Откуда я иду, или Сны в Красном городе

– Вот раньше, Витя, я карьеристом был, людей «топил», чтобы повыше залезть на властную лестницу. Ты меня спас, от этого греха избавил. И теперь, блин, не хочу расти дальше вверх, даже от этой должности отказывался. Нет же: назначили. А осенью, говорят, заведующим орготделом в обком заберут. А я не хочу. Мне тут нормально. Нет, говорит первый секретарь обкома. Пойдёшь. Год там поработаешь, а потом – вторым секретарём обкома назначу. Поближе к себе. Ты, говорит, специалист уровня ЦК. Во как! Когда карабкался и давил всех, кто путь заслонял – о совести не думал. Но потом – то из – за меня, можно сказать, по моей наводке человека убили. Я и убил чужими руками, если уж честно каяться. Вот после исповеди, как на духу говорю, Витя, отшибло тягу к карьере и власти ещё большей. Так нет же! Парадокс! Я не хочу, а меня за уши тянут вверх. Пока, блин, не сопротивляюсь. Но за убитого товарища душа болит и ноет постоянно. Хоть и снял с меня Господь грех…

Он налил ещё по пятьдесят.

– Ты отслужил сегодня в храме? А у меня тоже ни заседаний, ни встреч с народом. Давай ещё по маленькой.

– Коля, займи до июля двадцать две тысячи. Не говорю зачем. Но очень надо. В середине июля верну. – Сухарев закусил коньяк грильяжем в шоколаде.

– Да не вопрос. – Гоголев вышел в соседнюю комнату кабинета, где сейф стоял кроме дивана и телевизора. Вернулся минут через пять.– Вот. Двадцать две тут. Точно хватит? Может докинуть?

– Не. Нормально. Спасибо, Коля. – Сухарев взял деньги так, будто двадцать две тысячи это так, почти мелочь. Ну, в кино сходить, мороженое съесть, лимонаду хлебнуть.– Спасибо, дорогой. Отомщу. Не деньгами, правда. Найду чем.

И они оба расхохотались. Через полчаса возле того же кинотеатра Виктор передал деньги Баландину.

– И когда планируешь их раздавать, долги свои?

– Да завтра и начну. Сейчас в Зарайск двину. Самолёт ночью в Москву. Корреспонденту билет всегда найдут. Спасибо, Витя, прямо не знаю какое огромное! В бога я так и не верю, а вот в то, что надёжные люди, готовые помочь избавится от мучений стыда – есть, теперь верю точно. Таких как ты не встречал ещё.

Он резко повернулся и, нагнув голову, побежал в редакцию. Потом, наверное, домой за вещами и в аэропорт. Сухарев вспомнил, что забыл взять в церкви бумаги о пожертвованиях храму от прихожан за январь и о расходах церкви на мелкий ремонт да на зарплаты служителям и непредвиденные траты. Надо было теперь составить отчёт и отправить его по факсу в Зарайск новому настоятелю Димитрию. На паперти его ждал водитель автобуса, который возил их с Колей Шелестом в Зарайск. Он раньше жил в Чите и там по пьянке на своей молоковозке в щепки разнёс киоск союзпечати. Требовалось срочно смыться из города. Порядки в Чите были строгие и года три он запросто мог провести за колючей проволокой на зоне. В Воркутинском исправительно – трудовом учреждении.

– Добрый день – Сказал Виктор. – Решили исповедоваться?

– Да, решил.– Водитель пожал Сухареву руку.– Примите исповедь? Грехов много у меня. Не только потому, что киоск раскрошил в пьяном виде я исповедоваться хочу. Киоск – это просто случай. Я и сам не понял как в него врезался. Ехал, правда, быстро. Но не в этом суть. Главная гадость во мне – то, что по – церковному называется прелюбодеяние и считается смертным грехом.

– Как Вас зовут? Мы за длинную поездку так и не познакомились.– Виктор обнял шофера за плечо и повёл его в церковь.

– Василий Садовский я.– Он достал паспорт и показал Сухареву.

– Господу не нужна фамилия. Имя после крещения то же самое – Василий?

– Ну да…. Хорошее имя, чего менять – то?

– Вы блуд от прелюбодеяния отличаете? – Усмехнулся Сухарев.– А то ведь блуд – тоже смертный грех, хотя неверующие сейчас считают разврат нормальным развлечением. Вообще это разные немного вещи. Блуд – это просто половая распущенность. Можешь холостым быть и гулять без удержу с незамужними, замужними, с мужиками даже спариваться. И таких полно. Или, положим, онанизмом можно увлекаться. Всё – блуд. Грех смертный. А прелюбодеяние – это если ты жене изменяешь. Тут всё конкретно. Женился – соблюдай себя, не имей побочных связей, любовниц. Верность соблюдай…

– Мой грех – именно и только прелюбодеяние. А грех Господь снимет? Снимет, конечно. Если честно исповедуюсь. И что? Больше нельзя от жены бегать налево? А если снова потянет?

– Ну, тогда не исповедуйтесь. Идите домой. И грешите дальше пока дух Ваш в прах не истлеет и не превратитесь Вы в животное! В кролика, которому только дай… Хоть сто крольчих. Пока не упадёт полумёртвым – будет блудить – Обозлился Сухарев. Но тут же успокоился. Сколько такого народа он видел. Раздражали такие граждане Виктора. И грехи людям отпускались, но человек не менялся. И всегда жизнь их наказывала. Или Бог. Какая разница?

– А церковь сама что о блуде и прелюбодеянии думает? Это хуже гордыни или чревоугодия? Или всё одинаково?

– Святые отцы любой смертный грех, гордыню, зависть, жадность, а в том числе и блуд или прелюбодеяние называют тяжелой болезнью.– Виктор остановился и внимательно стал разглядывать Василия. Придуривается что ли? – Любой, знаете ли, Василий, смертный грех- смертный. То есть самый мерзкий. Он медленно умерщвляет сначала душу, потом и плоть. Как смертельно опасная телесная болезнь, перенесенная человеком, ослабляет физическое здоровье человека, так и смертный грех серьезно подрывает его духовное здоровье.

Смертный грех неизбежно травмирует душу и оставляет шрамы. Такому человеку даже после принесенного Богу покаяния и помилования очень трудно бывает строить новую духовную жизнь. Он мучительно чувствует внутреннюю немощь. По словам святителя Иоанна Златоуста: «В Новом Завете грех блуда получил новую тяжесть, потому что человеческие тела получили новое достоинство. Они сделались членами тела Христова и нарушитель чистоты наносит уже бесчестие Христу, расторгает единение с Ним. Любодей казнится смертью душевной, от него отступает Святой Дух». А душевная смерть страшнее. Потому, что тело ещё живёт, а душа скончалась. И жить просто куском мяса со ртом и ушами – позор. Это уже не Иоанн. Это я Вам говорю.

Идите к иконе Христа распятого. Я переоденусь, облачусь в платье иерея и приду. Десять минут.– Сухарев цокнул языком и пошел в ризницу. Цыбарев ушел уже. Было пусто, сумрачно. Через одно небольшое окно ризницы серый свет вползал мутными грязноватыми февральскими струйками, похожими на папиросный дымок, медленно вплывающий в форточку, а не наоборот.

Облачился отец Илия, почистил крест наперсный, пригладил епитрахиль и пришел к Садовскому.

– Готовы? Ни слова вранья. Только правду. Причём всю без утайки. Господь ведь и так всё про Вас знает. Соврёте, не доскажете и грех Вам он не отпустит. Не облегчит душу и совесть. А вам именно это надо.

– Хорошо.– Перекрестился Василий.– Я начинаю. Всё – как на духу.

(исповедь крещенного раба Божьего Василия семнадцатого февраля тысяча девятьсот шестьдесят шестого года от рождества Христова в церкви города Кызылдалы.)

– Жениться меня заставили. Мне было восемнадцать, ей тоже. Ну, мы оба были заводными и шустрыми. Я на баяне в Доме культуры играл нашему танцевальному составу всякие плясовые, а девки кружились, прыгали и высоко задирали ноги. Положено было по ходу танца. С ними пацаны плясали. Шесть дохлых придурков, которых затянуло не в секцию борьбы, а в танцевальную студию.

Один я там был парнем мужского типа. На борьбу как раз и ходил помимо кружка баянистов. Фигура была – во! Бицепсы – я те дам! Ну, короче там у меня конкурентов не намечалось даже. И я всех почти девок из восьми возможных, в течение пары месяцев и перепортил. Ну, они, короче, и не против были. За кулисами задними, за занавесом, диван старый стоял. Там руководители студии сидели во время концертов. Ткань была такая, короче, интересная. С дивана они зал видели, а из зала никто не просматривался. Ну, да ладно.

Короче – потом я одну я охмурил за неделю и отметелил на том диване. Юлю такую. Ну, а она сдуру и забеременела. Её родители пришли к нам с двумя её братанами. Одному двадцать, другому – двадцать три. Оба не танцевали, а ходили в общество «труд» на штангу. Для начала, короче, они меня отделали по полной порции. Нос разбили, зуб выбили, ребро ещё после них месяц болело. Отец её, Юли, короче, предложил моему бате.

– Нехай, – говорит, – он или женится на Юльке, или Юлька пишет мусорам заяву на изнасилование.

– Женится, женится – Закричала мама моя. А батя развернулся, дал мне по шее крепко и тоже сказал – женится, ясное дело. Девушка, видим, хорошая, добрая. Красивая. Наш, говорит, тоже не пентюх. Сейчас курсы шоферов заканчивает. На работу я его устрою. На хорошую. Шофера очень прилично получают. А Юля кем хочет быть?

– Она буфетчицей уже работает в обкоме профсоюзов. В целом её получка больше моей. – Сказал её отец. – Живут пусть у вас. Верно говорю?

Короче, сыграли свадьбу. А кто она мне, Юля? Как была никто, так и осталась. Короче – я от неё гулять начал почти сразу после свадьбы. Она соображала хорошо и быстро допёрла, что изменяю я. Но оказалась, короче, порядочной. Не вложила меня ни братьям, ни родителям. А сама, короче, тоже активно взялась мне рога лепить на все места тела. В обкоме мужичков – толпа. Все поголовно в буфет бегают. Скоро был я весь в рогах как дикобраз в иголках. И подумал так, что хрен с ней, короче. Зато ни у кого претензий нет, никто не ревнует, а молодая семья живёт в ладу и согласии. Ну, вот, короче. Так прошло три года.

У нас с ней двое детишек. Олег и Катя. Всё путём. Родители наши дружат, подарки нам с обеих сторон и уважение. А я, короче, нечаянно словил от одной дурёхи, от кассирши вокзальной, научно говоря – гонорею. И ей, Юльке, короче, перекинул. Вот тут она братовьям доложила. В том смысле, короче, что я не просто от неё гуляю, а ещё здоровье ей порчу венерическими болячками. Стыдоба, мол, и непорядочно. Братовья меня отделали пошибче, чем в первый раз. Попал я, короче, в травматологию. Челюсть вывихнули, рёбра сломали три штуки и колено правое раскрошили, когда на асфальт сверху кинули. Штангисты, мать ихнюю! Лечился я месяц, но хромаю до сих пор. Коленку до конца наладить не получилось у врачей. Ну, да ладно. Родители наши все померли. Они на вредных производствах вкалывали. Мои на химическом заводе. Соляную кислоту делали.

А ейные папаша с маманей на электролизе в медеплавильном цехе комбината «цветмет». У всех при смерти признали рак лёгких. Ну, короче, живём двадцать седьмой год. Наши дети выучились в институтах на ветеринаров и уехали в Баргузинский заповедник на работу. Так там и прижились на славном озере «Байкал». А у нас с женой раздолье началось. Братья её в Иркутске тренерами по штанге стали. Успехи у них. Чемпионов стали плодить. Деньги хорошие получать. А мы тут гуляем друг от друга от всей души! Короче, нам с ней по сорок четыре годочка, а прыти – как у молодых. У неё любовники – директор кирпичного завода и замполит местной части воинской. Противовоздушной обороны полк стоял в городе.

Она вся в цацках блестящих. Подарки от мужичков. Ну, там ещё перстни с камнями ценными, шмотки импортные. Молодец. А я на гормолзаводе вкалываю. Вожу молоко по желтым бочкам на все улицы. Молоковозка новая, «Зил». Хорошая машина. Ну, я после работы деваху беру, которая из продавщиц молока, и еду с ней на Байкал в Гремячинск. На самый берег. Там дом отдыха, санаторий и база для туристов. Вот я на базе домик снимаю на сутки и, короче… Ой, сколько я туда бабья перевозил. И замужних, и вдов, и разведёнок. Мужья некоторые меня выслеживали да с корешами мутузили до красных соплей. Ну, короче, всё как положено.

Жаль – молодухи незамужние кончились. Чего им вязаться с дядей, которому под пятьдесят? Ну, собственно, я до пятидесяти и шустрил. Переимел их столько, что будь моя жена мужиком – места бы живого на теле не было. Только рога. Как у меня, короче. А пятьдесят лет мы дома отметили. Юбилей. Дети приезжали. Подарили мне мотоцикл «ява». Очень престижный. Достали же где – то. Жена, короче, тоже не сплоховала. Купила мне в подарок ружьё охотничье. Тульскую двустволку семизарядную. Два патрона в стволах, пять в отдельной коробочке – магазине. Отпраздновали.

Потом стали на работе отмечать. И затянули пьянку на пять дней. Вот пятым днём я и поехал отвозить молоко. Завгар хотел меня удержать, но пьянее был, не вышло у него. Вот тогда я в киоск газетный и влетел на скорости. Всё там порушил. Выскочил из машины и ходу на трассу. Бегом. И смылся сперва на попутке в Гремячинск. Потом через Байкал переправили меня и уже из Иркутска улетел я в Челябинск. Денег- то на юбилей надарили на работе килограмма два. Все карманы забиты были четвертаками да десятками. Купил в Челябе портфель, деньги туда перекинул, приоделся как приличный человек и поехал в Зарайск. Там работу хорошую не нашел и предложили мне сюда ехать, в Кызылдалу. Шофера, мол, там во как нужны! И, короче, я туточки три года уже. И никто про меня из прошлой жизни не знает. Ни жена, ни дети. Вот. А совесть о грешной жизни стала меня глодать с год назад. Задумался как – то на озере, на рыбалке. Жизнь прожил просто как кобель безмозглый. Батя покойный мне, молодому, про мою страсть к бабам так говорил: « Хреновое дерево, Васёк, в сучок растёт». Вот точнее про меня и не скажешь."

– Я всё выложил. Исповедовался. Другого нет за мной позора. Не украл ничего, не завидовал, не гордился и нее жадничал, короче, никогда. Всё.

– Нагнитесь. Господь услышал Вас и решает. Через минуту будет ясно – отпустил он Ваш грех или нет. – Сказал священник Илия и набросил ему на голову епитрахиль голубую с шестью крестами вышитыми. И быстро разрешительную молитву прочитал.

– «Господь и Бог наш Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия, да простит тебе, чадо Василий, вся согрешения твоя, и аз, недостойный иерей, властию Его, мне данною, прощаю и разрешаю тя от грехов твоих…»

– Грех Господь отпустил Вам. Но теперь и Вы не опозорьте и не унизьте Бога нашего повторением греха. Ибо наказание последует незамедлительно. И будет суровым за обман Господа. – Илия снял епитрахиль с грешника и пригладил её у себя на груди. – Идите, и впредь не грешите.

Садовский Василий перекрестился трижды и ушел. Сухарев переоделся в гражданское и пошел домой. На душе было муторно. Не нравился ему Василий и не верил он ему. Знал, что такие грешить не перестают почти до смерти. То есть – пока могут. Лара ждала его и напекла, как обещала, беляшей. А к ним поставила графин с любимым Витиным томатным соком.

– Ну, что инопланетяне вчера ночью сказали? – Серьёзно поинтересовалась она.

– Сказали, что мне надо заняться исследованием нашей аномальной зоны – Тургайского прогиба. И ещё сказали. Сухарев помрачнел и прямо поглядел в глаза Ларисы.

– Сказали, чтобы я ушел из церкви.

– Как это? Церковь- вся твоя жизнь. Вся биография. – Грустно сказала она и вздохнула.

– Да я не решил ещё. – Обнял её Виктор.– Правда, после общения с Голосом вселенского Разума пять раз перечитал медленно и вдумчиво Библию. Получается что и Бог отец, и сын его врут нам – это раз. И сами они людей ненавидят, хотя апостолы Христовы говорят обратное. Но по жизни и я, священник, не замечаю его доброго отношения к людям, тем более – любви.

Да, блин… Надо поговорить с профессорами из Зарайска, которые изучают наши аномалии. Как Господь смог позволить кому- то сделать из нашей земли ненормальную зону? Как он пустил сюда призраков из созвездия Весов? Странно это всё и болезненно. Не прав Господь. Ох, не прав. Наверное, я уйду из церкви. У меня сейчас абсолютные знания и совершенный разум. Буду работать с учёными. Что есть правда? Инопланетяне или Бог? А?