Анхен и Мари. Прима-балерина

– Вот те крест! – воскликнул Леонтий, крестясь. – Офицер носит цветы балерине Лещинской, пылкий юноша – один из толпы ухажёров Людочки Пичугиной. Это балет, господа. Ба-лет.

– Ну, допустим. А что же убитая? – вернул сплетника к теме разговора господин Громыкин.

– Шо убитая?! Элеонора Черникина подавала надежды, да, було так. Такая гибкая, как тот прутик во саду. Безукоризненная форма. Пахала над техникой день и ночь, будто лошадь в осеннюю страду.

Хореограф встал в позицию и изобразил то ли лошадь, то ли балерину у станка, но выглядело сие неожиданно изящно. Леонтий вернулся к сыщикам, тяжело дыша.

– Потом, не забывайте, господа, шо Черникина молода, а прима, извиняйте, четвёртый десяток разменяла, – сказал хореограф и развёл руки в стороны. – Умница, красуня, но возраст. Воз-раст!

Господин Четвертак опять понизил голос.

– Мариус Потапов стал продвигать Элечку на главные роли.

– Это главный балетмейстер, – опять уточнил для начальника делопроизводитель.

– Естественно, нашей приме это не понравилось. Естественно!

Леонтий зашептал.

– А нынче був такой скандал. Последняя капля. Прямо самая последняя капелька. Мариус приказал подселить Элечку Черникину в гримёрку к Людочке Пичугиной. Шо там було!

– Что?! – хором спросили господин Громыкин и господин Самолётов.

Хореограф, довольный произведённым эффектом, замолчал.

– Если без ругани, то можно сказать, шо прима была недовольна. Форменный скандал учинила. Ругалась страшно, – сказал Леонтий, отвернулся от сыщиков и махнул на них рукой.

Анхен, молча наблюдавшая за беседой, поняла, что болтливый Четвертак что-то не договаривает. Она подошла к мужчине и невзначай прикоснулась к его руке. И помпезный занавес, и декорации, и сцена качнулись и растворились в воздухе. Анхен попала в воспоминание хореографа. Была у неё такая способность. Передавался сей дар по женской линии старинного рода Ростоцких, ещё со времён Петра Великого, вот и ей перепало немного.

Леонтий зажмурился и прикрыл уши руками. Господи Иисусе! Как же она визжит! Нет, вы полюбуйтесь на неё, люди добрые. Разве можно так визжать?! Как только связок у неё хватает.

– Людочка, лапуля, успокойся, – сказал он, входя в святая святых Мариинского театра – в комнату прима-балерины.

– Почему посторонние в МОЕЙ гримёрке?! – перекинулась прима на вновь прибывшего. – Леонтий, нет, ты мне ответь. Что сие означает? И не надо закрывать уши! Кричала и буду кричать!

Леонтий судорожно сглотнул. Воспалённые глаза балерины извергали лаву, метали громы и молнии.

– Людмила Петровна, я Вам в сотый раз повторяю, что эти вопросы надобно задавать Мариусу Палычу, – спокойно сказала Элеонора Черникина, поправляя у зеркала выбившуюся прядь пегих волос.

– Нет, ты это слышал, Леонтий? Какова нахалка! – возмутилась в очередной раз госпожа Пичугина.

– Нужно уметь уступать место молодым талантам, – всё также спокойно добавила госпожа Черникина.

– Нашлась тоже талантливая. Тебе только крыс играть из повозки Карабосс! Мышь Серая! Кошка дранная! Вешалка позорная! Думаешь, я не знаю, за какие такие таланты Мариус тебя продвигает?

Подружка примы балерина Лещинская, стоявшая подле, при этих словах развязно рассмеялась.

– Списали тебя, Людочка, в утиль. И кто подвинул? Мышь Серая. Вот умора!

Вместо того, чтобы сгладить конфликт, она… масла в огонь подливает. Эх, всё самому надобно разгребать, всё самому.

– Это Мариус распорядился. Она права, – признался господин Четвертак и прикрыл глаза, ожидая новую волну визга, однако его не последовало.

Прима-балерина угрожающе молчала, переводя взгляд с хореографа на новую соседку.

– Я тебя уничтожу, Мышь Серая, – процедила она и вышла из гримёрки с гордо поднятой головой.

– Значит, расправой госпожа Пичугина убитой угрожала. И при свидетелях. Так? – спросила Анхен хореографа.

– Анна Николаевна, рисуйте тела. Допрос оставьте мне, – осадил прыткую художницу господин Громыкин, буравя её карими глазами-пуговками.

Анхен обиженно поджала губы. Господин Четвертак заулыбался. Ему понравилось, как представительный сыщик поставил девчонку на место. Настоящий мужчина! А ещё эта рыжая борода. Ох!

– Что было после? Рассказывайте! Не тяните, – потребовал дознаватель, нахмурившись. – Что было?

– А шо було? Людочка к Мариусу Палычу разбираться побежала. Шо он там ей наговорил, я не знаю. Если не знаю, разве я буду обманывать? Нет. Не буду. Только на репетиции Пичугина так демонстративно толкала Черникину, задирала девочку при любом случае, шо всем стало понятно – от Мариуса она ничегошеньки не добилась. Если бы она добилась, разве она бы так себя вела?

Господин Громыкин отошёл от господина Четвертака и с облегчением выдохнул – терпкие духи хореографа вызывали дурноту. Однако ему тут же пришлось вернуться к артисту.

– А все ли были на этой репетиции? Все? – уточнил он.

– Кажись, все. Хотя подождите, господин главный сыщик, подождите. Агнешка шибко опоздала. За что и получила от меня выговор. Разве можно опаздывать на финальную репетицию? Нет, я Вас спрашиваю, разве можно себе такое позволять? Это Императорский театр, а не провинциальная сцена!

– Агнешка? – спросил господин Самолётов.

– Балерина Лещинская, – ответил господин Четвертак, с возмущением откидывая назад длинные волосы, и указал на стоящую поодаль барышню. – Вообще за всеми за ними нужен глаз да глаз. И кто этим занимается? Нет, я Вас спрашиваю, кто?

– Кто? – поинтересовался делопроизводитель.

– Леонтий Четвертак! – торжествующе провозгласил хореограф и стукнул себя в хилую грудь.

– Что было дальше? Что? – прервал хвалебные речи артиста господин Громыкин.

Леонтий бросил на дознавателя обиженный взгляд, но, выдержав паузу, всё же ответил.

– После репетиции девочки разошлись. А перед самым выступлением Людочке разом стало погано. Побледнела, позеленела вся. Жуть! Я уж думал замену ей искать, но прима есть прима. Бросила мне "Не надо" и ушла к себе отдохнуть.

– А потом? – спросил господин Самолётов.

– Шо потом?! Потом вы всё видали сами. Вышла на сцену с этой пукалкой в руке и застрелила Элечку. Отдохнула, называется, – сказал господин Четвертак и досадливо махнул.

– А пукалка, как Вы говорите, кому принадлежала? – спросил господин Громыкин. – Кому?

– Людочке. Кому же ещё?! – удивился хореограф непонятливости сыщика.

– Зачем ей был нужен пистолет? – удивился в свою очередь дознаватель. – Зачем?

– Как это зачем?! А поклонники? Вы шо не знаете, какие они бувают? У-у-у. Бувают смирные – цветочки дарят. А бувают такие буйные, лопатой не отобьёшься. Вот и приходится их усмирять. Стрелять не обязательно. Достаточно показать, и всё. Успокаиваются разом.