Первый император. Сборник

Если кто-то из местных жителей пытались на лодке подплыть поближе, чтобы поглядеть, чем это царь занимается со служанкой в ботике:

«Царь, желая отделаться от назойливости, схватил две пустые бутылки и бросил их прямо в толпу пассажиров, но, к счастью, никого не задел».

«Один из самых близких к Петру лиц, упоминает об этой девушке и замечает, что она отдалась царю лишь после того, как поняла, заглянув в его кошелек, что имеет дело не с простым судовщиком».

«В противном же случае, этому уродливому грязному чучелу не дала бы к себе прикоснуться ни одна, даже самая зачуханная служанка».

После двухмесячного пребывания Петра в Голландии, где он пытался обучиться всему и сразу и накупил дипломов корабельных дел мастера, шкипера, кузнеца и прочих ремесленных дел, посольство перебралось в Англию, где «выходки Петра до такой степени поражали, что его считали почти помешанным».

«Актриса Гросс, заменившая служанку из саардамской гостиницы, жаловалась впоследствии на скупость царя – когда кто-то позволил себе упрекнуть его, он резко возразил: «За пятьсот гиней люди мне служат душой и телом, а эта девка мне плохо служила, ты сам знаешь чем, и стоит дешевле».

От таких занятий, взятый из Москвы годовой бюджет России был благополучно промотан Петром с его буйной компанией и далее по его требованию:

«Из Москвы непрестанно слали соболя, парчу и даже кое-что из царской ризницы: кубки, ожерелья, китайские чашки, но всего этого не хватало.

Выручил любезный англичанин лорд Перегрин, маркиз Кормантен: предложил отдать ему на откуп всю торговлю табаком в Московии». Петр любезно согласился.

В Англии во время Великого посольства: «три месяца Петр со свитой жил в поместье писателя Джона Эблина.

После отъезда было выявлено: «обнаружили, что полы и ковры в доме до того перемазаны чернилами и засалены, что их надо менять. Из голландских печей вынуты изразцы, из дверей выломаны медные замки, краска на дверях попорчена или загажена. Окна перебиты, а более пятидесяти стульев, то есть все, сколько было в доме – просто исчезли, возможно, в печках. Перины, простыни и пологи над кроватями изодраны так, как будто их терзали дикие звери. Двадцать картин и портретов продырявлены; судя по всему, служили мишенями для стрельбы. От сада ничего не осталось. Лужайку так вытоптали и разворотили, будто по ней маршировал целый полк в железных сапогах.

Восхитительную живую изгородь, длиной в четыреста футов, высотой девять и шириной пять, сравняли с землей. Лужайка, посыпанные гравием дорожки, кусты, деревья – все погибло. Соседи рассказали, что русские нашли три тачки и придумали игру; одного человека, иногда самого царя, сажали в тачку, а другой, разогнавшись, катил его прямо на изгородь».

Будучи во Франции и наблюдая жизнь людей в Париже, Петр одарил этот главный город копируемой им западной цивилизации, где именно в это время народ погибал от алкоголя и курения, проституции и связанных с ней неизбежных венерических заболеваний, следующим эпитетом: «Если бы он был мой, то непременно бы сжег его».

Эта злоба Петра на Париж была вызвана тем, что случилось во время прогулки царя по узким улочкам этого города. Проходя к собору Нотр-Дам, царь был облит нечистотами, выплеснутыми из окна верхнего этажа. В Москве не было зданий выше двух этажей и улицы были широкие, а здесь, в Париже дома были выше, улочки узенькие и все отходы человеческой жизни выплескивались прямо на мостовую, стекая потом в реку Сену. Вот и Петр попал под струю нечистот, а поскольку был, по своему обычаю, без шляпы, то и оказался облит с головы до ног.

Нужников в городе Париже не было ни в домах простых горожан, ни во дворцах высоких особ. Все естественные надобности справлялись в горшки, а затем выплескивались из окон на мостовую, не взирая на прохожих.

Во дворцах, что посещал царь Петр, тоже нигде не было нужников и свита царя, вместе со слугами справляли нужду, где придется: под лестницей, в коридоре или под деревом в парке, совершенно не стесняясь, поскольку и сами французы именно так и поступали, показывая пример гостям из далекой Московии. Царю Петру такие действия были привычны: он и на родине поступал точно так же, а потому сразу почувствовал себя европейцем, нарочно справляя нужду на глазах у всех в комнатах дворцов или в парках Версаля.

Дамы светского общества, прогуливаясь по парку с кавалерами, почуяв нужду, непринужденно отходили в сторону, приседали, справляли нужду на глазах кавалеров и, приподняв юбки, возвращались, чтобы продолжать светские беседы.

Царю Петру такое поведение дам весьма нравилось, а Федор вместе с другими слугами, на глазах у которых и происходили эти срамные дела, лишь украдкой сплевывали, да крестились от бесстыдства женщин, которое никогда бы не допустила русская баба, даже простая крестьянка: за работой в поле вместе с мужем и детьми, почуяв нужду, уходила за кусты аж в низину с глаз долой и там, оправившись, возвращалась, чтобы продолжить дело.

Но своих наклонностей он не оставил и во Франции:

«В Медоне он наградил «бумажным экю» слугу, который оказал ему услугу в очень интимном и грязном деле». Повышенная сексуальность -это, в принципе, родовая мета педерастов.

«О педерастии Петра говорили совершенно открыто… если и ведут споры, то исключительно о том, кто приохотил к педерастии Петра – Франц Лефорт или Александр Данилович Меншиков».

«В Марли, он выбрал место, чтобы запереться со своей любовницей, над которой он одержал легкую победу в помещении мадам де Ментон». Он отослал девицу, давши ей два экю и хвастаясь своей дикой выходкой перед герцогом Орлеанским, употребив выражения, которые современник решился воспроизвести только по латыни».

«Слух об оргии, которой он осквернил королевское жилище, дошел даже до мадам де Ментэнон, жившей в полном уединении. Она сообщает своей племяннице: «Мне только что сказали, что царь притащил с собой девку и что Версаль и Марли страшно скандализированы».

Находясь в Версале, Петр неоднократно принимал участие в карточной игре с членами королевской семьи и знатными людьми. Он обратил внимание, что мужчины и дамы, время от времени ловили на себе вошку и, положив ее на серебряную тарелочку, что стояла посреди стола, ногтем прищелкивали вошь под одобрительные взгляды присутствующих.

Оказалось, что вся просвещенная Европа и Франция в том числе, почти поголовно вшивая, поскольку ни простолюдины, ни знатные особы не следили за чистотой тела, и не мылись в банях, ввиду их отсутствия, а потому представляли собой удобное место жизни для вшей.

Как на Руси обычным кровопийцем летом является комар, так и для европейцев обычным насекомым являлась вошь. Потому и бывали часто в Европе эпидемии тифа и чумы, что вши, переползая, разносили эти напасти, о чем люди не догадывались, относя эти болезни к каре Господней за грехи человеческие.

Петр тоже, почувствовав на себе ползущую тварь, расстегнул мундир бомбардира, коим он приказал именовать себя после получения диплома артиллериста, поймал вошку, но не положил ее на блюдечко, как делали остальные, а положив ее на зуб, громко щелкнул, – так делали мартышки его матери в Преображенском дворце, выискивая блох друг у друга и прикусывая их зубами, даже если этих блох и не было вовсе – важно показать внимание.

Французы одобрили поведение Петра и он осмелев, схватил вошку, ползущую по груди ближней к нему мадемуазель, тоже положил ее на зуб и прикусил, получив признательный взгляд девицы.

Петру игра в карты не пришлась по душе, которая привыкла к праздникам и шутейным затеям, устраиваемыми в Москве для его удовольствия.

– А как совершаются праздники здесь, в Европе? – спросил он сопровождающего его сановника.

« Вы хотите знать, как совершаются наши народные торжества? – Они празднуются, сударь, в день казни… Толкотня и давка от зари и до того момента, когда палач совершит свой ужасный долг. Окна окрестных домов сдаются за большие деньги, издалека люди прибегают, приезжают в колясках или верхом, чтобы насладиться зрелищем, а в первых рядах стоят женщины – и вовсе не только из низших классов».

«Подобное зрелище служит также изощренным возбуждающим средством, в таких случаях чернь иногда насиловала сотни женщин или врывалась в дома терпимости и там устраивала ужасающие оргии: знатные же дамы, смотревшие на казнь с высоких балконов, праздновали у окон вакханалии с шампанским и вели себя самым бесстыдным образом».

«Никогда наши дамы не бывают уступчивее: вид страданий колесованной жертвы возбуждает их так, что они хотят тут же на месте вкусить наслаждение».

– Это очень хорошо, что казни являются праздником здесь в Европе, – сказал Петр Лефорту, что числился главой русского посольства, – у меня на Руси народ силой приходится сгонять на площади, где будет проводиться казнь: видимо народ русский еще не достиг европейского развития и потому при виде крови многие крестятся или даже блюют, вместо того, чтобы праздновать казнь преступников. Ну ничего, я приучу их к виду крови и отрубленных голов, – мстительно закончил Петр, а Лефорт лишь одобрительно захлопал в ладони.

«Охота в Фонтенбло мало понравилась царю, зато он так хорошо поужинал, что герцог д’Антэн решил необходимым отказаться от его общества и сел в другую карету. В карете царь доказал, что слишком много ел и пил. В Пти-Бурге, где остановились на ночь, пришлось нанять двух крестьянок, чтобы привести карету в порядок», а самого Петра очистил от блевотины его слуга Федор.

«Во время первого путешествия Петра за границу, он удивил даже немцев и голландцев способностью пить».

«Способность пить много не пьянея, свидетельствует исключительно о том, что печень алкоголика уже подверглась первым изменениям. Здоровый человек – это как раз тот, кто пьянеет резко и сразу».

Пьянствуя и развратничая Петр провел полтора года в Европе и возвратился в Москву, прервав поездку в Вену, чтобы разобраться с заговором стрельцов, которые якобы хотели освободить царевну Софью и возвести ее на престол, пользуясь отсутствием царя Петра.

Но Петр кое-что усвоил на западе, и стал в Московии насаждать западные устои общественной жизни, разрушая уклад русской жизни.

«Иго с Запада – более тяжелое, нежели прежнее иго с Востока… Петр Алексеевич, испытав влияние протестантов, упразднил патриаршество… и на духовно едином русском организме, как поросли злокачественные, вырастать начали извне привитые протестантского, иудейского и иезуитского характера секты».

«Романтически приподнятое, радостное отношение к Петру, меняется по мере узнавания эпохи, по мере изучения документов».

Главное, что Петр усвоил из своей поездки в Европу, было то, что никто на Западе не признает Россию европейским государством и даже к нему, царю, европейские правители относились снисходительно, как к младшему, несмотря на огромные размеры Московского царства.

– Чтобы считаться европейским государством, необходимо выйти к Балтийскому морю, на берегах которого расположены многие европейские страны, и тогда все признают меня за европейского правителя – решил Петр, покидая Европу, где он увидел новые способы казни, которые ему не терпелось применить при подавлении стрелецкого мятежа, о котором докладывал князь-кесарь Ромодановский.

Стрелецкий бунт

Действия Петра с начала его правления после смерти матери в 1694 году вызывали ропот и недовольство народа. И до того времени, разгульный образ жизни молодого царя и посещение им немецкой слободы осуждалось, но это осуждение было лишь среди правящей верхушки, ибо в народе причуды царя Петра были неизвестны.

Реальное правление Петра началось с Азовских походов, которые потребовали больших расходов, и их покрытие проводилось за счет введения новых податей, ложившихся тяжким грузом на всех податных людей, да и на боярство тоже, кроме немногих приближенных к Петру лиц, успешно уворовывающих из казны немалые деньги, а первым среди воров оказался Алексашка Меншиков.

«Народ, которого заставляли насильно повиноваться воле царя, не переставал судить о законодательной и административной деятельности правительства, осуждать многие меры строгого начальства, порицать образ действия Петра. Негодование на царя становилось общим, особенно тогда, когда новые распоряжения имели отношение к церкви и религии».

Петр, звериным чутьем ощущал опасность, но не желал и не умел изменить образ своего поведения, о настроениях в народе судил по показаниям людей, схваченных по доносам, и данным под пытками в застенках Преображенского Тайного приказа, где пытали людей с таким зверством, что пытаемые давали любые нужные показания.

Монах Авраамий передал Петру тетради, в которых записал содержание бесед с «друзьями и хлебоядцами», где говорилось: «В народе тужат многие и болезнуют о том, на кого надеялись и ждали; как великий государь возмужает и сочетается законным браком, тогда, оставя младых лет дела, все исправит на лучшее, но возмужав и женясь, уклонился в потехи, оставя лучшее, начал творить всем печальное и плачевное».

Авраамия взяли в Преображенский застенок и под пытками он назвал всех своих сообщников, которые, «бывая у него в Андреевском монастыре, такие слова, что в тетрадях написано, говаривали».