Бла-бла-бла. Роман-каверза

– А ты, что, доктор? – окрысился кабацкий владелец.

– Нет, но пульс поискать могу в положенном месте, – ничуть не смутился волюнтарист. – Ведь я всё же массажист по первому образованию.

– Я тоже когда-нибудь помру, – томно сказала девица Морякова.

– Все там будем, – галантно пообещал Энгусов.

Чтобы бесплодно не спорить, волюнтарист опустился на оба колена, пощупал запястье букмекера, потом поводил дланью по его дряблой вые. Супротив горла.

– Пульс не определяется, – наконец, объявил он.

Девица Морякова взвизгнула. Энгусова аж передёрнуло – фальшиво взвизгнула эта разбитная самка, без души и без сострадания. С одним лишь артистическим фиглярством. С одной лишь преамбулой. Или – сомнамбулой. Или уж скорее – инкунабулой. В общем, как-то неправильно вскрикнула.

– Надо неотложку срочно! – высказался кто-то из завсегдатаев.

– Какая неотложка, если он уже крякнул? – возразили тому. – Тут уж полицаев надобно. Чтоб засвидетельствовали.

– Искусственное дыхание и непрямой массаж сердца!

– Он массажист, вот пускай и делает! – сказал мужик Дунин.

– Ещё чего?! – крикнул Бобриков. – Сердце вообще-то по докторской части. Я могу локти, колени да голени! И трапециевидную мышцу!

– Что голени, что сердце – никакого различия! Жми себе и массируй!

– Это у тебя нет различия! – огрызнулся волюнтарист.

– Безобразие! Люди здесь отдыхать собрались, вино пьют, а они тут помирают! – высказали персональную претензию Бобрикову, будто бы он букмекеру был сторож.

– А сколько прошло? – спросил кто-то. – А то – пять минут – и всё: душа из тела окончательно выколупывается, и никакой реанимацией не восстановишь.

– Не прошло пять.

– Прошло. Время быстро идёт. Иной раз даже пукнуть не успеешь – а уж полчаса в небытие сверзилось!

– Ну да, быстро! Тянется – с тоски можно подохнуть!

– Ой, не надо бы про подохнуть! А то уж подох один.

– Это я так…

– Эх, – неприязненно сказал Энгусов, – не успел даже толком водочки выпить – как тут сейчас полицаи сбредутся, станут свидетелей нагло опрашивать, в человечьи паспорта пристально зыркать.

Он хотел встать и уйти. Для большей адекватности. И соблюдения достоинства. Ну, в общем, вы понимаете.

– А у меня нет с собой паспорта, – сказала девица Морякова.

– Значит, заберут до выяснения, – сказал Дунин.

– Чего меня выяснять! – крикнула Морякова.

– Не тебя, а обстоятельства, – поправил её Бобриков.

– А хоть бы и обстоятельства!

Василий Абрамович пребывал в явственной неопределённости. «Вот у Калимуллы Рафиковича щас праздник! – полагал он. – У него-то никто не помер! Везёт же засранцу».

– Ладно, – враз констатировал кабатчик, – у меня там возле уборной закуток имеется, я сейчас туда этого стащу, у стеночки посажу, а вы пока жидкости попейте да съестные вещества поешьте. А я потом этого на место возверну, ближе к закрытию, и полицаев вызову, потому что клиент всегда прав, но вы меня только не выдавайте, я это для вас делаю!

– Не выдадим, не выдадим! – зафарисействовали людишки. Во всю свою низость душ, можно молвить.

– Какое же всё-таки хамство – помереть невовремя и в постороннем присутствии! – наложила резолюцию девица Морякова.

Василий Абрамович взял за подмышки букмекера, поднял и потащил спиною вперёд, так что его безвольные конечности по полу елозили. Отчего с ноги его ботинок слетел. Волюнтарист Бобриков вприпрыжку ринулся возмещать потерю, но при тащимом букмекере выходило никак не сподручно, потому Бобриков плюнул и попёр обувь вслед за покойным владельцем, рассчитывая возложить поблизости для порядку. Для уважения мёртвости. И в этот-то момент букмекер вдруг захрипел, вздохнул тяжело, всё его продажное туловище содрогнулось в конвульсии (хотя прошли уже всяческие пять минут), и отворил зенки.

– Ожил, ожил! – пронеслось по испуганным завсегдатаям. – Не может быть!

Василий Абрамович, тоже испуганный, бросил букмекера.

– Куда я воскрес? – хрипло вопросил оживший.

– Куда-куда? – сурово ответствовал хозяин заведения. – Где помер, туда и воскрес. Кабак здесь! А ты думал – молельня?

– Что за кабак? – спросил ещё. А глаза у него при этом такие… все белые, зрачками вовнутрь смотрят.

– Кабак и кабак! Чёрный кабак!

– Ну, вы нас и напугали! – льстиво встряла девица Морякова. – Мы-то думали, вы померли.

– Он и помер! – сказал Бобриков. – Пульс отсутствовал.

– Подумаешь, пульс! – отмахнулась девица. – Может, он умеет обходиться без него. Или просто выключил.

– Где моё вино? – спохватился недавний покойник.

Вино и вправду прежде оставалось, но его неприметно выпил Бобриков, заключивший, что при его заслугах – щупанье пульса – сие не зазорно. Вино букмекера хотел допить и Энгусов, сидевший ближе, но волюнтарист его опередил по природному бесстыдству и жизненной ангажированности.

– Что вино? – сказал Бобриков. – Когда такое чудо!

– Вино, вино! – засучил ногами – одной босой, другой обутой – букмекер. – Было, я помню!

– А что ещё помнишь? – рассудительно разинул ротовую полость Энгусов.

– То, что писатель ты. А что пишешь хоть? Литературу, небось?

– Литература – говно, – истинно покоробился Энгусов, – литературу я больше не карябаю, уже третий день. А пишу всяческие резоны и намёки, и немыслимые словеса. Парадоксы, пасквили, пропажи и панихиды. Создаю буквенные прецеденты. Меня даже сам порядок слов уважает.

– Ещё маслины помню, – вспомнил букмекер.