Моя революция

– Номера есть?

А он так с понтом, причем почти без акцента отвечает:

– У нас дорогие номера. – и с презрением смотрит на нас, словно знает, что у нас денег нет.

Лось достает из кармана пакет полиэтиленовый с кокосом[19 - Кокос – кокаин.], граммов на двадцать (я в шоке: откуда у него?!), и говорит портье:

– Пойдет?

Этот в лице изменился, залебезил, раскланялся и в какой-то боковой номер заталкивает:

– Вот сюда, пожалуйста…

Заходим. Я осматриваюсь, пока Лось этому кренделю кокс отсыпает, вижу, что номер из дорогих: площадь метров тридцать пять, потолки скошенные (мансарда) метров пять высотой, куча диванов, телеки на стенах, правда, какое-то все очень затасканное и потертое.

Портье вышел, мы осматриваемся, говорим о чем-то. Через несколько минут возвращается: улыбка до ушей, нос весь белый и за собой зовет:

– Пойдемте, покажу, где я живу!

Мы за ним – ведет нас через бар, больше на охотничий клуб похожий: везде бараньи и козьи бошки на стенах очучеленные и чучела козлов стоят с глазами стеклянными. У стойки молодежь какая-то трется, цветные преимущественно: с коктейлями, с сигарами – хохочут, не унимаются. Мы бар миновали – в коридоре оказались.

Портье дверь в номер открывает: там вообще суперлюкс! Все блестит-сияет, плазменная панель в человеческий рост, и углы у нее внутрь загнуты зачем-то. Он на телек показывает, мол, это я сам купил – хвастается. На экране клип какой-то непонятный, но по аудиодорожке ясно – рэп на русском, причем «правый».

Меня из раздумий Лось вывел: локтем толкает и в сторону окна показывает. Номер-то метров семьдесят, всякими креслами-глобусами набитый, и я сразу не заметил, что у окошка два типа стоят: один такой же, как наш провожатый, только молодой, а второй – четкий негр, постарше. Они увидели, что мы смотрим, и засмущались. Мы подходим, а у них вообще испуг на лицах проступил – видно, что мы их застукали за чем-то нехорошим. Смотрю: молодой что-то за спину прячет. Думаю: наверное, гады кокос наш нюхают. За руку беру его, а в ней два пакета – один с какими-то овсяными хлопьями, а второй тоже с хлопьями, только ярко-зелеными.

Тут портье вмешался:

– Это не то, что вы подумали.

И земляк его башкой закивал, виновато улыбаясь, хотя видно, что по-русски не говорит, и пакетами над аквариумом большущим потряс, типа, корм для рыбок. Я смотрю – вся фауна в аквариуме искусственная и головой покачал, мол, нехорошо врать. Тут старший вмешался и на чисто русском, но на какой-то торговый манер (причем и одет как торгаш с овощебазы – пиджак шерстяной, штаны спортивные, туфли модельные) говорит:

– Брат, давай договоримся, а.

Я фильм «Брат» вспомнил – сцену в трамвае и хотел коронной фразой «торгаша» сразить, но понял, что все равно не поймет – молчу.

Этот видит, что диалог не получается и давай по карманам своим шарить: достает скомканные пятитысячные, тысячные и мне сует. Причем так нелепо: нашел – отдал, все по одной. Неприлично, конечно, с черными дела иметь, но деньги-то нужны. Отдал он мне в общей сложности двадцать одну тысячу. Я хотел спросить, откуда у него рубли, но решил свою некомпетентность не проявлять – наши «гости» тоже с долларами ходят и ничего.

Мы на выход, этот за нами:

– Ну, нету проблем, а?

Я, говорю, мол, нет, и чего-то мне жалко его стало: вот жизнь – впалился и первому встречному всю выручку отдал. Хлопаю его по плечу:

– Когда к нам-то приедешь?

Он так расстроено отвечает:

– Нам к вам нельзя, опасно.

Я на плазму показываю:

– Купим тебе штаны спортивные новые, будешь, вон, рэп читать. Чернокожему – самое то!

Этот приободрился и больше духом не падал.

Через бар той же дорогой идем – там все разгромлено, паника. Мы спрашиваем:

– Чего случилось-то?

Видим кровища на полу. Баба какая-то всхлипывает:

– Десантники.

Я про себя думаю: «Не в том месте пацаны посидеть решили… видать, подрезали кого.» Потом смотрю: человеческих жертв нет – только всюду козьи статуи поваленные и выпотрошенные валяются, и бараньи бошки со стен оторваны. Я думаю: «В них ведь крови-то быть не должно», но виду не подаю.

Лось расстроился – смотрю, аж слезы на глазах. Я ему так бодренько:

– Да забей! Пойдем.

А самому так муторно стало.

Пробудившись, я долго не мог прийти в себя: приснится же такая ересь! А еще в таких красках да с подробностями! Почему Америка? Я никогда не питал слабости к этой стране и даже наоборот. Почему кокаин? Я один раз только пробовал и то не понял, в чем смысл употребления этого самого дорогого на свете наркотика. А уж причем тут Лось – вообще непонятно. Более странное сочетание, чем Лось и наркотики, трудно себе вообразить. Он вообще всегда был за ЗОЖ[20 - ЗОЖ – здоровый образ жизни.], а это значит – ни сигарет, ни алкоголя, не то что.

Чай мне давненько никто не закидывал, поэтому пришлось заваривать «вторяк», заботливо высушенный мной на крошечном выступе под забитым оцинковкой окошком, по архитектурным правилам именуемом подоконником. Бледно-желтоватая жидкость мало напоминала напиток английских лордов, но щепотка соды сделала свое дело, и чай получился с виду вполне сносный.

Сделав обжигающий глоток, я вспомнил Лося. В моем понимании он был настоящим образцом для подражания. По крайней мере, в моем кругу общения и среди знакомых моих знакомых более бескомпромиссных и правильных людей, чем он, не было.

Когда после «дерби» мы с Саньком, разгоряченные прохладительными напитками, болтались по Петроградке и случайно налетели на банду «носов» (я тогда обошелся черепно-мозговой и парой сломанных ребер, а Санек с перебитым позвоночником, возможно, навсегда сделался пассажиром инвалидного кресла), Лось реально поддержал меня. Ему было наплевать, что «встряли» мы не за команду и что по каким-то идиотским, непонятно кем написанным правилам «фирма» не может участвовать в этнических разборках. Кто-то из «основы» попытался намекнуть на то, что мне, Лосю, Филину и еще паре «фирмачей» не будет места под флагами, если мы ввяжемся в «вендетту». В ответ на это Лось с отрешенным выражением лица, короткой, но емкой фразой, составленной из отборного мата, пожелал присутствующим «всего наилучшего» и направился к выходу из «штаба». Меня, Филина и пацанов долго уговаривать тоже не пришлось, и мы последовали его примеру.

Леха-боксер – брат Санька – тоже пацанов подтянул из молодых спортсменов, не особо идейных, но сочувствующих. Славная зачистка тогда получилась! Все стены на местах боевой славы малышня из «Крэзи Стаффов» потом «эрпэшками» расписала, а наши фотороботы развесили во всех околотках, поэтому пришлось на последующие «эксы» медицинскими повязками затариваться!

Загремело, засвистело и защелкало – будьте нате! На зависть «Белой гвардии» и на погибель уличной торговле Петроградки наш новый кружок по интересам рос, как на дрожжах. Хоть войнушки наши и были по большей части партизанскими – мы никогда не совершали таких малолетских глупостей, как документирование своей деятельности посредством видеозаписей с последующем бахвальством в Интернете, – народ все равно как-то узнавал про нас.

Со временем к нам примкнуло еще десятка полтора «фирмачей». Для всех новых членов нашего стихийно возникшего сообщества «три полоски» и «сопля» очень быстро сменились на «TS» и «NB», а клубные флаги – на имперки. Околофутбольный движ перестал быть им интересен и уже не являлся их образом жизни.

Однажды, после очередного «экса», который мы были вынуждены перенести на «Апрашку», потому что на Петроградке «серые» наставили капканов, Лось и Леха боксер притащили меня еле живого домой. Мы с Соней в это время уже жили вместе в моей съемной комнате. Не без помощи Интернета ей удалось поставить меня на ноги (шутка ли – два ножевых, правда, к счастью, непроникающих). Самое странное, что она тогда не задала ни одного вопроса ни мне, ни сопровождавшим меня товарищам – просто взяла на работе отпуск и целыми днями проводила курс лечения заговоренными отварами и примочками.

Первые несколько дней, пока я находился в полубессознательном состоянии, Соня буквально не отходила от моей постели и, если я ненадолго приходил в себя, кормила меня с ложки и давала лекарства. Засыпая, я чувствовал, как она гладит меня по голове, словно ребенка, и слушал ее удивительные рассказы про Явь, Навь и Правь, а еще иногда она тихонько пела мне красивые грустные песни на древнеславянском.

Пойдя на поправку, во время очередной перевязки я спросил у нее, стараясь выдержать нотку юмора в голосе:

– Тебе так безразлично, чем занимается твой мужчина?

Соня некоторое время внимательно смотрела на меня, после чего совершенно серьезно ответила:

– Чем бы ни занимался мой мужчина – он всегда прав, а если он захочет, чтобы я была в курсе его мужских дел, – он сам расскажет…

Как после такого было не рассказать ей обо всем! Она слушала, не перебивая, а когда я закончил свое повествование, беззвучно заплакала, глядя куда-то в пустоту. Я смотрел, как вздрагивают ее худенькие плечи, и сердце мое сжималось от понимания того, как она дорога мне.