Вкус пепла

Варвара Николаевна собралась объяснить, но взгляд споткнулся о крепкий затылок чекиста, и слова сами собой застряли в гортани. Продолжать разговор не имело смысла. Поняла: Бокий помогать не станет.

А подчиненный зашуршал бумажками, внимательно просматривая то одну, то другую, будто забыв о том, что он в комнате не один.

– Что ж, Глеб, смотри… – женщина резким движением руки отряхнула подол платья, – как бы не пожалел, – и, не прощаясь, покинула кабинет.

* * *

Аристарх Викентьевич, чтобы хоть как-то скрыть смущение, принялся протирать очки некогда отрезанным от старой портьеры кусочком бархотки. Зрение только начало подводить следователя, а потому оптику мужчина применял крайне редко, в исключительных случаях. Да и то, скорее по причине того, чтобы хоть как-то скрывать свои эмоции.

Первой на допрос из всего семейства Канегиссеров Геллер, как ни странно, вызвал дочь Иоакима Самуиловича, сестру убийцы, Елизавету, или, как ее звали в узком домашнем кругу, Лулу.

Елизавета Иоакимовна не признала Озеровского, расположившегося в дальнем углу слабоосвещенной камеры. Да, собственно, с какой стати она должна была узнавать человека, которого видела всего один раз в жизни и то при трагических обстоятельствах: смерти брата?

Тихо сидя на тяжелом, привинченном к полу табурете, вжавшись в него, девушка бросала испуганные взгляды то на коричневую поверхность крышки стола, на которой лежали чистые листы бумаги для протокола, чернильница и перо, то на следователя, вольготно развалившегося напротив и в который раз сально осматривавшего фигурку арестованной, то на стены камеры, выкрашенные в непонятный грязный цвет.

Геллер молча ждал, когда девушка освоится в непривычной обстановке. А может, и по какой иной причине.

Испуганно погуляв по стенам, глаза арестованной с тоской и болью остановились на зарешеченном окне, за которым гудела пусть и ограниченная, но все-таки свобода.

Молчание затянулось. Впрочем, бесконечным оно быть не могло.

– Елизавета Акимовна, – наконец проговорил Геллер, слегка изменив отчество девушки: следователю так было проще его произносить. Еще не хватало напрягаться: Иоакимовна…

Девушка встрепенулась:

– Я вас слушаю.

– Да нет, дорогуша, – не проговорил, а выдохнул чекист, – это мы вас слушаем. Давайте не будем терять время. Рассказывайте о брате.

– Что рассказывать?

– Все! – осклабился Сенька. Девчонка ему определенно нравилась. «Нужно будет перевести ее в одиночку, – мелькнула мысль в голове чекиста, – а после наведаться. С допросом». Последняя мысль настолько понравилась Семену, что он даже улыбнулся.

Девушка улыбки не поняла.

– О чем вы?

– О вашем брате, Елизавета Акимовна. – Улыбка продолжала играть на лоснящейся физиономии чекиста-анархиста. – О Леониде, убийце товарища Урицкого. Давайте, давайте… Как на духу! С кем встречался? Кого приводил в дом? По какой причине застрелил Моисея Соломоновича? Или вам ничего не известно об убийстве?

Геллер в наигранном удивлении округлил глаза:

– Неужели вам ничего не сказали при аресте?

– Отчего ж, сказали, – выдавила из себя девушка, – только я не могу в это поверить.

– Представляете, и мы не можем! – воскликнул чекист, ударяя себя руками по коленям. – Средь бела дня! В здании Комиссариата внутренних дел! У всех на глазах! Кто ж в такое поверит? А тем не менее… Так что вы нам поведаете?

– Я не знаю, что вы от меня хотите, – Елизавета Иоакимовна впервые бросила взгляд на Озеровского, как бы ища у того поддержки. Затем наполненные слезами глаза девушки вновь переметнулись к окну, с него – на расплывшуюся на мягком стуле фигуру следователя, – я ничего не знаю! И я не верю, что Лева мог кого-то убить! Он не такой! Он…

– Не мог даже муху прибить на стекле? – закончил за арестованную Геллер. – Слышали мы такое. И не раз. – Рука чекиста схватила со стола исписанный лист, затрясла им перед лицом арестованной. – Вот! Вот показания вашего братца! Он убил товарища Урицкого из-за мести! Мести! Мстил за расстрелянного друга. Кто был его друг, за которого он мстил? Кто?

Голос Геллера взорвался, перешел на крик, отчего девушка мгновенно сжалась, затравленно бросая взгляды то на Геллера, то на Озеровского.

«Дурак, – мысленно оскорбил Сеньку Аристарх Викентьевич, – вопрос поставлен неправильно. Да и криком давить следует, только когда загоняешь жертву в угол, из которого нет иного выхода, как сказать правду. А в самом начале допроса… К чему? Войди в доверие. Тем более она только свидетель. Перетяни на свою сторону. Дай надежду. А так-то зачем?»

Озеровский нацепил на нос очки, кинул взглядом по напряженной фигуре Геллера, и его будто током ударило. Так было однажды, в начале столетия, когда в дом, где его молодая семья снимала квартиру, проводили электричество. Решил сам, из любопытства, вкрутить лампочку, в результате получил серьезный урок. Но на сей раз ток был иного рода.

Старик следователь неожиданно понял причину крика. И от данного осознания ему стало страшно.

«Семена Геллера, – догадался Аристарх Викентьевич, – не интересует результат расследования. Вообще! Чекиста в данный момент интересует только одно: девчонка, сидящая напротив. Какое убийство? Какой Урицкий? Для Геллера все эти слова так же далеки, как для меня римское право: вроде и рядом, однако далече».

Сенька буквально пожирал девчонку, глотал, давясь слюной. При этом наслаждаясь властью. В зрачках анархиста опытный сыщик прочитал только одно: а ведь девочка будет моей!

«Вот откуда родился крик! Не из желания узнать истину, а из предвосхищения будущего наслаждения. Слава богу, хоть девчонка ничего не заметила».

Геллер с трудом взял себя в руки, откинулся на спинку стула и, вскинув квадратный подбородок, произнес:

– Итак, Елизавета Акимовна, жду ответа.

Озеровский сжал губы. Отвернулся к стене. Господи, как все мерзко, противно. Слава богу, Семен не догадывается о его состоянии, полностью игнорирует присутствие в камере постороннего человека. Специально игнорирует. Семен сразу был против того, чтобы человек Бокия сопровождал допрос. Однако пойти супротив Глеба Ивановича не решился: кишка тонка.

Девушка затравленно, исподлобья наблюдала за грозным следователем.

– Будете говорить? – вновь повысил тон Геллер.

– Я не знаю, что сказать. Я понятия не имею, о ком идет речь.

– Ой ли? – Сенька кинул на стол исписанный лист.

«А ведь это не протокол допроса Канегиссера. Пустышка, – тут же отметил Озеровский. – Глупый ход. Если хочешь использовать документ, но у тебя его нет под рукой, выпиши хотя бы некоторые цитаты из подлинника, чтобы было чем аргументировать. А так, нахрапом… Расчет на деревенского забитого дурачка».

– В показаниях вашего брата, – продолжал тем временем врать Семен, – сказано, будто вы знали о готовящемся покушении. – Чекист в который раз мысленно обматерил Озеровского. Тот ему мешал. Не будь старика, давно бы уже разобрался с этой стервочкой. И, может, даже не один раз. – Что скажете? – Рука бывшего анархиста с силой опустилась на столешницу. – Долго будем молчать?

Елизавета Иоакимовна сжала маленькие, почти детские ладошки.

– Я действительно понятия не имею, о чем вы говорите! Ничего подобного я не слышала! В последнее время Леня дома появлялся крайне редко. Как я слышала, он сошелся с какой-то женщиной. Но кто она, где живет, мне неизвестно. И со мной он ни о чем… Я всегда была для него только, как он говорил, взбалмашной девчонкой. Поймите!

– Давно брат не живет с вами? – Озеровский сам не заметил, как с его языка сорвался сей невольный вопрос. Геллер недовольно покосился на старика, однако промолчал.

– Недели три. Точно не помню.

– Три недели? Не так уж давно, – едко заметил чекист. – А друзья? С кем водился?

– Понятия не имею, – повела худенькими плечиками девчонка, и тут же, опомнившись, затараторила: – Нет, конечно, он был с кем-то близок. И к нему приходили гости. Но кто эти люди, я не знаю. Честное слово! Я ни с кем из них не встречалась. Он никогда и ни с кем меня не знакомил. Не хотел, чтобы ко мне после приставали…

– А кто спрашивал о вашем брате у вас? Приходил ли кто к нему во время его отсутствия? – Озеровскому было наплевать на грозные взгляды чекиста. Гончая взяла след.

– Не было никого. И никто им не интересовался.