Аллея всех храбрецов

– Дежурство отделу не засчитано. Выделите на сегодня дежурного в столовую.

– Что же это такое? – горячился Вадим. – Сколько можно? Столовая, стройка, совхоз, дежурство по городу?

– О стройке не надо, очень вас прошу. – попросил Невмывако слабым голосом, – вы лучше мне объясните, что такое теоретик?

– Пожалуйста, рада бога, пожалуйста, – горячился Вадим, – был, например, такой теоретик Эйлер. Ослеп и уже по памяти написал теорию движения Луны. И ни прибавить, ни убавить. Мы пользуемся. И ещё массу томов. Причём непросто ля-ля, а сложнейшей теории. И ему в своё время так же мешали, вставляли палки в колёса.

– Вы, наверное, меня слепым считаете?

– Эх, Пётр Фёдорович, – вздохнул Вадим, – не было вас и так было хорошо.

Старшего инженера отдела Станислава Терехова повсюду называли Славкой. Он и сам так по телефону звонил: «Это Славка Терехов, из двадцать пятого». До фирмы довелось ему поработать на авиационном заводе, отчего он к месту и не к месту повторял: «Вот у нас в авиации». Получить служебную на вход ему ничего не стоило. Он мог позвонить в соседний отдел или в КИС. Однако зачем в соседний? Он снова набрал свой номер. Ему ответили:

– Невмывако психует, а больше начальства нет.

Оставалось действовать на свой страх и риск. В проходной дежурила девушка со смазливым личиком. Он как-то её обидел, мартышкой назвал, но это было давно.

– Девушка, – улыбнулся Славка, – пропустите инвалида. В здравпункт иду.

– Ваш бюллетень?

– За бюллетенем и иду. Доступно?

Девушка оглянулась. Из глубины кабины выплыла старшая кабинщица.

– Чего торгуетесь? Опоздали? Запиши.

И Леночка записала.

Славка был расстроен. Надо же. В КБ с опозданиями не шутили. Придёт бумага в отдел и начнётся: обсуждения, объяснения. Затем отдел лишат премии, а его фамилию начнут склонять на каждом углу. И даже нормальные станут сочувствовать. Такой, мол, опытный и надо же. Как тебя угораздило?

Правда, завтра или послезавтра, а скорее всего через пару дней всё это далеко отлетит от него – начнутся кисовские испытания. Он перестанет появляться в отделе и само деление на день-ночь сделается для него условным. После КИСа обычная жизнь выглядит тягомотиной. Но всё дело в том, что до сих пор ему, основному исполнителю не оформили вкладыш круглосуточного прохода. Сколько он просил:

– Пётр Фёдорович, как дела с вкладышем?

– Нормально.

– Что значит нормально? КИС на носу. Пойдут испытания, вас будут с постели поднимать.

– А не пугайте, – отвечал Невмывако. – Поднимут, а у меня, может бессонница и мне просто приятно сходить в КИС. И не морочьте мне голову. Получите вкладыш вовремя. Работайте.

«Собачья рожа, – ругался про себя Славка, – свалился на нашу голову».

Под кисовскую работу оформляли вкладыш на полгода, хотя она занимала от силы пару месяцев.

По объектам в КБ работали малыми силами. Сроки были дикими. За полгода порой проходился путь от идеи до полёта. Спасала молодость. Людям постарше напряжение напоминало войну, но война была в крови и у славкиного поколения.

«Гибрид» по-прежнему требовал внимания. Объединение «Марсов» и «Венер» влекло за собой множество согласований. А ведь известно – чуть тронь, задень любой вопрос, и всё, как куча песка, приходит в движение. Вот закапризничали «сапоги», и стало невмоготу. Отдел постоянно лихорадило. Начальство считало «Гибрид» теперь требующим дежурного внимания, занимаясь в основном пилотируемыми.

В обычной жизни Славка был отчаянным мотоциклистом и нередко ходил в синяках и царапинах, но в этот раз в воскресенье на водохранилище, на скутере он дал газ вместо тормоза и летел через пирс. Тело его теперь состояло из сочленения болезненных мест, но бинты вызывали смех.

– Чудак, – уверял Вадим, – тебе теперь любой документ ничего не стоит подписать, а выйдет загвоздка, начинай разматывать бинты с головы. А под бинтами, как у человека-невидимки, ничего нет.

Появившись в отделе, Славка спросил:

– Звонили?

– Срочно к Петру Фёдоровичу.

– Обойдётся. Ещё?

– Женщина домогается, звонила пару раз.

– Кто?

– Просто женщина. С приятным женским голосом.

– Я же просил записывать.

– Я так и спросила их, – обиделась лаборантка, – но оне не соизволили отвечать.

На перекидном календаре Невмывако значилось «с. маш. ост.», что означало «секретарь-машинистка, остеохондроз». Запись касалась очередной кадровой проблемы. Недавняя проверка обнаружила в КБ нарушение финансовой дисциплины. В ряде отделов секретари и машинистки числились техниками. Доводы: кто же возьмётся за эту нервотрёпку при таком жаловании? – проверяющих не убеждали, потребовали соответствия. В отделах среагировали по-своему, ответили: у нас ни секретарей, ни машинисток. И на вопрос: кто у телефона? – секретарь теперь отвечала: дежурная. А машинистки и в самом деле были редкостью в КБ. Каждый печатал, как мог.

Когда Невмывако позвонили:

– Где ваша машинистка?

Он ответил:

– В отделе нет машинистки. Может, предложите?

Но ему ответили:

– Давайте не будем. Сотрудница вашего отдела, конструктор третьей категории Парамонова взяла в здравпункте бюллетень. С каким, думаете, диагнозом?

– Что я – доктор?

– А я вам сообщу: остеохондроз. Типичная болезнь машинисток.

– Отвечу, печатаем инструкции, – вздохнул Невмывако, – и не могу я запретить ей подрабатывать в свободное время любым доступным ей способом.

– Наше дело – предупредить.

Позвонили из КИСа.

– Стенд можете забирать.

– Какой стенд?