Прислуга Люцифера

Так, ко всем позорам Кристины прибавился ещё один – она обписалась… И это в шесть то лет…

На следующий день вместо того, чтобы избавить дочь от мучений, было принято решение сменить преподавателя. Именно тогда в жизни Кристины на долгие годы появилась Муза Казимировна. На удивление, она сумела найти ключик, к бунтующей девичьей душе, и в какие-то моменты ей даже стало нравиться извлекать из пианино красивые мелодии, но это были редкие вспышки ложного озарения, так и не переродившиеся в переосмысление своей ненависти к нотным знакам и чёрно-белым клавишам.

В один из дней, почувствовав, что девочка устала от скучных гамм и помпезных мелодий композиторов старой школы, учительница попросила её подвинуться, и размяв пальцы, заиграла какую-то шкодливую мелодию.

– Что это? – улыбнувшись спросила Кристина. – Вы и такое умеете играть?

– Это, юная леди, "Собачий вальс". Многие уверяют, что это мимолётный экспромт Фредерика Шопена, – откинувшись на спинку стула, пояснила Муза Казимировна, – великие музыканты тоже умели шутить. И заметь, талантливо шутить. Давай научу.

Позже, в редкие минуты наивысшего творческого единения, учительница садилась рядом с Кристиной и они в четыре руки начинали играть "Собачий вальс", всё ускоряясь и ускоряясь, пока в конце, пальцы уже просто не попадали на нужные клавиши, создавая невероятную какофонию, и игравшие, чуть не падали от хохота, так им это нравилось.

– А теперь чай, – распоряжалась Муза Казимировна, когда урок заканчивался.

Поначалу Кристина отнекивалась, стараясь как можно быстрее вырваться на волю, но однажды она всё же уговорила, заманив девочку крыжовниковым вареньем. Она никогда до этого не пробовала крыжовниковое варенье, только сами ягоды. В их дворе рос один куст, но из-за обилия колючек на ветках, был почти неприступен и от этого не снискал детской любви, в отличие от доступной шелковицы и черешни.

Кристина выловила ложкой из небольшой пиалы почти прозрачную ягоду, с опаской поднесла её ко рту и осторожно раскусила… Больше никогда и негде она не ощущал этот божественный вкус, несравнимый ни с чем.

– Бери ещё, небось сейчас помчишься гонять по улице, – как-то по-матерински произнесла Муза Казимировна, – и чай пей.

Она, дунув в кружку, отхлебнула, и вопросительно посмотрел на учительницу.

– Это никакой ни чай.

– Ты так считаешь?

– Ну да. Дома и в школе чай, а это что-то другое.

– Скорее всего, юная леди, у вас дома и в школе подают что-то другое. А вот то, что сейчас пьёшь ты – это и есть настоящий Цейлонский чай. Поверь мне.

И вот теперь, когда позади было пять лет усердных занятий, по большому счёту не приносящих ничего кроме уныния, Кристина шла по знакомому маршруту, раз за разом проговаривая шёпотом фразу, которую придумывала несколько дней, и которую должна была сказать в глаза Музе Казимировне. Она был уверена, что после этого её жизнь изменится, станет лучше и интересней.

Кристина всегда ходила на занятия пешком, хотя можно было несколько остановок подъехать на трамвае, он как раз проезжал мимо дома учительницы, но идя пешком, можно было оттянуть время и даже опоздать, придумав очередную нелепую отговорку про бродячую собаку или сошедший с рельс трамвай.

Скрипучая дверь подъезда, кислый запах облупившихся стен и впереди восемнадцать ступенек, ведущих на второй этаж, к точке, где она должна сделать невозможное…

Кристина несколько минут простояла у двери, обитой коричневым дермонтином, не решаясь нажать на кнопку звонка. Муза Казимировна давно заметила девочку с балкона, плетущуюся вдоль трамвайных путей, и сейчас смотрела на неё сквозь глазок, вспоминая какой та впервые пришла к ней – маминой толстушкой, откормленной и обласканной, и от этого податливой и послушной, но так ненавидящей музыку, а вместе с ней и её. Теперь же по ту сторону двери стояла почти оперившаяся девушка, готовая к тому, чтобы сделать новый шаг. Это чувствовалось. Главное, чтобы в нужном направление двинулась, подумала учительница…, и в то же мгновение раздался звонок. Муза Казимировна выдержала паузу, потом повернула ключ и распахнула дверь.

– Добрый день, Кристина, проходи. Я подготовила для тебя сюрприз.

Ей, действительно, Борис Яковлевич принёс вчера чудный клавир конца прошлого века, она разобрала его на партии, переписала, немного упростила, и эта композиция могла бы стать хорошим украшением окончания учебного года.

– Я не буду заходить, Муза Казимировна, – решительно произнесла Кристина.

– Приболела?

– Нет. Я вообще больше не буду приходить к вам.

– Почему? Тебе надоело заниматься со мной? Или я надоела?

– Нет, вы мне не надоели. Я просто больше не буду заниматься музыкой. Никогда! – она протянул ей папку. – Вот, возьмите ваши ноты,

– Кристина, ты пожалеешь об этом, – глядя ей в глаза сказала учительница.

– Не пожалею.

– Если я сейчас закрою дверь, то ты больше никогда не сможешь ко мне прийти. Понимаешь? Никогда.

– Я понимаю. Прощайте.

Она развернулась и побежала вниз, но остановилась у выхода и прислушалась – дверь всё ещё была открыта, это было понятно, поскольку из квартиры доносились звуки радио, которое никогда не выключалось, только на время занятий.

– Муза Казимировна! Закрывайте дверь! Пожалуйста! – крикнула Кристина, и расплакавшись, выбежала из подъезда.

Не так она представляла себе счастье освобождения из музыкального плена, но несмотря на слёзы и какое-то гнетущее чувство внутри, это событие стало её первым взрослым поступком, от которого и пошёл отсчёт её счастливой жизни.

И каждый раз, на протяжении многих лет, проезжая на грохочущем трамвае мимо дома Музы Казимировны, Кристина прислонялась лбом к стеклу и пристально всматривался в её окна, надеясь увидеть за шторами знакомый силуэт, хотя прекрасно знала, что она умерла ровно через месяц после её ухода…

А музыку она, действительно, забыла, при том, очень быстро, как будто из её головы незаметно вырвали какой-то малюсенький кусочек, который отвечал за все эти гаммы, сонаты, вальсы и менуэты. Забылась даже нотная грамота, и через полгода Кристина не могла уже отличить ноту до от ноты си, не говоря уже о диезах и бемолях…