Последний старец. Крест Судьбы, Огненные скрижали…

– Уйди отсель, огромна окаянный! Не то враз кончу тебя на месте, – вырвалось у Зосимы.

Тихон жутко скривился и закричал:

– О, братья, убивают! Бесом одержим, бесом… Этот наш вьюнок беспутный! Хватайте и вяжите ему руки! Не то он, бес во плоти, всех нас лопатою перебьет! Я покамест за отцом настоятелем поспешу…

Монахи стояли вконец остолбеневшие. Ибо свершилось чудо из чудес. Тот, кого все боялись, сам изволил испугаться. Но это была только сказка. Вся присказка была впереди.

По распоряжению отца настоятеля, что немедля (со слов Тихона) прознал о случившемся, Зосиму заточили в монастырское подземелье. За исправником отрядили тот час одного из братьев. (Как выяснилось позже, того, кто окатил Зосиму шайкой кипятка.) Исправник приехал на дрожках с бубенцами. Тут же произвел подробнейший опрос всей монастырской братии.

– Для протокола, святые отцы, – молвил господин исправник, запинаясь от смущения. Розовые, гладкие щеки покрылись потом. Полоска золотистых, лихо закрученных усов терялась под тенью козырька белоснежной фуражки. – Его же, напавшего… То бишь, брата вашего, которого вы повязали, тоже надобно будет подвергнуть опросу. Пока дознавателем буду я, господин исправник, – сказал он, поворачиваясь к отцу настоятелю, и почтительно улыбнулся. – Вы, конечно, можете дать делу законный ход. Так и… Ну, я думаю, что вы понимаете, какие нежелательные последствия может иметь суд да следствие для вашей святой обители. Попади этот юноша на съезжую или в острог…

Ну, разумеется: отец настоятель все прекрасно понимал. Ему давно уже не терпелось убрать Зосиму с глаз долой и подальше. Молодой монах снискал своим терпением и мужеством любовь у остальной братии. Не раз за усердие в посту и молитвах Зосиму отправляли выполнять напрасно-черную работу. Таскать с места на место камни. Или перекладывать из лохани в другую мусор… Но он держался. С приходом в обитель зловещего Тихона, который ввел порядки точно в острожной тюрьме, его жизнь стала и вовсе невыносимой. Но теперь… Дурная слава о нем, отце настоятеле, могла зайти совсем далеко. Того не хотелось этому толстому, холеному человеку. С нежными, большими руками, никогда не ведавшим трудов. Что б хоть как-то досадить молодому монаху отец настоятель предложил составить протокол со слов «претерпевшего от злодея», то есть «смиренного» брата Тихона. «Дабы бумага сия могла возыметь ход…»

Тихон долго отпирался. Но, по настоянию, отца настоятеля, ответил на все вопросы господина дознавателя-исправника. Ответы его были скрупулезно записаны в протокол дознания. В довершении следовало поставить собственноручную подпись. «Претерпевший» снова помедлил. Дрогнувшей рукой вывел корявый крест. Пририсовал к нему толстую нижнюю перекладину, изогнутую подковой.

– Только и есть что у меня на свете, братия да господин хороший, что Господь наш да его Сын, – угодливо перекрестился Тихон, удаляясь с поклоном. – Принявший, известное дело, за нас муку лютейшую на кресте…

Тут произошло и вовсе непонятное. Исправник, как будто очнувшись ото сна (с минуту изучал протокол), схватил брата Тихона за шиворот. Двинул ногой в живот и повалил на землю.

– А ну, вязать его, такие-растакие! Я вас всех в холодную запру, бестолочь черноризая! – заорал господин исправник. При этом лицо его налилось красным, как помидор на монастырской грядке. – Беглого каторжника, душегубца-«крестника», пригрели! У себя, в святой обители! Я вас, тишайших да смиреннейших, в солдаты отдам…

Выяснилось, что «брат Тихон» вовсе был не брат. Тихоном он тоже, как оказалось, никогда не был. Был это известный душегубец, беглый с Уральского острога каторжник Федька Кривой, загубивший на своем веку множество христианских (в особенности, православных) душ. Убив солдата конвойной стражи, он убежал прямо с этапа. Отсидевши в кустах, вышел к железной дороге. Прыгнул на проходящий состав до первопрестольной. Ночью, выбравшись в город на одной из станций, задушил проходившего на свою беду монаха-странника из Суздальской обители. При коем и находилась записка от тамошнего отца настоятеля. «Смиренного инока, брата Тихона, принять на должный срок, пока Господь даст благословение или знамение какое о переводе того инока в иную обитель…» Письмо это и сыграло злополучную роль в появлении беглого каторжанина в Сергиево-Троицкой лавре. Федька Кривой (оба глаза были в порядке, но левый щурился), как истинный душегубец, намерения свои тщательно скрывал. Скрыл он и свою воровскую грамотность до поры до времени. Была у него с собратьями-артельщиками договоренность: метить на крохотных листиках свои слова подписными крестами с толстой, изогнутой, как подкова, нижней перекладиной. За то и получили эти воры прозвище «крестники» у полицейских властей.

Когда бывшего Тихона увозили, сбежался смотреть весь монастырь. Федька Крестник-Кривой скалил зубы и грязно ругался. Исправник дважды ткнул в его сопливую пасть кулаком. Белоснежная перчатка тут же окрасилась кровью. Федька продолжал бессвязно ругаться. «Господи, прости его, – донесся за спиной помертвевшего от страха отца настоятеля чей-то знакомый голос. – Ибо не ведают, что творят. Так сказал Ты на Голгофе, когда страдал за нас на кресте. Прости, Всеблагой, и помоги нам, душам заблудшим…»

* * *

…Полковник Тищенко, начальник охранного отделения Сергиево-Троицкого посада, немало был удивлен таким успехам в розыске беглых каторжников. Попадись ему такой монах, каковым был Федька Крестник, тот час же сделал из него секретного сотрудника охранки. А то и агента по надзору за местом. Смотрящего, если говорить потаенным языком охранно-сыскного отделения. Подчиненного отдельному корпусу жандармов. При III-м отделении личной канцелярии государя императора… Таковым, по жандармским учетным ведомостям, у него числился сам отец настоятель. Согласно тем же документам, носил служебно-оперативный псевдоним «отецъ Павлин». Поэтому жил он, припеваючи, не зная ни тягот, ни забот жизни монашеской. Девок к себе ночами водил да баб замужних. В последнее время не гнушался и шлюхами из нумеров г-жи Фрикель. Тут усердия Федьке Крестнику было не занимать…

К слову, г-н полковник давно уже присматривался к этому жуткому малому. «Эка он, братец ты мой, быка за рога и к земле, – шутил в полном одиночестве Валерьян Арнольдович, подтачивая за делом и без него серебряной пилочкой свои полированные ногти. – Его бы к нам в информаторы. То бишь, в агенты тайные… Позже – отрядить на боевую операцию, в „Союз русского народа“. Такому жидов и социалистов гвоздить все равно, что козла доить. Никакому быку его не одолеть…» Намеревался уже г-н полковник запросить охранное отделение по месту бывшего пребывания «смиреннейшего Тихона». Но опередил его сам Тихон (вернее Федька Кривой) и вставший на его пути Зосима. Так бы не случилось – совсем ничего! Сразу на два крючка угодил будущий секретный сотрудник. Не отвертелся бы у меня, каналья! О таком счастье даже самые маститые оперативные чиновники из охранки мечтают. И то раз в столетие происходит. И никому, кроме Господа нашего над всеми предстоящего, не ведомо грядущее. Что будет в новом и счастливом (как бы не стенали отцы церкви) 1914 году от Рождества Христова.

Пули сербского террориста из «Млада Босна» Гаврилы Принципа уже сразили претендента на австрийский престол эрцгерцога Франца Фердинанда с супругой на улицах Сараево. Случилось это явное политическое убийство при явном попустительстве сербских властей, которые как будто намеревались столкнуть Австро-Венгрию и Россию. Дураку было понятно, что за призраком мировой катастрофы стоит Туманный Альбион и Американские штаты. Полковник отдельного корпуса жандармов (в прошлом), в настоящем – начальник охранно-сыскного отделения Сергиево-Троицкого посада намечал съездить этим летом в Крым. Погостить с неделю-другую с женой и дочерью в Ялте. У дорогого его сердцу друга, которого звали Андрей Иванович Курочкин. Был он действительным полковником русской армии от инфантерии, то бишь пехоты-матушки. Так говаривал он сам, Курочкин. Посидеть вечерок-другой на тихой, выложенной галькой террасе. Перекинуться в картишки. Исполнить божественной силы романс под луной. «Я помню вас, и всё былое, в моей душе угасло не совсем…» Да-с с… Пока Анастасия Павловна с дочерью Елизаветой (Лизхен, как называл по-немецки ее отец) прохлаждаются на водах целебных да нежатся на пляжах. Принимают утомительные для своего здоровья солнечные ванны в тесных купальных костюмах…

Обещанного тайного агента к сентябрю сего года он не предоставит по начальству. Поэтому ожидаемого отпуска пока лучше не испрашивать. Тем более у г-на губернского жандармского начальника, генерала барона фон Вильнера. Тьфу, пропади оно все пропадом! Все карты, «оперативные пасьянсики», спутал этот братец монах. Разрази его гром в ясную погоду.

Да, увидеться с ним не мешало, подумал Тищенко. Разминаясь в гимнастической зале, он сделал выпад-другой. Боксерская груша точно стонала от его сильных, хорошо поставленных ударов. Еще один свинг, еще один хук… В бога, в душу, в мать, говоря по-русски. И говоря крепким русским языком. Ей богу, молодец, господин полковник. Может так статься, что быти вам (и очень скоро) в губернском жандармском управлении на начальствующих должностях. Лучше б именно на них, треклятых. Если Бог, конечно, сподобит, и свинья не съест. Совсем опротивела эта оперативная служба. Все равно, что по нужде в лютый мороз ходить – в открытый солдатский нужник. Поморозишься весь, пока дойдешь. Тьфу, бр-р-р… Ну и что же, где этот строптивый монах? Алеша Карамазов, как бишь его там? Сергиево-Посадским будет… Пока все удавалось переводить в шутку, но на душе у г-на полковника скреблось неспокойно. С утра он устроил образцово-показательный разнос младшим чинам охранки, филерам и сыскным агентам. Это не помогло избавиться от подступавшего беспокойства. Оно угрожало заполнить собой все и вся. Вытеснить собой весь прежний, уютный и прекрасный мир. Сузить его до пределов страшного, непонятного мирка, где все мутно и страшно. По-волчьи воют собаки и хрипло, скалясь, как черти на лубочных картинках, говорят между собой люди. Тени от истинных людей, созданных по образу и подобию Божьему.

Вот так-так, подумалось г-ну жандармскому полковнику Тищенко. Вы, милейший государь, уже осознаете свою грешную натуру и греховную суть. Скоро и каяться начнете, придя в храм. Запалив свечку пред святой иконой. Слухами наш департамент полнится, что ныне покойный (от пули в висок) г-н полковник З. тоже преуспел в монашеском смирении. Одного святого сподвижника в сане священника приобщил к тайному сыску. Основал этот «святой» рабочие школы, столовые да приюты. Даже до «православных профсоюзов» – прости, Господи! – чудь не дошло. Но миловал Ты нас, Спаситель, от срама сего позорного. Сохранил Россию-Матушку от социалистических англосакских нововведений. Ударился этот «раб божий» в бега после известных печально событий 1905 года. На площади дворцовой, по вине сего расстриги, немало полегло от пуль солдатских. Удавленным нашли, беса этого, в священнической рясе.

После некоторых раздумий г-н полковник вызвал к подъезду своего департамента небесно-голубой «Паккардъ», недавно выписанный из Франции. К продукции отечественного завода «Руссобалтъ» Тищенко относился крайне спокойно. Облачившись в английский suit из тонкой, красно-коричневой шерсти, он велел шоферу доставить его в монастырь «скит», что располагался внушительно от посада. Согласно легенде (для своих же соглядатаев-филеров) он, Тищенко Валериан Арнольдович, отправлялся изучать объект возможной вербовки секретного агента. Однако, прибыв на место, г-н жандармский полковник удачно «потерялся» в толпе богомольцев. Подсел в экипаж с мертвецки пьяным кучером. С приклеенной серой бородкой и черными очками-консервами, не узнанный никем, похожий на актера, бежавшего из провинциального театра, Тищенко благополучно доехал до Сергиево-Троицкой лавры. Дождавшись ночи в укромном месте за трапезной, он тайно (по известной ему галерее под стеной) проник в келью отца настоятеля. Пользуясь отсутствием своего тайного агента, г-н полковник охранного изучил все «неправедные приобретения». Именно – сбываемые меха, золотые и серебряные оклады, монеты, портсигары, цепочки, кольца и брошки сделали «отца Павлина» еще большим подлецом и невеждой. Во всяком случае, в глазах своего непосредственного куратора. «Я этой каналье, такой-рассякой, устрою за блуд, – проскрежетал зубами Тищенко. – Почище Варфоломеевской ночи…» Ужасаясь, он пролистал модные парижские журналы с фотографиями обнаженных красоток. Здоровенные, с плечами атлетов мосье (тоже в костюмах ветхозаветных человеков) совершали с ними немыслимое. Порядочного человека давно бы стошнило и вывернуло наружу… «Вот она, наша православная, великая Русь! Одно лишь название осталось. Ведь были же сто веков. Киевская Русь. Первопрестольный град Московский. Господи, воистину, пришли времена мерзости и запустения! Да-с с, в величественных храмах Господних. Что же делаем мы, царевы слуги? Опричники и сатрапы, перед лицом надвигающейся революционной бури? Господь Всевидящий, кончится ли эта чума…»