В стреляющей глуши. Подготовка к вторжению

В стреляющей глуши. Подготовка к вторжению
Серафим Богданов

Станислав Богданов

Молодой Цвигун, будучи сотрудником СМЕРШ, внедряется под видом перебежчика в окружение врага. Он выкладывает легенду, суть которой: его прислала засекреченная организация «Четвертый Интернационал», которую организовали сторонники Троцкого. Враги сомневаются, однако проявляют интерес к его информации. Книга содержит нецензурную брань.

В стреляющей глуши

Подготовка к вторжению

Станислав Богданов

Серафим Богданов

© Станислав Богданов, 2017

© Серафим Богданов, 2017

ISBN 978-5-4490-1801-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

НАЗВАНИЕ: Вторжение деструктов. В стреляющей глуши.

«Ворошилов: Вот и Мерецков. Этот пролетарий, чёрт возьми.

Мерецков: Это ложь. Тем более что я никогда с

Уборевичем не работал и в Сочи не виделся.

Ворошилов: Большая близость с ним у этих людей. Итак, в восемь часов у меня…»

Из стенограммы выступления И. В. Сталина на Расширенном заседании Военного Совета при наркоме Обороны 2 июня 1937 г.

«…Гитлер смог ответить только одно: если бы я знал, что та численность русских танков, которую вы приводите в своей книге, верна – я бы никогда не начал эту войну».

Хайнц Гудериан. «Воспоминания немецкого генерала».

Предисловие

…Науманн заметно подмигнул девушке:

– Вы наверняка думаете, что знаете мои мысли, фройлен Аня? Угадал?.. Наверняка да. Увы, фройлен! Ответ покоится здесь, – его сильный палец едва коснулся лба. – Вы, я успел в этом убедиться, сметливая и умная девушка. Я долго размышлял, в каком качестве мне вас использовать. Не в качестве же камерной подсадки или постельного агента: Как одну вашу весьма экстравагантную знакомую, – он явно намекал на Веру. – Ход моих мыслей замер на одной легенде. Как это по-русски?

Он осторожно улыбался, но ни один мускул не дрожал на его лице.

– О чём это вы? – не моргнув глазом, глядя ему прямо в глаза, спросила девушка.

– Да, действительно. О чём это я? – наморщил узкий лоб Науманн. – Впрочем, не отдохнуть ли нам за едой? – его рука скользнула к кнопке электрического звонка, вмонтированного в панель стола.

Кот Васька слушает да ест, подумалось Ане. Науманну она ответила лишь непринуждённой улыбкой. Он в ответ кивнул ей своей высокой бриллиантиновой головой с тщательно уложенным пробором. Она потеребила завиток волос у левого виска. Тайный женский приём, задействованный в разведке – для остановки мысли гипнотически-завораживающим жестом. Для фиксации сознания собеседника или явного врага, что в любом случае мыслит по заданному стандарту. Это рано или поздно ведёт к психической атаке методом подчинения. Пусть и временному, но весьма действенному. В разведке и контрразведке это часто сопутствует «моменту истины». В такие моменты, которые выпадают на доли секунты, противник нередко совершает роковые ошибки: забывает или отдаёт самопроизвольно важные документы, разглашает то, о чём обязан молчать, предаёт и соглашается на сотрудничество, чтобы избавиться от навязчивого чувства страха и неопределённости.

Когда внесли поднос с едой, которая представляла собой два яйца всмятку, пачку маргарина в пластиковой коробочке, похожей на пенал, и дольки мармелада в полиэтиленовом пакете; две чашки кофе, оберфюрер (это звание

ввели в 1942 году) замер вполоборота. Одетый на этот раз в полную форму (чёрный френч в лацканах которого горели серебром кленовые листья и кубики, красная нарукавная перевязь с чёрной буддийской свастикой, означающей солнцевращение, с серебристой надписью «секретная государственная полиция» на левой манжетной нашивке) он производил впечатление могильщика на собственных похоронах или именинах. Аня отметила про себя, какие у него были широкие, напомаженные бриллиантином, виски. Голубые глаза, спрятанные на этот раз под светлыми, почти соломенными бровями, не выдавали никаких скрытых намерений. Да, маскировался этот гитлеровский «хер» отменно. Ни одного замыкающего жеста руками. Ни разу он не сцепил между собой пальцы.

Это означало, что шеф группы тайной полевой полиции GFP играл на грани разоблачения или провала, если бы они поменялись местами. Судя по всему, такая игра стоила свеч.

– Угащайтесь, милая фройлен, – он сделал радушное движение, приглашая её к столу, где тут же стопкой лежали не перевёрнутые папки с обложками «под мрамор» с входящими и исходящими номерами, грифами «gehime» и молниями SS. – Я проголодался как лев. Проклятая полицейская работа! Ну, ничего. Война близится к концу. Скоро мы все отдохнём, хотя конец ещё не ясен. Несчастная 6-я армия в Шталинграде, о, да: О! – он бросил быстрый взгляд на Аню и тут же включил селектор внутренней связи: – Менцель, дружище! Ты забыл принести хлебцы для своего шефа. И для его очаровательной гостьи.

Тот что-то проквакал в мембраны. Вскоре, потрясая аксельбантами, вошёл и установил на стол тарелку с жареными в масле, тонко нарезанными кусочками. При этом из левого рукава его мундира выпала записка. Науманн сделал вид, что последнего не заметил. Рассчитано это было на Аню. Если девушка и впрямь играет двойную игру, то запаникует и выдаст себя словом или делом. У Ани и впрямь внутри всё сжалось. Внутренности сделались, словно упругий резиновый мячик. Но в следующий момент усилием воли она стала понемногу расслабляться.

– Вот что, милочка, – Науманн намазывал тонкий лепесток мармелада на круглый золотистый хлебец: – Я вижу, что вы ощущаете себя как дома. Отменно! Именно этого я и добивался. Не правда ли, фройлен?

– О, да, герр Науманн! – мгновенно подыграла ему Аня. Она тут же пригубила чашку с ароматным кофе. – Вы прямо волшебник. Так очаровать меня за короткий срок. Не скрою, от былых подозрений, что вы собираетесь меня использовать, а затем оставить на съедение, ну… моим друзьям, не осталось и следа. Я вам очень благодарна, ну, очень-очень:

– Ну, не стоит переигрывать, фройлен комсомол! Не стоит, право. Я не зверь, как и все мы: Я хотел сказать, большинство из нас. Не верите мне, милое создание? – Науманн пристально посмотрел ей в глаза: – Всё дело во времени. Я вовсе не прошу, чтобы мои слова воспринимались… как есть?.. как руководство к действию. О, нет! Это было бы по меньшей мере непрофессионально, – его светлые брови порывисто взметнулись требуя «момента истины». – Но! Вот, примите это в качестве аванса, – он отодвинул оброненную Менцелем записку к ней поближе.

– Зачем мне это? – Аня невинно округлила глаза. Но, завидя угрожающую решимость в глазах Науманна, совершила шажок к массивному письменному столу с телефонами, возле которого он возвышался чёрным монументом.

В записке, что представляла собой клочок, неровно вырванный из ученической тетради по математике, кто-то тупым химическим карандашом криво нацарапал: «Радуга всех выдаёт. Держусь из последних сил. Явка на Чеховой провалена. Сообщите в отряд, что вся моя пятёрка раскрыта. Перед арестом возле дома крутился пацан в будённовке. Игорёк».

Девушку мелко затрясло, несмотря на специальные самовнушения и частые остановки дыхания. Всё было настолько явственно и дико, что дошло до сознания почти сразу же. Будто по спине ударили железным прутом. Будто у своего лица она ощутила звериный оскал без намордника с хлопьями вонючей пены. Страшнее всего бывают именно такие минуты: сознание не готово сразу же объяснить характер опасности. А последняя не заставляет себя долго ждать.

Мутной серой пеленой заволакивает окружающей мир, поднимается до горла – выше, выше…

– Итак, откровенность за откровенность, – Науманн был само очарование: – Конечно, стойкие бойцы импонируют нам, солдатам фюрера и Германии. Мы восхищаемся совершенно открыто героизмом ваших солдат, разведчиков и диверсантов. Даже партизан, которые есть просто бандиты. Это тоже патриоты России. Но, право же, этот несчастный молодой человек, – крупная белая рука в манжете, что выглядывала из чёрного мундира, указала на тетрадный клочок, – вызывает только сочувствие. Он надеялся, что знает наши методы. Оказывается, нет…

Загадочная улыбка тронула губы Науманна.

– Герр оберфюрер, я, конечно, польщена таким доверием, – Аня трагически сблизила руки перед лицом, чтобы изобразить жест отчаяния, – но я право же… Мне также жаль этого юношу. Он немного фанатик, поэтому. А к жизни надо подходить практично. Как к России без Сталина, – понизила она голос, хотя могла бы этого не делать. – В конце концов, у нас много схожего. У национал-социализма, у коммунизма…

На мгновение в кабинете стало тихо. Лишь гудел во дворе силовой генератор, который подавал электричество в здание.

– Не знаю, фройлен, – уклончиво продолжил немец. – Однако чем я вам могу помочь, Аня? Вы хотите…

Он сделал паузу, от которой зазвенело в ушах.

– Вы хотите, чтобы я дальше: – Аня сделал попытку вырваться из звенящей пустоты.

– Совсем нет! – он предостерегающе выставил обе руки. – Использовать вас в качестве подсадки в камеру? Зачем? Вряд ли такая умная и сильная девушка способна изменить ход мыслей фанатика. Не скрою, после того, как наши специалисты постарались, мы попробовали этот шанс. Но тут же разочаровались в нём. Фанатики не чувствуют ни свою, ни чужую боль. Им вообще не доступно состояние боли. Этим они и опасны. У вас их уничтожали как бешеных собак. Меткое определение! Меня больше беспокоит другой вопрос. Кто есть этот Радуг? Вы знаете?

Он неожиданно развернулся к ней всем корпусом (обычно имел обыкновение стоять в полуобороте) и как будто заглянул ей в душу. «Неужели у „Бороды“ не может быть предателей? – спросила она себя. – Да и он сам не может быть предателем». Хотя, раз такая мысль единожды посетила ее, и она придала ей такие значение, отвергать полностью такой вариант…

– Радуга… Не Радуг, а Радуга, – мягко поправила она его, вздрогнув плечами.

– Очевидно, это псевдоним кого-то из подполья, но я: не слышала ни разу, чтобы при мне…

Она едва не сказала «но я не слышала о ней ни разу», что неизбежно навлекло бы подозрения. Науманн и его служба могли предполагать, что это женщина, хотя нередко мужчины-агенты и подпольщики носили женские псевдонимы. Фильтровать её окружение они начали бы давно, если бы подозревали, но она этого не почувствовала. Тогда возможно о «Радуге» им стало известно только сейчас, что несколько радует. Уберечь бы Аграфену, уберечь… О том, что та могла быть предателем, тем более источником врага, Аня даже не допускала в чувствах. Она была уверена, что приём с запиской был только приём – тонко рассчитанный психологический эффект, после которого у слабых пошаливают нервы, а руки начинают делать самопроизвольные движения.