонких шуток не понимаю. В чем дело? Почему сидишь и чай пьешь?

– Чай потому что пью, потому и сижу… Отменили выход. Неизвестно куда идти.

– Как это неизвестно? Ведь они на Ушбе…

– Приятно видеть коллегу, все про все знающего. Ты, брат, их там видел? Вот и я тоже не видел. И никто их там не видел. Оказалось, что они точно не сказали, куда именно пойдут: может быть, на Ушбу, а может быть, на Шхельду… А эти горы хоть и рядом, но не настолько уж… Да и маршруты на одной и той же горе разные. Где искать? Куда идти? Их вообще никто и нигде не видел с тех пор, как они из лагеря подались. Странные они – иностранцы. Ушли и все… Да не стой ты, как «жандарм» Раздевайся, садись.

– Так их, что же, просто бросили?

– Ну, кто ж их, итальянских подданных, просто бросит… Вертолет пойдет на поиск. Сядем в него с биноклями. Облетим и Ушбу, и Шхельду, и пик Кавказ… И весь Кавказ… Посмотрим. Где увидим что-нибудь, достойное внимания, высадимся- и вперед, брат. Может быть, даже с песней. Летал на вертолете?

– Не летал. Делать делал, но не летал

– Во, даешь. Как это: делал – модели, что ли?

– На заводе авиационном делал.

– А не летал почему?

– Я же не летчик – испытатель, а пассажиром не доводилось.

– Вот и доведется. Летать с рюкзаком все же легче, чем ходить под ним, как ни крути винтом. Лучше плохо летать, чем хорошо идти… Хорош афоризм? Сам, брат, только что придумал.

– Где-то я что-то подобное слышал, только про ходить, а не летать… Вот тут арабы с тобой не согласятся.

– Какие такие арабы и при чем они тут?

– А при том, что у них есть великая мудрость насчет того, что лучше. Они ее открыли раньше, чем твой рюкзак вместе с тобой стал в вертолете летать. Мудрость эта великая, и звучит она так: «Лучше идти, чем бежать». Верно?

– Абсолютно.

– «Лучше стоять, чем идти». Правильно?

– Никаких сомнений.

– Но «Лучше сидеть, чем стоять». Ага?

– Угу. Ещё удобнее.

– «Лучше лежать, чем сидеть». Так?

– Если есть выбор после похода – никаких сомнений.

– Но «Лучше умереть, чем лежать!»

Чай, набранный в рот для глотка, Гена, прыснув, равномерно разбрызгал по оконному стеклу.

– Ха-ха! Вот это финал! А ведь верно, если вдуматься. Ну ладно. Верблюд с ними, с арбами. Давай отдохнем впрок. Вертолет часа через два будет подан. К крыльцу… Загрузимся, да и полетим.

Через час поднявшаяся снизу из ущелья косматая, похожая на призрачное чудовище, туча, обвивая своими щупальцами скалы и сосны, закрыла собой весь окружающий мир, сделав его невидимым. Не стало видно не только гор, но и соседние дома просматривались какими-то нереальными контурами.

Полет отложили на неопределенное время.