Волны Русского океана

Шелихов обернулся к столу.

– Николай Петрович, окажи честь посланцу, поручику Харитонову, налей чарку кедровой, и кто-нибудь усадите нежданного гостя за угощение. – Проговорил, а сам тем временем развернул обертку – кашемировый цветастый платок, из-под которого вынырнул резной ларец красного дерева. – Ух, ты-ы, лепота! – Открыл. В ларце лежала огромная шишка с пучком листьев, жестких даже на вид. В нос ударил одуряюще-сладкий запах. – Однако ананас!..

Григорию Ивановичу вдруг стало нехорошо: лицо поручика расплылось в пятно, голова закружилась, затягивая в это кружение фигуры гостей и все убранство пиршественного стола; Шелихов пошатнулся, уронил презент и обвис на руках подскочивших слуг. Он не видел и не слышал, как после слов про чарку для поручика зять поднялся во весь свой лейб-гвардейский рост, с недоумением всматриваясь в фельдкурьера и медленно произнося: «Ты – поручик Гаврила Харитонов? А ведь врешь, сукин сын!» Как, заметив дурноту тестя, Резанов рявкнул, указывая на фельдкурьера: «Взять мерзавца!», а тот вдруг выхватил какую-то штуку, напоминающую кавалерийский пистолет, только с несколькими стволами, и выстрелил в воздух. Как, видя это, все испуганно отхлынули от поручика, а тот усмехнулся, сказал что-то вроде «Well, I’m done»[8 - Ну вот, я свое выполнил (англ.).] и спокойно вышел из залы. Удаляющийся перетоп копыт оповестил о том, что курьер отбыл восвояси, но это вряд ли кто заметил: все были заняты обеспамятевшим хозяином.

Григорий Иванович умер на следующий день, 31 июля, в день святого Георгия Победоносца. Ученый лекарь признал отравление неизвестным ядом. Оказалось, Резанов лично знал поручика Харитонова, а посланец оказался подменышем. Его, кстати, не поймали – как сквозь землю провалился мерзавец, – и кто и зачем обрек на смерть знаменитого промысловика, осталось неразгаданной тайной. Правда, фраза, сказанная «поручиком» по-аглицки, вызвала предположение Резанова, что заказали убийство конкуренты Григория Ивановича из Компании Гудзонова залива, с коими случались на Аляске весьма и весьма крутобранные стычки (что греха таить – доходило и до перестрелок, после коих британцам волей-неволей приходилось убираться), однако сказанное к делу не пришьешь – могло и послышаться. А уж винить в злонамерении Николая Никитича Демидова, богатейшего промышленника, хозяина уральских заводов, покровителя искусств, камер-юнкера и прочая, и прочая, никто бы и помыслить не посмел, да и знали все об особом его благорасположении к смелому и предприимчивому сибирскому предпринимателю.

«Все в руках Божьих», – говорили промеж собой купцы-промышленники, неприкрыто дивясь, как был сбит на взлете столь могучий орел, и, наверное, потому Господь всемилостивый дал умирающему силы и время, чтобы поведать наследникам, может быть, самое важное слово.

Впав в беспамятство на свадьбе, Григорий Иванович очнулся через полсуток, увидел возле постели склоненную в молитве жену, Наталью Алексеевну, дочерей, а чуть поодаль – новоявленного зятя и молодого купца приближенного, Михайлу Булдакова.

– Натальюшка… – позвал слабым голосом.

Наталья Алексеевна радостно вскрикнула и припала с поцелуями к его большой, обычно крепкой, а сейчас вялой, расслабленной руке.

Зашевелились, оживляясь, и все остальные.

– Умираю я, Натальюшка…

– Нет, нет! Ты будешь жить, сокол мой ясный, – захлебываясь слезами, говорила верная подруга, мать его любимых детей, надежная помощница. – Ты встанешь, мы с тобой еще сплаваем…

– Помолчи, – остановил муж. – Времени моего мало осталось. Надо бы исповедаться да причаститься… Пошлите за отцом Иннокентием. Наиглавнейший грех камнем на груди лежит – может, Бог его снимет… – Григорий Иванович не стал уточнять свой грех при детях, а тот был, и верно, велик: отражая на Кадьяке нападение аборигенов, он со своими людьми безжалостно убил около тысячи человек и столько же взял в заложники. Это при указе-то государыни ласково обращаться с местными! Передохнул, подождал, скажут ли чего наперсники – те промолчали. После чего добавил: – А я пока с зятьями перетолкую.

– С зятьями? – встрепенулась непонимающе Наталья Алексеевна.

– Да, матушка, с зятьями. Ты давай не медли, Авдотьюшку за Михайлу выдавай – будет тебе надёжа и опора. Николай, Михайла, – позвал умирающий слабым голосом, но они услышали, подошли. – Полюбил я вас, полюбите и вы семью нашу. Поклянитесь, что ни в беде, ни в радости не оставите мою Наталью с детьми…

Григорий Иванович даже приподнялся на локте, всматриваясь в лица молодых людей.

Резанов и Булдаков переглянулись и, кивнув, твердо сказали:

– Клянусь!

Каждый вроде за себя, а вышло – вместе, складно и ладно.

Шелихов опустился на подушки, поманил пальцем поклявшихся – те склонились над ним и услышали горячий шепот:

– Управлять компанией будет Наталья. Ей, матушке, все до тонкостей ведомо. И вас благодарностью не обойдет.

Шелихов не случайно дважды назвал жену «матушкой». Так Наталью Алексеевну называли все служащие компании – твердой рукой она управляла делами в отсутствие мужа, но и, когда нужно, ласковой была, как родная матушка.

– Гильдия ее не признает, Григорий Иваныч, – мотнул головой Михайла Булдаков. – И Коммерц-коллегия не утвердит.

– Сам знаю. А вы поспособствуйте, чтоб признали и утвердили.

Время Шелихова заканчивалось, он начал задыхаться. Явившийся наконец отец Иннокентий едва успел его исповедовать, снял тяжкий грех, освободил душу перед уходом в мир иной, а вот обряд елеоосвящения проводил уже над телом бездыханным, что усопшему, в общем-то, было ни к чему.

Глава 4

Декабрь 1796 года

Внезапный насильственный уход Григория Шелихова не подорвал позиции компании, но сложности проявились довольно скоро.

Все приказчики признали «матушку» Наталью Алексеевну полноправной хозяйкой, к такому же решению пришел Иркутский городской магистрат, но купцы, как и предполагал Михайла Булдаков, заартачились. Кто-то не желал «видеть бабу» в своих рядах, кто-то недолюбливал семью Шелиховых, а кто-то рассчитывал и поживиться, участвуя в ожидаемом развале богатой компании. Однако тучи над Натальей Алексеевной сгустились не с этих сторон. К тому времени в городе сложилась партия сторонников слияния компаний в крупный союз во главе с миллионщиками Николаем и Петром Мыльниковыми. Голиков испугался, что Иркутская коммерческая компания, объединявшая промысловые предприятия Мыльниковых, Ларионовых, Мичуриных, Дудоровских, проглотит Северо-Восточную «с косточками», потому поспешил изъять из американской свою долю и метнуться под крыло более сильных. Попросту говоря, предал своих товарищей. И тогда Наталья Алексеевна собрала семейный совет, пригласив обоих зятьев, заметно укрепивших свое положение. Николай Петрович Резанов получил ключ камергера, пользовался при дворе нового императора заметным влиянием, а купец первой гильдии Михайла Матвеевич Булдаков приобрел в промышленной среде немалый вес и авторитет. Он-то и подсказал вдове Шелихова беспроигрышный ход:

– Тебе, матушка, надобно к Мыльниковым прислониться. Предложить объединить капиталы их Иркутской и твоей Северо-Восточной. Не все, конечно, а в определенной пропорции. Самой дела не сдавать, но добровольно уйти на вторую линию. Николай Прокопьевич как старшой любит поперёд всех красоваться – и пусть! Будь похитрее, потрафь его самолюбству, поклонись отцу родному, и тогда нам никакие конкуренты не страшны. Поняла, что к чему? – Наталья Алексеевна кивнула: как, мол, не понять, всю жизнь в одном казане да на одном костре варимся. – А у тебя, Николай, – обратился Михайла к свояку, – задача особая. Ты теперь при дворе, и тебе надобно устав для новой объединенной компании загодя составить да указ императорский, утверждающий эту компанию, подписать.

– Но ведь государыня отказала Грише и Ивану Ларионычу, – напомнила Наталья Алексеевна.

– Так то государыня, – возразил Николай Петрович, до того молча внимавший словам свояка. – А государь наш исправляет ошибки матушки, вот и надобно представить ее отказ как происки, допустим, «князя тьмы». Его Павел Петрович так ненавидит, что готов все им содеянное изничтожить.

– Это какого же «князя тьмы»? – удивилась Наталья Алексеевна.

– Светлейшего Григория Александрыча Потемкина, – вздохнул Резанов. – Редкостного государственного ума был человек, да вот не уважил наследника, а тот зело памятлив.

– Зачем же подставлять хорошего человека? – рассердилась Шелихова.

– Не подстава это, матушка, а хитрый ход, – возразил Булдаков. – Покойному светлейшему мы ничем не повредим, а для Григорияиванычева дела польза может быть преогромнейшая. То ж его золотое мечтание – основать Русскую Америку.

– Да-а. – Глаза Натальи Алексеевны затуманились слезой: любимый муж не уходил из ее памяти. – Что ж, так и поступим.

– Еще добавлю, матушка, – заторопился Резанов. – Как сговоритесь с Мыльниковым, тебе самой следует в Санкт-Петербург поехать, с письмом о заслугах Григория Иваныча, к царю аудиенцию выпросить. Я в этом поспособствую, и письмецо мы с Михайлой составим со всеми атрибуциями.

Наталья Алексеевна не просто последовала умному совету Булдакова, она выбрала самое удачное время для визита к старшему Мыльникову – в день именин его среднего сына Якова – и, зная, что отец впервые отправляет своего любимца на промысел, преподнесла виновнику события в дар двадцать тысяч рублей «на обзаведение».

Дар был оценен по высшему разряду. Николай Прокопьевич, оглаживая роскошную черную бороду без единого седого волоса, пригласил гостью в кабинет на рюмочку ликеру.

– Так в чем нужда твоя, разлюбезная Наталья Алексевна? – без предисловий и обиняков вроде бы ласково спросил хозяин, усадив Шелихову на диванчик возле низкого столика и грузно опустившись рядом.

Она ласковости не поверила, но виду не подала.

Слуга принес на серебряном подносе две рюмки золотистого напитка и ароматный кофий в китайских чашечках с блюдцами и маленькими позолоченными ложечками. В серебряной сахарнице горкой возвышался мелко колотый сахар.

Хозяин поднял хрустальную рюмку, приглашая. Чокнулись, пригубили сладко-жгучей жидкости, глотнули, запивая, крепко заваренного кофия.

Мыльников вопрошающе глянул из-под кустистых бровей – светлые глаза были как обтаявшие льдинки. Наталья внутренне поежилась, но – делать нечего, надо решаться.

– На поклон я пришла, батюшка, – потупилась Шелихова, вполне естественно залившись краской смущения, отчего недоверчивый купец даже крякнул и невольно расслабился.

Выслушав предложение наследницы немалого капитала, помолчал, покачивая лохматой головой, видимо, прокручивая мысленно возможные последствия, потом вновь приглашающе поднял рюмку:

– Твое здоровье, соблазнительница! – И высверкнул голубоватыми огнями из-под нависших бровей. Похоже, одобрительно.

Однако заметил:

– А кто даст привилегию, что объединенная компания получит одобрение в столице?

– Мой зять Николай Резанов близок ко двору и берет на себя эту задачу.