Девочка, которую нельзя. Книга 3

Из диагностики у них тут оказался лишь переносной маломощный рентген, больше похожий на те, что используются в ветеринарных клиниках, и аппарат УЗИ. Наверняка псевдоаристократ с удовольствием запихнул бы меня в тотальный томограф, но уж такова плата за изолированную укромность лаборатории, что сюда при всём желании не протиснешь ничего громоздкого.

УЗИ показало, что ни в плече, ни в «крыле» нет ничего инородного.

– Мягкие ткани абсолютно чистые, даже признаков имплантов нет, видишь? – указывал пальцем в экран диагност. – Суставы тоже в норме. – Потом он проверил крыло, особенно тщательно рассматривая его рельефное основание над лопаткой. – Здесь тоже. А тут… – небрежно скользнул датчиком ниже, к растворившимся «недорисованным» пёрышкам, – ну тут вообще просто поверхностные царапины, даже смотреть нечего.

Садистка сидела напротив, сцепив руки на груди и нервно постукивая каблуком по ножке стула. Задумчиво хмурилась.

– Ну допустим. Тогда зачем он вообще сделал это с тобой?

– Потому что он извращенец, помешанный на шрамах, – хрипло повторила я слова своего самого первого конвоира. В горле стоял ком, в груди расползалось удушающее разочарование. – Об этом все знают. Все… кроме вонючих червей из подземелья.

В ответ получила удар по лицу, и меня снова перевели в другое помещение со множеством шкафчиков и белыми кафельными стенами. Здесь было холодно и остро пахло чем-то медицинским, таким отчего невольно замирало сердце и тревожно подводило живот… но мне было всё равно. Не волновала ни разбитая губа, ни предстоящие пытки.

Нет никакого датчика. А значит, и никакого сверхважного умысла отдать меня этому психованному аристократу, кроме как получить от него взамен моего отца.

Переход от горечи предательства к неожиданному пониманию что всё не так, к радости, надежде и даже готовности пожертвовать собой, лишь бы это место действительно выявили и уничтожили… а затем снова к горькому разочарованию и безысходности был настолько резким, что я, похоже, всё-таки сдалась. Нет, я не могла как Ольга Кречет – до последнего гордо держать голову поднятой. Потому что меня косил вовсе не страх за свою жизнь, а пустота в душе, глубокая и тёмная. И вовсе не здесь меня сломают, замучают и убьют, потому что это уже сделал Игнат, предав. И теперь я только конвульсивно дёргаюсь, зачем-то цепляясь за призраки надежды. Надежды на что? На чудо? Чудес не бывает, так говорил сам Игнат. Только причины и следствия.

Я поверила не тому и, как следствие, получила не то, вот и всё. А доверилась бы Морозу, сидела бы сейчас в безопасности. Проклятый крокодил. Ну и каково тебе теперь? Доволен ли своей местью? Не ёкает ли сердце, при воспоминании о цене?

Впрочем, камни не ёкают, не болят и не сожалеют. Они вообще только и могут, что делать больно. И хотя бы в этом Игнат не врал.

– Где камни?

Вопрос прозвучал так в тему мыслям, что я рассмеялась. А по щекам скользнули слёзы.

– Понятия не имею.

– Ах да, у нас же амнезия! – с ядовитым удовольствием ухмыльнулась садистка. – Ну что ж, я помогу вспомнить. Это будет намного больнее, чем если бы ты рассказала сама, но тем интереснее.

Я безразлично скосила на неё глаза.

– Валяй. Даже интересно, что сделает с вами ваш главный психопат, когда до него дойдёт, что Гордеев его просто поимел.

– Тю-тю-тю, – ухмыльнулась садистка. Ей полегчало, и это было заметно: тон уже спокойный и даже шутливый, словно сволочь и сама забавлялась недавней паникой. – Какая милая наивность! Неужели ты думаешь, что твой дорогой Гордеев не дал нам гарантии, что ты всё знаешь? А он дал, и такие, что сомневаться в них не приходится. Тем более теперь, когда мы точно знаем, что нет никакого чипа, а значит, и никакого смысла рисковать жизнью, затевая такую сложную игру с теми, кого побаивается сам Бог! Так что не упрямься, девочка. У нас есть всё для того, чтобы ты заговорила, от гипноза до банальных пыток и даже трепанации. А если и это не поможет, мы применим кое-что безотказное, такое, от чего ты, по уши влюблённая дура, заговоришь едва только эта дверь откроется и сюда введут…

Оглушающий грохот содрогнул скальную твердь от недр до самой макушки, и всё вмиг смешалось: камни, осколки стекла и обломки приборов, пыль, крики, конвульсивно мигающий свет… Снова грохот. И вдруг – полная темнота. И всё, что я успела заметить в последнее мгновенье – садистку, размозжённую ворвавшейся сквозь панельный потолок глыбой.

Тьма была настолько густой, что, показалось, вместе со светом кончился воздух, и только призрачно светилась покосившаяся табличка «Exit» там, где раньше была дверь, да аварийные светодиоды на истерично пищащих, не до конца раскуроченных приборах.

Звуки выстрелов. Да! Выстрелов! И вслед за ними – нарастающий гул, от которого задрожало вообще всё. И чей-то жуткий выкрик издалека:

– Обвал!

Я заорала, в панике пытаясь выдрать прикованные к кушетке руки. Казалось, оторву себе к чертям кисти, но вырвусь, однако хомуты не поддавались, а вокруг, в полной тьме и хаосе грохотали, прорываясь сквозь стены и потолок камни. Я уже хрипела в крике, но билась до последнего, когда ощутила вдруг в воздухе, а потом и на языке что-то странное, слегка холодящее…

Глава 3

Я провела взаперти две недели, хотя чувствовала себя уже вполне сносно. Да, иногда подташнивало по утрам, и в целом нахлобучивала странная сонливость, но если в первые дни, после того как меня только доставили в эту клинику, мне ещё проводили какие-то обследования – брали кровь, наблюдали состояние и всё такое, то сейчас я просто жила на полном пансионе… и в полной изоляции. И тут уж к бабке не ходи – я пребывала в самом банальном карантине.

После того, как в кутерьме обвала по языку пополз странный холодок, я очнулась уже на поверхности. Горели два прожектора, сновали люди в противогазах и с оружием, подтаскивая всё новых и новых пострадавших, либо выводя своим ходом уцелевших – кого-то под прицелом, а кого-то наоборот, заботливо прикрыв термоодеялом. Кричали дети, стонали раненые, стрекотал, отражаясь от скал, грохот винта вертолёта…

На этом самом вертолёте нас малыми партиями и эвакуировали из гор в долину – сначала «тяжёлых», потом тех, кто пострадал меньше, в том числе и меня. Оттуда автотранспортом до аэропорта. А там уже спецборт.

Удивительно, но, если не считать саднящей, похожей на начинающуюся ангину боли в горле и трахее – последствия усыпляющего газа, я была абсолютно цела. Разбитая садисткой губа не в счёт. И конечно, я пыталась задавать вопросы! Но никто, абсолютно никто, кроме медика, ещё там, в горах, со мной в разговор не вступал. Да и медик, приземистый мужчина средних лет в камуфляже, лишь опросил меня о самочувствии, о том, каким процедурам я подвергалась «на объекте» и коротко распорядившись помощнику:

– Один-тринадцать, в общую, – указал мне подбородком: – Идите за человеком, он отведёт вас к вашей группе, там ожидайте эвакуации. Если состояние ухудшится или почувствуете новые симптомы, сразу дайте знать!

И всё. Больше мне никто ничего не объяснял, не сообщал что случилось.

В моей палате в клинике был телевизор, но новости тоже молчали. Словно и не было никакой лаборатории, и никакого её захвата. Я даже не знала, где именно нахожусь, хотя бы в каком городе. Только видела высокий глухой забор и то ли лес, то ли огромный парк за окном.

Но больше всего я хотела знать, что с Игнатом! Где он? Как он?

Уверенность в том, что случившееся в лаборатории не обошлось без его личного участия крепла с каждым днём. Последние слова садистки о том, что если я не заговорю сама, то ко мне, влюблённой дуре, приведут кого-то, в присутствие кого я точно не стану молчать, бередили. Интуиция подсказывала – речь шла об Игнате. Ну а о ком ещё?! Так почему же он до сих пор не пришёл сюда? Неужели…

Думать об одиннадцатом крокодильем разе, с которым он не справился, было невыносимо. И тем мучительнее изо дня в день, за часом час ожидать хоть кого-то кто сможет дать ответы!

Через две недели изоляции мне снова провели полное медицинское обследование. Я, несмотря даже на сносное самочувствие, втайне жутко волновалась, что что-нибудь да найдут. Что в суматохе катастрофы из какой-нибудь лабораторной колбы вылетела какая-нибудь неведомая зараза, и, уж с моим-то везением, обязательно прицепилась именно ко мне…

Но спустя пару дней после обследования дверь моей палаты наконец отворилась, и в неё вошёл не человек в костюме биологической защиты, а самый обыкновенный гражданский мужчина, которого с больницей роднил разве что небрежно накинутый на плечи медицинский халат. Впрочем, бахилы на обычных уличных ботинках всё-таки выдавали в нём человека постороннего. А значит, конец карантину!

Я в тот момент сидела в изголовье койки и смотрела передачу по телеку, а при появлении мужчины отчего-то вдруг тревожно подобралась. Сердце пропустило пару ударов.

Человек кивнул вместо приветствия и, плотно прикрыв за собой дверь, подцепил стул у порога, поставил напротив меня. Неторопливо уселся, так же неторопливо извлёк из папки бумаги.

– Как ваше самочувствие, Зореслава Олеговна?

– Вы кто?

– Я, скажем так, лицо уполномоченное довести до вашего сведения некоторую важную информацию. Моё имя вам знать не положено, но для удобства можете называть меня Виктором.

Посмотрел строго, словно ожидая согласного кивка, и, так и не дождавшись, кивнул сам:

– Итак, согласно последнему обследованию, здоровье ваше в норме, и вы не представляете угрозы для окружающих. С чем вас и поздравляю. – Лизнув палец, вынул из пачки лист, отложил на тумбочку. – Вот заключение, можете ознакомиться.

Я скосила глаза на бумагу, но не шелохнулась.

– Теперь далее, – продолжил Виктор. – Я также уполномочен передать вам искренние соболезнования в том ужасе, который вам довелось пережить, а также поздравления в благополучном, лично для вас и для общества в целом, исходе и выразить надежду на то, что плохие воспоминания вскоре останутся в прошлом, и вы сумеете начать новую, неомрачённую страхами и опасениями за свою безопасность и здоровье жизнь. При этом прошу обратить самое пристальное внимание на то, что происшествие, в котором вам невольно довелось поучаствовать, является государственной тайной, разглашение которой карается наказанием в виде реального лишения свободы сроком от двух до пятнадцати лет, в зависимости от степени вреда, причинённого разглашением. Словом, никаких журналистов, мемуаров, и даже просто кухонных сплетен, думаю, это понятно. Вот, пожалуйста, – протянул мне подшивку бумаг, – внимательно ознакомьтесь и задайте, если есть, вопросы. Затем подпишите соглашение о неразглашении, оно размещено в конце документа.

Я взяла протянутые бумаги. Рука дрожала, и человек это конечно заметил, однако виду не подал, поднялся со стула и отошёл, давая мне время на чтение.

Буквы скакали по строчкам, не желая складываться в текст, мысли разбегались. Какое, к чёрту соглашение, они издеваются?!

Подняла глаза на мужчину. Он, перекатываясь с носков на пятки, с невозмутимым интересом разглядывал пейзаж за окном, так, словно я всего лишь очередная в длинном списке тех, кого он уже «известил» и кого только предстоит.

Почему именно он? Где те, кого я знаю? И даже если предположить, что с Игнатом что-то случилось – всё равно, почему не Мороз? Не Док? Не Коломоец, в конце концов? Неужели я не заслужила хоть сколько-нибудь персонального отношения?!

– Что-то не так? – полуобернулся «Виктор»