«Откровения о…» Книга 4. Верность

– И вас с наступающим! – забывшись, радостно взвизгнула я, и он только беззлобно развёл руками.

И вот когда мы вошли на Красную площадь, где народу было столько, что не протолкнуться, когда Алекс увидел Кремль и собор Василия Блаженного вблизи, а ещё каток, гигантскую ёлку и всё-таки матрёшек в человеческий рост, и даже медведей – он просто обалдел. Я смотрела на него и радовалась – мне удалось! А что чувствовала сама – до этого сейчас не было времени… Этого даже касаться не хотелось, было страшно – настолько сильно оно раздирало меня изнутри, грозилось прорваться то ли слезами, то ли сумасшедшим смехом.

…С шумной весёлой толпой орали во всё горло, считая удары курантов, потом добрых минут пять смотрели грандиозный фейерверк, поздравляли друг друга, случайных прохожих, и сами получали поздравления и объятия незнакомых людей…

В гостиницу вернулись около двух ночи, едва живые от усталости, но довольные. Тут же набрали Николоса, у него Новый год как раз только-только должен был наступить. Поздравления, пожелания, наставления, обещания, благодарность…

Спать, господи, спать!..

Мне снилась Красная площадь, салюты и кутерьма человеческих лиц. Потом я потеряла в ней Алекса и бегала, искала, проклиная себя за дурацкую идею ехать в Москву. А потом во всей этой толчее встретила вдруг Ленку – ту ещё Ленку, одноклассницу лет девяти… за руку с отцом. Денис был в смешной меховой шапке, с усами и красными от мороза носом и мочками ушей.

– Люда, привет! – увидев меня, пискляво закричала Ленка и потащила Дениса за собой, ближе ко мне. – Пап, это Люда, мы с ней в одном классе учимся!

– Здравствуй, Люда, – широко улыбнулся он, отчего усы встопорщились, и я увидела в них капельки влаги, под самым носом. – На пятёрки, надеюсь, учишься? На вот, держи! – и протянул мне мандарин. Теплый такой, ароматный, из кармана. – С Новым годом!

– С новым годом, – несмело ответила я. Неужели он меня не узнал? Или только сделал вид, потому что Ленка рядом? Или просто я теперь совсем другая?

А они уже исчезали в толчее. Я поспешила следом, пытаясь не потерять из виду широкую спину Дениса и белоснежную кроличью Ленкину шапку с помпонами, и в памяти вдруг всплыло чётко, как молитва: «От Павелецкого – в метро на Замоскворецкую линию, и до Тверской. А оттуда – к памятнику Долгорукому. Там тебя будут ждать…»

Проснулась в девять утра, как-то сразу. Просто открыла глаза и лежу, прислушиваясь к сопению Алекса. Голова тяжёлая, надо бы ещё поспать, но на сердце как-то тоскливо. Денис… Было в этом сне что-то такое знакомое, как будто я его уже видела раньше. И усы его эти дурацкие с конденсатом, и красный нос, и меховую высокую шапку, и мандарин – особенно мандарин, я ведь тогда их только на новый год и видела – две штучки в школьном подарке с ёлки…

И осыпало вдруг мурашками – это не сон был, а воспоминание! Настолько далёкое, настолько стёртое временем, но самое настоящее. Это год восемьдесят пятый, наверное, ещё начальная школа. Мы вывалили тогда гурьбой из Дворца Пионеров, с Ёлки, и строились по парам, чтобы идти обратно в школу, когда за Ленкой неожиданно пришёл отец. Вот именно такой – усатый и довольно худой. Совсем другой. И Ленка действительно сказала ему, что мы с ней в одном классе учимся, и он действительно спросил меня про пятёрки, а я застеснялась и ничего не ответила. А он подарил мне мандарин. Это было, точно! Недавно, но так давно… Как будто та девчонка – и не я вовсе, а тот мужчина – не будущий отец моего сына. Как жаль то время, какое оно было счастливое…

Следующий раз проснулась ближе к двенадцати, разбудила Алекса. И мы с ним до самого вечера бродили по улицам и даже прошлись тем самым маршрутом, что неожиданно всплыл в памяти этой ночью: Замоскворецкая, Тверская, памятник Долгорукому…

Денис сказал тогда, отправляя меня в Москву: «Может на год, может на два… Как пойдёт», и мне казалось, что это нереально долгий срок, казалось, невозможно его пережить! А вот теперь, пятнадцать лет спустя, я шла этим маршрутом рядом с сыном-подростком и пыталась представить себя восемнадцатилетней девчонкой… И не могла. Может, Алекс без конца отвлекал расспросами, но, скорее всего, я и не хотела на самом-то деле.

Меня захлестнуло ощущением свободы и чего-то настолько светлого впереди, что от нетерпения чесалось под ложечкой. Я была счастлива здесь и сейчас, как, пожалуй, ни разу за последние Бог знает сколько лет. Поразительно… Я просто шла по улице и была счастлива без всяких условий! Прошлое больше не болело. Оно приятно грело самое донышко сердца, но не щемило уже, не тянуло назад. Зато впереди призывно расправляло свои горизонты будущее.

Глава 10

Рано утром второго января выехали в направлении моей малой родины. Предстоящий путь страшил, шутка ли – тысяча с лишком по российским дорогам! Теперь-то я понимала, во что ввязалась, поехав за рулём, но отступать было поздно. И глупо. Больше тяготило то, что Алекс так толком и не увидел Москву. Я словно обманула его.

Он тоже не понимал, что происходит. Куда опять едем, зачем? А я только обещала, повторяла как мантру, что ему там понравится, обязательно понравится… И даже думать боялась о том, что он обо мне подумает, приехав на место. Но меня влекло туда – непреодолимо, настойчиво. Так, словно без этого визита вся остальная поездка становилась бесполезной. И я просто положилась на интуицию.

***

В родные пенаты въехали около одиннадцати вечера. Здесь, в отличие от Москвы, зима была слякотная, грязная. Окраина города серая, тёмная, а центр нарядный. Впрочем, как всегда. В этом плане за минувшие годы ничего не поменялось. Сил что-то особо рассматривать не было, из желаний только одно – помыться и спать. И всё-таки я упрямо проехалась мимо ЦУМа, поплутала, не понимая, как добраться до белокаменки, а когда добралась – не узнала её. Некогда шикарный, элитный квартал казался теперь стеснительным простачком по сравнению с выросшими вокруг многоэтажками с огороженными заборами территориями вокруг и шлагбаумами на въездах.

Я остановилась у подъезда, в котором когда-то жила, вышла из машины. Сердце ёкнуло и замерло. Всё постарело, но узнаваемо. Даже каштан, под которым мы с Максом пили коньяк, на месте – но теперь уже огромный, раскидистый. Я задрала голову, всматриваясь в окна четвёртого этажа, в те самые окна… Кто там теперь живёт? Ленка? Нелли Сергеевна? Или совсем чужие люди? Шторы другие. А как внутри, интересно? Тоже, наверняка, всё иначе. Нестерпимо, прямо-таки до трясучки захотелось подняться.

Хлопнула пассажирская дверь.

– Мам, мы приехали?

– Почти. Смотри, Алекс, я здесь когда-то жила. Вон там, – указала пальцем наверх.

– Это твой дом?

– Ну, как сказать… – слегка замялась, но тут же усмехнулась: – Да нет, не мой. Я жила там временно, всего пять месяцев.

Но именно там был зачат ты…

– Ну, это совсем мало. А потом?

– Переехала.

– Куда?

Я погрызла губу, вспоминая, пытаясь почувствовать связь с тем временем… Слабо. Очень слабо. Больше накрывало трепетом от осознания того, что когда-то я ходила здесь дура-дурой, но считающей себя довольно-таки умной, а теперь показываю эти места своему сыну. Его сыну. Могла ли я тогда хотя бы представить это? Однозначно нет. И вот сейчас это было похоже на попадание из точки А в точку D, минуя В и С. Словно не было никакого между. И от этого лёгкий шок.

– Не важно. Просто в другое место, – наконец ответила я. – Ну что? Поехали в гостиницу?

Направилась не куда-нибудь, а в Интурист. Жаль не помню, какой номер был за Денисом, только этаж. Пятый.

– А я знаешь, что помню? – неожиданно сказал Алекс, когда мы выехали со двора белокаменки. – Из детства. Из очень раннего детства.

Интересно. Раньше он никогда не заводил такие разговоры.

– Что?

– Детскую площадку. Там горка была такая высокая, и я её боялся. Мне один раз приснилось, что я на неё залез, а слезть не могу, а ты уходишь. И я тебе кричу, чтобы ты подождала, а ты не слышишь меня, и я стал спускаться и упал, а она смеялась.

– Кто, горка?

– Угу. Я понимаю, что звучит как бред, но тогда было очень страшно. А ещё помню скамейку, она такая высокая была, и ты на ней сидела, а я не мог, но хотел. И я просто ходил возле неё туда-сюда… Она была полосатая, синяя с жёлтым.

У меня даже дыхание перехватило.

– Ты не можешь этого помнить, Алекс! Тебе тогда всего два года было.

– А я помню! У неё ещё внизу, под досками болт такой большой прикручен был, и я пытался его забрать, но не мог. И я, наверное, психовал из-за этого, потому что меня наказывали – закрывали в туалете. А там труба всё время гудела, и я думал, что это бабайка сердится. Знаешь, как страшно было! И ещё, мне казалось, что я никому не нужен.

– Какой ещё бабайка? – проглотив ком в горле, как можно беззаботнее улыбнулась я.

– Которым пугала тётка такая, толстая. Она ещё глаза синей губнушкой красила. Её все дети боялись. Надя звали, точно помню.

Я тоже помнила. Это была нянечка из дома малютки. И она действительно мазала веки жирными перламутровыми голубыми тенями. Вот только я не знала, что они были в форме помады, хотя и видела такие в Галантерейном, ещё на воле, в самом начале девяностых… Так значит, она пугала Алекса, двухлетнего малыша, бабайкой? И в сортире запирала? Сучка. А в лицо мне сюсюкала, думала, что я, как и Марго, блат у начальства имею…

– А ещё что помнишь?

– Ну… Тётеньку такую, с короткими волосами. Она очень худая была и у неё глаза были чёрные-чёрные. Она мне печенье давала.

Я взяла паузу, прежде чем ответить. По-другому никак. Слишком остро.

– Это твоя крёстная, Алекс. Маргарита. Она была моей очень хорошей подругой, а ещё – первым учителем по живописи и рисунку. И твоим, кстати, тоже. Она так балдела от твоих каракулей, ты бы видел!

– Крёстная, серьёзно? А где она сейчас?