Случаи из жизни Ивана Ивановича Мацепуро

Школяры сжимали озябшими пальцами рыхлые комочки в твёрдые снежки, чтобы потом, прицелившись, запустить этот снежок в толпу противников, стараясь попасть в лицо, чтобы было больнее и обиднее. Больше всего доставалось младшим, которые не успевали увернуться от увесистого снежка старшей линии, но никто не подавал вида, что ему больно. Ваня присоединился к своим, проворно бросил снежок в самых рослых и крепких мальчиков, и даже попал одному в глаз, который тотчас стал наливаться синевой.

Ребята так увлеклись этой забавой, что забыли об уроках, пока учитель Иван Петрович не вышел на крыльцо и не позвал всех в класс. Ватага школяров ринулась в школу, сталкивая друг друга с крыльца. Потом, в перемены, игра продолжилась и из школы Ваня вернулся очень довольный.

Следующими днями ещё подвалило снега, земля подмёрзла, крестьяне укатали санями на лошадях окрестные дороги и сельские улицы и вскоре вереницы лошадей в санях потянулись в ближний лес, принадлежавший сельской общине, на заготовку дров для следующей зимы. Кто-то заготавливал и бревна для дворовых построек или новой избы, если староста давал порубочный билет по решению сельского схода.

Лес и дрова крестьяне заготавливали только зимой, а летом на эти работы не было времени, да и в лес на телеге не въехать. Теперь, шагая в школу, Ваня часть встречал вереницы саней, тянущихся в лес, а возвращаясь из школы, эти обозы попадались ему снова навстречу. Иногда он видел в санях и своих приятелей Федю и Егорку, которые вместе с взрослыми участвовали в заготовках леса. И он видел, что ребята с завистью глядят ему в след.

Крестьяне, убедившись, что зима наступила окончательно и оттепели больше не ожидается, начали забой скота, птицы и свиней, подросших с весны. Летом скот и птицу не били: кормов было довольно, а хранить мясо забитой скотины долго не удавалось. Конечно, в каждом почти дворе был ледниковый погреб, куда с зимы набивали снег, поливали его водой и к весне образовывался ледник, в котором и хранились зимние запасы мяса, если они у кого и были. К середине лета лёд в погребах подтаивал, да и хранить там было уже нечего, кроме молока и масла.

А вот с наступлением зимы и начинался забой, чтобы не тратить корма зимой на лишнюю скотину и птицу: кормить только тех, что весной принесут приплод на летний вырост.

Почти каждую субботу на селе слышалось жалобное мычание бычков, блеяние овечек и визг свиней – это пришла их очередь лечь под нож забойщиков, которых приглашали крестьяне, чтобы самим не убивать свою скотину: птицу можно, а скот нельзя – считалось грехом ещё с древних времён. Среди сельчан было несколько умельцев, забивавших скот быстро и легко.

Встретившийся на улице приятель Федя пригласил Ваню посмотреть завтра, как у них будут забивать порося. На следующий день Ваня с утра побежал посмотреть на жутковатое зрелище забоя свиньи. Во дворе у Феди уже был забойщик – здоровенный мужик с рыжей бородой и большим прямым ножом величиной с половину отцовской сабли, что висела в комнате Петра Фроловича над диваном.

Отец Феди вывел из сарайки здорового борова, в которого превратился маленький поросёнок, купленный весной у соседей, владевших свиноматкой. Боров добродушно похрюкивал от сытости и накопленного жира. Забойщик подошёл к борову, дал ему ломоть хлеба и когда тот с чавканьем съел хлеб, начал чесать ему за ухом. Боров, от удовольствия похрюкивая, повалился на бок, прямо на снег и забойщик начал чесать борову брюхо. Боров, прикрыв глаза, повернулся на спину брюхом вверх, чтобы человеку было удобно его чесать и доставлять удовольствие.

Почёсывая брюхо свиньи, рыжий мужик достал из-за голенища сапога свой большой нож и, примерившись, всадил его по самую рукоятку под левую лопатку свиньи. Боров лишь жалобно взвизгнул и замолчал: удар был точен и нож прошёл через сердце. Струя крови брызнула из – под ножа прямо в лицо забойщика и на его сапоги, отчего тот выругался и провернул нож в сердце свиньи. Дёрнувшийся несколько раз боров затих, мать Феди вынесла ушат и подставила его под бок, собирая кровь, которая вытекала из смертельной раны, откуда забойщик уже вытащил свой нож.

Тут же во дворе разожгли костёр из соломы и начали палить шерсть на туше свиньи. Скручивая соломенные жгуты и поджигая их, отец Феди и забойщик выжигали остатки шерсти, а мать Феди скоблила ножом подрумяненную кожу, протирая тушу влажной тряпицей и вскоре, на соломе лежала чистая и без единого волоска туша свиньи, которая так неосторожно поддалась на фальшивую человеческую ласку и из живой и добродушной свиньи превратилась в тушу из костей и сала. Мужики принялись за разделку туши, но Ваня смотреть на это уже не захотел и решил больше никогда не ходить и не смотреть, как люди убивают животных, чтобы обеспечить себя мясом.

После этого зрелища, заслышав визг свиньи или мычание бычка, Ваня воочию представлял себе виденную им картину убийства свиньи, жалел бедных животных и корил себя, что пошел смотреть тогда забой свиньи из любопытства увидеть смерть.

Однажды, после воскресной обедни, Ваня отстал от отца и встретил своих друзей возле церкви. Они нехотя поздоровались с барчуком, но у Вани был план и он поделился им с бывшими приятелями по летним детским играм и купаниям в реке.

– Давайте я буду по воскресеньям учить вас чтению, – предложил Ваня.

– Я помогаю в школе учителю и уже умею немного учить, вот и вам помогу, а научитесь чтению, потом легко будет научиться письму – ведь можно писать и печатными буквами, как в книгах: главное научиться читать.

Ребята оживились:

– А что, поучиться можно вместо того, чтобы бить поклоны в церкви, – рассудительно сказал Федя, – но где учиться будем: у нас в избах народу много и дети шумят, у тебя в усадьбе нам неудобно и далеко, а больше зимой негде.

– Я спрошу у учителя Ивана Петровича и он разрешит нам заниматься в классе. Мне так кажется, потому что он говорит, что учиться нужно всегда и везде, и плохо, что сельчане не отдают своих детей в школу.

На неделе, Ваня сказал учителю о своем желании научить друзей чтению. Иван Петрович одобрил это намерение и разрешил в воскресенье: с утра и до обедни в соседнем храме, заниматься учёбой в школе, в классе, который не имел запоров, кроме щеколды на входной двери, но с условием не сорить и не шалить.

Уже в следующее воскресенье друзья Вани пришли утром в школу и стали учиться чтению под его наставничеством. Так Ваня, сам не зная, выбрал себе профессию на всю жизнь. Ребята оказались сообразительными к обучению, Ваня терпеливым и заботливым учителем и уже к рождеству Федя и Егорка медленно и по слогам читали свои первые строчки в азбуке, которую Ваня приносил из дома.

Рождество Ваня встретил дома с отцом и матерью, которая с трудом, но вышла в гостевую комнату к праздничному столу, накрытому Фросей.

В полночь, когда пробили часы на стене гостиной, мать поцеловала Ваню в лоб, поцеловала Петра Фроловича троекратно в щёки, отчего раскашлялась, вытирая губы платком, на котором проступила кровь и ушла в свою комнату, сославшись на недомогание. Отец подарил Ване складной ножичек с двумя лезвиями, о котором тот давно мечтал еще с летней поездки с отцом в город, где в магазине и увидел этот ножичек.

Фрося была на кухне, когда Пётр Фролович зашёл туда и на глазах у Вани, по обычаю, поздравил Фросю с рождеством и тоже трижды расцеловал её, но прямо в губы, отчего Ваня смутился и отвернулся, вспомнив о стонах Фроси под отцом, чему он был невольным свидетелем.

Зима незаметно продвигалась к весне, учёба Вани шла успешно, а его друзья уже довольно бойко складывали слоги в простые слова, читая букварь и по всему было видно, что к весне Федя и Егорка смогут читать из букваря короткие рассказы.

Мать Вани после рождества уже не выходила из своей комнаты, доктор стал приезжать по два раза на неделю, а в середине февраля приехал с помощником и остался ночевать в гостевой комнате.

Утром, это был воскресный день перед масленицей, доктор вышел из материной комнаты и сказал, что Пелагея Ивановна скончалась от чахотки.

Отец взял Ваню за руку и повёл в комнату к матери. Ваня не был там уже много месяцев: как только мама узнала о своей болезни, она не разрешала сыну входить к ней, чтобы ненароком и он не заболел её болезнью – потому и она редко выходила из своей комнаты, и Ваня отвык уже от материнской ласки и заботы.

В комнате сильно пахло лекарствами, флакончики которых стояли на прикроватном столике. На кровати лежала незнакомая Ване женщина немного похожая на мать, но с совершенно белым лицом и закрытыми глазами. Отец крепко сжал Ванину руку, трижды перекрестился, подошёл с этой женщине и поцеловал её в лоб.

Ваня тоже хотел перекреститься, но его правую руку сжимал отец, а левой рукой креститься нельзя – так учил попик в школе на уроках закона Божьего. Тогда Ваня хотел заплакать, но слёз не было, а он всё смотрел и смотрел, не мигая, на безжизненное тело женщины, которая была его матерью и не мог поверить, что это его мать. Они с отцом постояли ещё несколько минут молча, потом отец вывел Ваню и проводил его в комнату, сказав, чтобы Ваня сегодня никуда не отлучался и сидел дома, пока он, Пётр Фролович, будет заниматься необходимыми делами для похорон Пелагеи Ивановны – так отец назвал мать Вани в это плохое февральское утро.

Весь день Ваня просидел дома в своей комнате, выбегая лишь в уборную, даже обеды ему Фрося приносила в комнату, поскольку в дом приходили посторонние люди: урядник, составивший бумагу о смерти матери и дьяк.

Потом мужики из деревни привезли на санях гроб, который поставили торчком в сенях, так что Ваня, выбегая в уборную со страхом смотрел на этот ящик, в который должны положить его мать, потом отвезти её к церкви на кладбище и там закопать её в землю – всё это Ваня видел летом, когда хоронили мужика, которого копытом убила лошадь.

Стемнело. Отец о чем-то говорил на кухне с Фросей, а Ваня пробовал читать книгу, с опаской прислушиваясь не ходит ли кто по комнате матери. Федя как-то говорил ему, что покойники могут ночью ходить по дому, пока их ещё не похоронили – вот и мать может зайти к нему и увести за собой на тот свет. Так он и заснул измученный ожиданием появления матери, но лампу на ночь не погасил и даже Фрося, когда зашла посмотреть спит ли мальчик, не стала гасить лампу, чтобы Ваня не испугался, если случайно проснётся ночью.

Утром, в понедельник, Ваня проснулся поздно, поскольку никто и не подумал будить его. Как всегда, Ваня сунул ноги в чуни и побежал в уборную. Выйдя в гостиную, он увидел на обеденном столе гроб, в котором лежала его мама. Ваня бочком проскользнул мимо, перекрестился и, сбегав в уборную, заскочил в кухню, не желая проходить снова мимо ящика с телом матери.

Фрося поняла его испуг и провела через кухню в комнату отца, который сидел за столом и что-то писал на листе бумаги. Он потрепал Ваню по волосам и Фрося проводила Ваню через боковую дверь в его комнату. Одевшись, Ваня тем же путём, не встречаясь с матерью, прошёл на кухню, поел и снова вернулся к себе, так как отец сказал ему, что сегодня не след идти в школу.

На следующий день шёл снег и были похороны матери. Пришла Лида со своим мужем, приехали на санях два мужика, нанятые отцом, все прошли в гостиную, немного постояли вокруг стола с гробом матери, потом мужики внесли из сеней крышку гроба, закрыли его, вынесли во двор, положили на сани и лошадь медленно потащила сани со двора на дорогу и дальше в деревню к церкви, где должно было состояться отпевание умершей.

Отец, Ваня и сестра Лида с мужем шли вслед за санями, все с непокрытой головой, а снег белыми хлопьями медленно падал с высоты, покрывая крышку гроба белой пеленой, как саваном, в котором лежала мать Вани.

У церкви толпились несколько баб и мужиков, слышавших о смерти барыни и пришедшие поглазеть. Мужики взяли гроб с саней и понесли в церковь, где уже ждал поп, облачённый в куколь – отпевать предстояло не простую крестьянку, а дворянку рода Домовых, которым в незапамятные времена принадлежали здешние земли, деревня и сами крестьяне.

В церкви были зажжены лампы и свечи, мужики поставили гроб на лавку и сняли крышку. Белое лицо умершей осветилось жёлтым светом горящих свечей и лампад, и Ване показалось, что веки матери шевельнулись, словно она пыталась открыть глаза и взглянуть в последний раз на этот мир, который покидала навсегда.

Поп начал службу, бормоча молитвы, которые собравшиеся повторяли в разнобой, отчего пламя горящих в их руках свечей и свечи на груди матери колыхалось и тени пробегали по лицу покойной, оживляя неподвижность её черт. Пётр Фролович стоял неподвижно, лишь капли подтаявшего снега стекали по его бороде, иногда попадая на свечу в его руке, отчего раздавался треск, пламя дёргалось и угасало, чтобы в следующий миг вспыхнуть вновь белым светом.

Поп закончил отпевание, все, кто хотел, подошли к покойнице и поцеловали её, кто в лоб, кто в руки, а Ваня прижался губами к холодной щеке матери, как и она на рождество прижималась губами к его щеке.

Мужики вынесли гроб на руках из церкви, и понесли его за церковь, на погост, где загодя была вырыта в промёрзлой земле глубокая могила, обложенная по краям еловым лапником.

Гроб поставили на землю, лицо матери закрыли саваном, отец взял горсть земли и положил её матери на грудь, потом это сделали и все остальные. Ваня тоже взял горсточку земли, подошёл к гробу, положил землю на краешек у ног матери, чтобы ей не было тяжело и вдруг расплакался навзрыд, всхлипывая и утираясь запачканными землёй ладонями, отчего лицо покрылось потеками слез, смешанных с землёй. Отец прижал голову сына к своей груди и Ваня продолжал судорожно рыдать, дёргаясь под рукой отца.

Мужики закрыли гроб крышкой, забили несколько гвоздей и на полотенцах спустили заколоченный гроб в могилу, сбросив туда и концы полотенец крест – накрест.

Провожающие снова бросили по горсти земли уже на крышку гроба и мёрзлая земля глухо билась о доски, а нанятые мужики, взяв лопаты, принялись закапывать могилу и устанавливать крест, пока поп, помахивая кадилом, читал прощальную молитву. Но Ваня ничего этого уже не видел, продолжая плакать, прижавшись лицом к отцовской груди.

Назад в усадьбу все возвратились на санях, под звон бубенцов, подвешенных к лошадиным дугам. Ваня, наконец, успокоился и украдкой, из-под полы отцовской шубёнки, смотрел на проносившиеся мимо деревья, покрытые свежим снегом.

У дома их встретила Фрося, которая не пошла на похороны барыни, чтобы готовить поминальную трапезу. Себе в помощь она пригласила ещё двух баб, так что к возвращению с похорон стол в гостиной был уже накрыт и заставлен блюдами и графинами.

Ваня, увидев еду на столе, где ещё утром лежала его мама, расстроился и снова заплакал. Фрося дала ему капель успокоительных, которые взяла в комнате Ваниной матери, отвела в комнату, уложила на кровать и Ваня скоро забылся беспокойным сном, не увидев всех поминок.

Мужики поминали барыню за столом на кухне, а в гостиной расположились отец, сестра Лида с мужем, пришёл поп, с которым Пётр Фролович учительствовал в церковно-приходской школе, вместе с попом пришёл и дьячок, потом зашёл урядник засвидетельствовать свои соболезнования, потом заглянул зажиточный крестьянин, что возил иногда Петра Фроловича в город. Заходили и ближние мужики, которых Фрося принимала на кухне, и выпив чарку-другую водки, уходили, кланяясь через дверь Петру Фроловичу.

Ваня проснулся, когда начало темнеть. Посетители как раз стали расходиться. Пройдя на кухню, Ваня захотел кушать и Фрося проворно собрала ему поесть на краю кухонного стола.

Мужики тотчас встали и раскланявшись пошли прочь, изображая сочувствие, но выйдя за ворота усадьбы запели песню, подхватив её отголосок из деревни, где праздновали масленицу.