Долгое дело

Людмила застегнула халат и взялась за «Чародейку».

Кровати, плотиной перегородившие комнату, не давали развернуться, да и сами не разворачивались. Она решила выставить в переднюю невысокий сверкающий комод, который выглядел более покладистым. Комод медленно поехал, спотыкаясь о паркетины.

Когда он оказался в передней, зазвонил телефон. Людмила сняла трубку и молчала, стараясь отдышаться. Но в трубке тоже дышали, словно на том конце провода тоже двигали комод из гарнитура «Чародейка».

– Слушаю, – удивленно сказала Людмила.

– Триста шестьдесят первая? – спросил торопливый женский голос.

– Да, квартира триста шестьдесят первая.

– Милочка, я не знаю вас, а вы не знаете меня. И не спрашивайте, откуда мне что известно. В вашу квартиру идет вор, рецидивист…

– Уж не за «Чародейкой» ли? Ее одному не вынести. Ириха, перестань дурачиться!

– Милочка, теряешь время, – чуть повелительно сказала женщина, и Людмила сразу поняла, что это не Ириха. – Он уже, возможно, поднимается по лестнице. Слушай внимательно. Этот опасный бандит прослышал про ваш достаток. Сначала будет подбирать отмычки, а потом взломает дверь.

– Но я же дома, – усмехнулась Людмила.

– Он знает, ему терять нечего.

– Боже, что за чепуха. Да кто вы?

– Друг. Не выходите на лестницу…

– Я сейчас же звоню в милицию, чтобы вас задержали!

– Вместо благодарности, – вздохнула незнакомка. Людмила хотела ей сказать, что это неумная шутка, – в наше время бандиты в квартиры не вламываются. Хотела сказать, что в этой дурацкой шутке не видит смысла. Хотела сказать, что какой же это бандит будет выбалтывать замышленное преступление, если только она не наводчица… Хотела сказать и не сказала, прижав трубку к груди, – от двери донесся слабый металлический звук, железо о железо…

Людмила замерла, сразу лишившись сил. Но страх оказался сильней: она швырнула трубку на аппарат, подскочила к порогу, открыла вторую дверь и набросила на первую крюк, который Максим ввинтил на всякий случай. И услышала, что уже пощелкивает замок – подобрал. Она стремительно захлопнула вторую дверь, попятившись от нее, как от наезжавшего бульдозера.

Дверь вздрогнула и затряслась от рывков, которыми хотели ее высадить вместе с дверной коробкой. Людмила вскрикнула и отскочила дальше, к мерцавшему полировкой комоду. Она даже не удивилась, как смогла в секунду передвинуть комод и придавить им вибрирующие двери. Сил осталось дойти только до телефона, набрать 02 и крикнуть:

– Скорей! Скорей, выламывают дверь…

Из рапорта участкового инспектора. 26 марта сего года в 13 ч. 10 м. по указанию дежурного райотдела я прибыл по адресу: ул. Солнечная, д. 8, кв. 361. На лестничной площадке мною был обнаружен неизвестный гражданин, пытавшийся выломать дверь указанной квартиры и уже оторвавший ручку и почти всю обивку. Неизвестный гражданин оказался Иванцовым Максимом Николаевичем, проживающим в этой же квартире. Проверив обстоятельства происшествия и переговорив с его женой, которая на голос мужа добровольно открыла дверь, выяснил, что ей был телефонный звонок неизвестной женщины, которая, видимо, приняла спешившего мужа за вора. А гражданин Иванцов М.Н., в свою очередь, решил, по его словам, что вор закрылся в квартире, почему и начал ломать дверь. Таким образом, налицо ошибочная ситуация. Гражданин Иванцов М.Н. был трезв.

Из дневника следователя. Правовые органы знают не обо всех преступлениях, потому что к ним не поступает информация. И одна из причин – некоторые тихие потерпевшие, которые меня злят сильнее, чем все неправды и несправедливости. Ведь не жалуются. Ведь не возмущаются! Когда у меня сидит такой тишайший и рассказывает, как его обидели на работе, дома или в автобусе, – спокойно, между прочим, как мимолетный эпизод, – я молча кричу ему: «Хоть теперь возмутись! Взорвись! Заплачь!» Эти люди не обижаются, или забывают обиды, или сразу их прощают… Парадокс: есть обиды и нет обиженных. Но ведь бороться с чем-либо можно только возмутившись. Не возмутившийся несправедливостью и сам несправедлив. Если уж себя не отстаивает, что же говорить про помощь соседу… Да мимо пройдет!

Объявление на столбе. Продается новая, неношеная каракулевая шуба по магазинной цене. Обращаться на Спортивную улицу, дом 3, кв. 7, от 18 до 19 часов.

Козлова посмотрела на ходики: прошло сорок пять минут указанного в объявлении времени, а была только одна покупательница, да и та баскетбольного роста, которой никакая бы шуба не подошла. Видимо, одного часа маловато, и придется переписать объявление: пусть ходят с шести до восьми вечера. В магазине такую шубу схватили бы сразу, хоть и цена солидная. Но меховые магазины расположены в центре, а к ней, на улицу Спортивную, ехать с тремя пересадками. Не каждый захочет.

Козлова вынесла шубу в переднюю и повесила у двери – входи и меряй. Тут и зеркало. Черные мелкие завитки пружинили под пальцами и казались живыми. Не разовьешь, завиты самой матушкой-природой. Говорят, на каракуль годятся только ягнята. И еще говорили, что на какие-то изделия – может и на каракуль, или вроде бы на замшу – идут только утробные барашки. Все-таки жалко продавать.

Звонок не то, чтобы испугал, но сбросил руку с шубы, словно та была уже не ее.

Козлова открыла дверь. В переднюю вошла представительная дама в модном пальто и легком платке на голове. Это была настоящая покупательница, не баскетболистка. Такая, возможно, начнет торговаться, но уж обязательно купит.

– Здесь от восемнадцати до девятнадцати? – спросила она тем голосом, который кто зовет грудным, кто низким, а кто сытым.

– Да-да, проходите, – предложила Козлова, хотя проходить было некуда, да и незачем: гостья уже стояла перед шубой, изучая ее взглядом. Хозяйка хотела было сказать, что продавать жалко, но покупательница тяжело и шумно вздохнула. И тогда Козлова сразу увидела большой живот, который вздыбил пальто и скособочил пуговицы натянутыми петлями.

– О, извините, – суетливо пробормотала Козлова и быстро сходила за стулом.

Покупательница с готовностью опустилась на него, рассматривая шубу сидя, как картину в музее. Но как же мерить…

– Для сестры ищу, – ответила дама на мысль Козловой. – Просила сходить по объявлению. Сколько хотите?

– Тысячу сто, как и в магазине.

– Перепродают всегда со скидкой.

– Да ни разу не надевана. Вот и чек, – опять засуетилась хозяйка, извлекая из кармана шубы мятую бумажку.

Но покупательницу чек не интересовал – она смотрела на шубу.

– Если не секрет, почему продаете?

– Вступаем в кооператив, деньги нужны на трехкомнатную…

– Деньги всем нужны, – философски заметила гостья, поднялась и начала ощупывать рукав.

Она утюжила завитки, погружаясь в них бордовыми пиками ногтей; взъерошивала шерсть, пропуская ее меж пальцев; гладила ладонью борт, как щеку ребенка. Видимо, разбиралась в мехах.

Внезапно покупательница отпустила шубу и схватилась за горло. Даже при неярком электрическом свете было заметно, как она побледнела. И тут же ее ноги словно переломились в коленях, и дама села, как упала, стукнув об пол каблуками сапожек.

– Вам плохо? – испугалась Козлова.

– Тошнит…

– Сейчас принесу водички, – уже на ходу бросила хозяйка.

– Кисленького бы…

– Лимон есть. Минутку!

Козлова ринулась на кухню. Налила стакан чаю, бросила туда кусочек сахара и отжала пол-лимона. Мешала уже на ходу – лишь бы не расплескать.

Покупательница выпила чай залпом и облегченно вздохнула:

– Извините, доставила вам хлопот…

– Что вы! В таком положении со всеми бывает.

Дама медленно поднялась. Видимо, силы к ней еще не вернулись. Она поправила платок, заполняя переднюю запахом каких-то духов, и сказала вялым голосом:

– Считайте, что шубу я купила, завтра в это же время… Приведу сестру. До завтра с деньгами потерпите?