Свет венца

Иоселевич, присев на корточки, рылся в ящике стола, а потому, появление следователя пропустил: тому помог толстый, ворсистый ковёр, который застилал пол приёмной. Хлопок закрываемой дверной створки испугал секретаря. Александр Соломонович резко вскочил с корточек, распрямился, быстро мигая ресницами за стёклами очков, уставился на неожиданного посетителя.

– Сегодня неприёмный день, Аристарх Викентьевич. – Произнёс испуганный Иоселевич первое, что пришло в голову. – Если по личному вопросу, приходите завтра.

Странно, подумал Озеровский, с чего он так нервничает? Вон, как пальцы забегали по отвороту куртки.

– Я не на приём, Александр Соломонович. И не по личному. – Следователь огляделся, нашёл стул, придвинул поближе к столу, тяжело уселся на него. – Я к вам как к свидетелю совершённого преступления.

– То есть? – Не понял, или сделал вид, будто не понял секретарь.

Озеровский извлёк из кармана скомканный платок, вытер потный лоб.

– Жарковато, сил нет. Сердце едва не выпрыгивает. – С последней фразой следователь поднял голову, внимательно посмотрел на секретаря, механически отмечая изменения в поведении последнего. – Меня, и товарища Бокия, интересует, по какой причине посещал данное заведение убийца Моисея Соломоновича, гражданин Канегиссер? Сразу отмечу: не в день совершения убийства. – Платок медленно скрылся в кармане. – Врать не советую: я ознакомился с тетрадью регистрации посетителей.

– Не понимаю, об чём речь. – Иоселевич ослабевшей рукой нащупал стул, придвинул к себе, присел. – Товарищ Урицкий действительно был знаком с инженером Канегиссером. Вполне возможно, знаком и с сыном инженера. А почему преступник приходил сюда? Так, тому имеется объяснение. Скорее всего, убийца посетил комиссариат перед совершением преступления в целях подготовки. Но сие вовсе не означает….

– Перестаньте, Александр Соломонович. – Перебил Озеровский. – Леонид Канегиссер посетил комиссариат двадцать третьего августа, о чём имеется отметка в теради. Я допросил охрану. Они вспомнили, в тот день Моисей Соломонович отсутствовал до позднего вечера. А Канегиссер приходил днём. И пробыл в помещении комиссариата почти час, точнее сорок минут, о чём тоже имеется отметка. Конечно, можно предположить, будто Канегиссер приходил к товарищу Урицкому, ждал его и не дождался. Однако, я думаю иначе. Потому, как мне известно, о том, что вы лично знакомы с убийцей Моисея Соломоновича. Месяц назад, в конце июля, вы имели возможность встретиться с Леонидом Иоакимовичем дома у вашего руководителя, на Васильевском. Мало того, вы вместе с гражданином Канегиссером покинули жилище Урицкого: в том дала показания хозяйка дома покойного Моисея Соломоновича.

Лоб секретаря покрылся испариной.

– Вы что-то путаете.

– Александр Соломонович, – голос следователя слегка потеплел, – поверьте, у меня даже в мыслях нет, вас в чём-то обвинять. К тому же, я прекрасно знаком с вашей ответственной позицией по поводу расстрела Перельцвейга, с которым вы также были хорошо знакомы. Это мужественный поступок. Я понимаю: вы действительно не можете знать, что происходило дома у товарища комиссара. Но вот то, что происходило в этих стенах, – Озеровский обвёл взглядом кабинет секретаря, – знать должны. Итак, меня интересует последний визит Леонида Канегиссера.

– Я….

– Вы были на месте. Это я тоже выяснил. – Аристарх Викентьевич слегка наклонился к собеседнику. – Александр Соломонович, у меня хватка бульдожья, если во что-то вцеплюсь – не отпущу. К тому же, не вижу причин для молчания: вы проходите по делу исключительно в качестве свидетеля. Или мне пожаловаться Глебу Ивановичу? Как понимаете, я выполняю его распоряжение. Итак?

Иоселевич поёрзал по стулу.

– Но это было так давно…

– Что ж, – Следователь сделал вид, будто собирается покинуть помещение, – будете обо всём рассказывать товарищу Бокию, лично, после моей докладной. Сомневаюсь, что после вы останетесь на данном посту.

– Хорошо! – Выдохнул Иоселевич, и весь осел на стуле, будто сдулся. – Я расскажу. Действительно, Леонид Канегиссер был здесь в августе сего года. – Озеровский отметил: дрожь в руках секретаря усилилась. – Двадцать третьего Канегиссер приехал ближе к вечеру, что-то около четырёх, или в половину пятого. – В шестнадцать сорок, мысленно отметил Озеровский, припомнив запись в тетради посещений. – Он хотел встретиться с Моисеем Соломоновичем, однако того, как вы правильно заметили, не оказалось на месте. Данный факт взбесил Канегиссера. Я пытался его успокоить, однако он не пожелал меня слушать. Перешёл на крик. Матерился, что для него несвойственно. Вы правильно сказали, я знал Канегиссера ещё до покушения. И с его другом, Перельцвейгом, был хорошо знаком. А как иначе, ежели, когда я приезжал на дом к Моисею Соломоновичу, то постоянно натыкался на физиономию последнего. Потом этот глупый заговор в Михайловском училище… Урицкий повёл себя, как влюблённый мальчишка: никак не желал подписывать распоряжение о расстреле. После пил, по-чёрному. Вы говорите, его не было двадцать третьего. Да его четыре дня не было в комиссариате. – Неожиданно зло выпалил Иоселевич. – Приходилось придумывать, выкручиваться, мол, Моисей Соломонович выехал куда-то и затем-то. А на самом деле он дома валялся, в стельку пьяный. А тут этот прибежал. Истеричка! Кричит, руками машет. Понятно дело, из-за Перельцвейга. Ну, я и послал его, куда подале. Он ещё пуще орать начал. Пришлось вытолкать в шею.

– Что кричал?

– Не помню. Что-то о предательстве и мести. Вёл себя, как ревнивая баба.

Слишком много говорит, моментально отметил Озеровский, скорее всего, врёт. Однако, складно, видно готовился.

– После вы встречались с Канегиссером? Хотя бы мельком?

– Нет. – Уверенно ответил помощник комиссара внутренних дел.

Вторично врёт. – Тут же сделал зарубку в памяти следователь. – Старик – лифтёр утверждает, Канегиссер общался с ним в день смерти Урицкого. Причём, не просто общался: убийца поинтересовался, когда прибудет комиссар? И Иоселевич ему ответил. Если бы промеж них была ссора, как утверждает помощник, то никакого бы диалога в тот день не состоялось.

– Понятно. Александр Соломонович, а что вам известно о гражданине Свиридове Степане Фёдоровиче?

Озеровский задал вопрос наобум, просто так, пока обдумывал иной ход. Но именно этот вопрос, как понял следователь, испугал помощника комиссара более всего.

Густые ресницы секретаря за стёклами очков несколько раз испуганно моргнули:

– Простите, о ком?

– Об инженере – путейщике, что проживает в «толстовском доме».

– Не знаю, о ком речь. А кто это?

– Друг гражданина Канегиссера. Ничего о нём не слышали?

– Нет.

– Ну и ладненько. – Всё, сказал сам себе Озеровский, я на верном пути. Больше допрашивать нет смысла. Я знаю главное. – Как говорится, пора и честь знать.

Аристарх Викентьевич встал, протянул руку:

– Простите, что потревожил. Но такова служба. Кто-кто, а вы-то знаете, как у нас происходит.

Александр Соломонович протянул руку в ответ. Та оказалось до противного мокрой и липкой.

Спускаясь по лестнице, следователь мысленно попытался «закрыть логическую цепочку». Однако, из того ничего не вышло.

Иоселевич близко знаком с новым дружком Канегиссера, рассуждал Озеровский. И тот дружок, Свиридов, вдруг, неожиданно, устремляется в Москву, прям перед покушением на Ленина. Одновременно, тут, в Петербурге, происходит покушение на Урицкого, в котором, вполне возможно, принимают активное участие служащие комиссариата и Петросовета. Но это пока допуск. Теперь Иоселевич. Мог он руководить операцией по убийству Урицкого? – Аристарх Викентьевич на секунду замер на ступеньке. – Ответ отрицательный. Иоселевич не та фигура, чтобы разработать такой широкомасштабный план. Скорее всего, он исполнитель. Но тогда кто стоит за заговором? Петросовет? ПетроЧК? А, может, еврейская община? Почему община? Да потому, что в этом деле многое завязано на евреях, раз. Второе, Урицкий, в последнее время, тесно контактировал с синагогой. Зачем? Для чего? Особенно, если учесть, что убийца – еврей, убитый – еврей, Иоселевич тоже еврей. И расстрелянный по приказу еврея Урицкого Перельцвеёг тоже еврей. Прям, какая-то еврейская карусель получается.

* * *

Александр Соломонович, спрятавшись за тяжёлой портьерой, глядя в окно, отметил, как следователя встретил у входа в здание комиссариата незнакомый молодой человек, который, судя по всему, специально ждал именно Озеровского. Старик и юноша о чём-то поговорили, с минуту, после чего Аристарх Викентьевич направился в сторону ожидавшего авто, а юноша, пешком, устремился в сторону арки, ведущей на Морскую улицу. Едва машина ПетроЧК тронулась с места, как товарищ Иоселевич тут же кинулся со всех ног вниз по лестнице.

* * *

Яков Михайлович не поленился, сам, лично, прошёл в кабинет секретаря Президиума ВЦИК Варлаама Александровича Аванесова.

– Не отвлекаю? – Присел напротив, так, чтобы промеж них оставался стол.

Председатель ВЦИК считал себя отменным психологом: расположившись, таким образом, он, как бы, на минуту, поставил себя на один уровень с секретарём. Чем, якобы, возвысил того в собственных глазах.

Сын армянского крестьянина, волею судьбы, ставший одним из руководителей молодой, Советской республики, оторвался от бумаг, сквозь линзы таких же, как и у Председателя, очков, вскинул усталый, опустошённый взгляд на Свердлова.

– Да нет. Что-то случилось?

– Как сказать… – Крепкие пальцы Председателя ВЦИК подхватили лежащий на столе карандаш, принялись его крутить. – Как думаешь, Варлаам, ВЧК, самостоятельно, справится с контрреволюцией?

– В смысле? – Не понял Аванесов. – Борьба с врагами революции – прямая обязанность чекистов.

– Я не о том. – Поморщился Яков Михайлович. – Контра стала более активной. Более опасной. Они уже прошли переходный этап от подготовки к вооружённому сопротивлению. Моисей и Ильич яркий тому пример. Сегодня враг мелкими актами не довольствуется, делает попытки пробиться и в армию, и на флот, на передовую. В том числе, и в саму ВЧК.

– Там Дзержинский.