Амур. Лицом к лицу. Выше неба не будешь

– А кто их убил?! – у Ивана появилось яростное желания матерно выругаться, но он его подавил: за столом сидели дети – Кузя, Ваня, Федя и Никита, Лизу и Машу отправили к сосункам спать. – Кто… их… убил?! – повторил он шёпотом, отделяя каждое слово.

– Бандиты, – просто сказала Елена. – Нацепили красные повязки и пошли грабить и убивать. А их самих как раз наши мужья, – она усмехнулась, – большевики, и убили.

– Большевики и берут к себе на службу бандитов и всякое отребье. Посмотрел я на их реквизиции. Не хочет казак отдавать горбом нажитое – к стенке!

– Ты что же, братец, думаешь, что мой Паша или корефан твой Паршин будут братов своих, казаков, расстреливать?

– А ежели им прикажут: стреляй или сам к стенке встанешь? Тогда – как? А? Чего замолчали?

Иван налил себе водки, выпил, достал кисет и трубку, набил её табаком и закурил.

– Дети, давайте-ка спать, – сказала Елена. – Кузя, ты – самый старший, уложи всех и сам ложись. Наверху всё приготовлено. Кому-то придётся на полу.

– Я хочу на полу, – заявил Никита, его сразу перебили Федя и Ваня:

– Я, я хочу…

– Вот и хорошо, – подала голос Катя. – Все мальчики лягут на полу. Рядком, как китайцы на кане.

Кузя увёл братьев, Катя тоже ушла. За столом остались Иван с Настей и Елена. Настя прижалась к плечу мужа и, счастливая, закрыла глаза.

Елена вздохнула и накрыла ладонью большие руки брата, лежавшие на столе:

– Ты про Сяосуна ничего не слыхал?

– Слыхать не слыхал, но, кажись, видел.

– Как это?

Иван коротко рассказал про мотодрезину.

– Едва меня не подстрелил, чёрт косоглазый!

– А может, это и не он вовсе, – возразила Елена.

– Да нет, он! – уже более уверенно сказал Иван. – Как меня увидел, стрельбу прекратил.

– Вот видишь! Он, промежду прочим, когда тебя с Настей увозил на тот берег, ещё и коров, и свиней снарядил, чтобы вам пригодились для пропитания. А ты его во враги записал!

– Друг… враг! Нонеча поди-ка разбери. Вот Илья на том берегу крутился, вроде как связной, а кто он всамделе – никак не решу. Однако ж доносить не стану. Хотя… встренемся в бою – могу и убить. И он меня может. В бою, понимашь, Еленка, мерки иные. А касательно Сяосуна… Ежели он ехал в город, то, можа, и щас тута скрывается?

– Навряд ли, – неожиданно открыла глаза Настя. – На пристани говорили, что по Зее караван ушёл большевицкий. Золото увезли, скоко-то пудов.

Иван аж поперхнулся дымом, прокашлялся:

– Да-а, ихнее золото нам нонеча ой как бы пригодилось!

– Вам? – прищурилась Еленка. – Кому это – вам? Ты, братец, кем щас служишь?

– А тебе – зачем? – Иван пыхнул дымом в её сторону. – Для тебя я – родный брат, и ладно! Али чё проведать хошь?

– Очень нужно про тебя проведывать! – фыркнула Еленка. – Небось, сотню доверили – и гуляй, Ваня!

Иван хмыкнул:

– Сотню не сотню, а кой-чё доверили. Так что не переживай за одноглазого.

– Мне-то чё! Вон, пущай Настёна переживат, у меня есть за кого.

– Кстати, а где он, твой муженёк-бегунок? Чёй-то, как ни погляжу, он всё в бегах, – хохотнул Иван. – И когда только дитёв успеват делать?! Теперича, поди-ка, в тайгу подался?

– В тайгу? – удивилась сестра. – Чё ему там спонадобилось?

– А туда все большевики бегут. В партизаны. Думаю, и Сяосун с имя.

11

И то ли настолько глубоко Иван сокрушался, то ли у него была очень уж прочная мыслительная связь с побратимом, но Сяосун, собравшийся поужинать, вздрогнул от непонятной боли, прокатившейся волной в левой стороне груди. Он обретался со своими бойцами на пароходике «Брянта», куда загрузили всю наличность Амурского банка – золото, серебро и бумажные деньги, а вдобавок к этому – ящики с остатками читинского капитала, нерастраченными бандитами Пережогина.

Вся команда Сяосуна устроилась в трюме парохода, возле этих самых ящиков. Областной исполком хотел назначить на столь ответственное дело русских красногвардейцев, однако председатель Далькрайкома Краснощёков предложил китайцев и сумел отстоять своё мнение в яростном споре один на один с Фёдором Мухиным, председателем Амурского областного исполкома. Причём в качестве «убойного» аргумента Александр Михайлович допустил прозрачный намёк на уголовное прошлое большевика Мухина, когда тот был замешан и даже осуждён по делу фальшивомонетчиков и присвоения крупной суммы денег. Мол, не появилось ли желание в сложившейся ситуации вернуться к прошлому?

Обветренное и загорелое лицо Мухина побледнело:

– Партия меня оправдала. Эти деньги были предназначены для каторжан, которые трудились на колесухе из Благовещенска в Алексеевск. Напоминать об этом нечестно, товарищ Краснощёков. В твоей биографии тоже есть сомнительные загогулины, связанные с твоей американской жизнью.

Настала очередь Краснощёкова, только лицо его не побледнело, а заполыхало, как бы оправдывая фамилию. Крыть, однако, было нечем: да, эмигрировал в Америку, работал портным, но откуда-то нашёл деньги на обучение в школе права, а затем был успешным адвокатом.

– Я в Америке работал с товарищем Троцким, – заявил Александр Михайлович. – Мы основали Рабочий университет Чикаго. Я выступал с лекциями.

– Ладно, – сдался Мухин. – Товарищ Троцкий, конечно, авторитет. Пущай будет по-твоему. Сяосуна я знаю ещё по подавлению Гамова, надёжный товарищ. И в партизанской войне пригодится.

Сяосун, само собой, об этом разговоре ничего не знал, но он, как и Краснощёков, не доверял красногвардейцам, которые занимали всю верхнюю палубу. Борцы за народную власть получили двухдневные пайки, раздобыли где-то водки и теперь гуляли во всю широту русской души. Предлагали и китайцам, но Сяосун отказался наотрез и запер дверь в свой отсек трюма.

Судя по свету, проникавшему через два иллюминатора по бортам парохода, – смеркалось. На палубе пьяными голосами – не в строй, не в лад – пели «По диким степям Забайкалья». Кто-то, спускаясь, простучал сапогами по трапу, дёрнул дверь – заперто! – матюгнулся и вернулся на палубу. Вслед за тем что-то гулко ухнуло в воду, совсем рядом, – поток обрушился сверху, песня захлебнулась, сменившись криками: «Беляки!», «Японцы, мать их за ногу!», «Ложись!» – и снова ухнуло возле борта. Пароход завалился на другую сторону, дёрнулся, выровнялся, плицы колёс зашлёпали быстрее, судно повернуло в одну сторону, потом в другую, так, что Сяосуна бросало то к двери, то на ящики, взрывы слышались уже позади; в иллюминаторах неровно зарозовело.

– Что-то горит, – сказал Сяосун бойцам. – Пойду посмотрю. Заприте за мной дверь и никого не впускайте. Я постучу вот так, – он стукнул три раза, потом один и снова три.

Проверив, хорошо ли закрыта дверь, Сяосун поднялся на мостик. За штурвалом стоял парень в тельняшке и белой фуражке с кокардой; он улыбнулся Сяосуну и крутанул колесо штурвала.

– Хватит вилять, – сказал капитан, худой мужчина в морском кителе и чёрной фуражке. – Оторвались и слава богу. Давай к «Мудрецу»! – Он повернулся к Сяосуну. – Японцы захватили мост и пушку поставили. «Мудреца» подбили, горит. Идём спасать.

В полукилометре от «Брянты» горел двухпалубный пароход. В пламени пожара видно было, как мечутся по палубам люди, кто-то прыгает в воду, кто-то пытается спустить спасательный ялик. Оставшиеся пароходы спешили к пострадавшему.

– Нам нельзя туда идти, – сказал Сяосун. – У нас груз чрезвычайной важности и на борту людей больше, чем полагается.

– Но мы же не можем бросить их в беде. Русские своих не бросают, – возразил капитан.

– Это – демагогия! У меня приказ областного исполкома!