Солнце полуночи

Мучительно было осознавать, что придется ранить ее чувства. В утешение я твердил себе, что эта боль – не что иное, как булавочный укол, легкий укус уязвленного самолюбия по сравнению с моей. Белла – человек, ей известно, что я – нечто иное, нечто неправильное, нечто пугающее. Вероятнее всего, она не обидится, а вздохнет с облегчением, увидев, что я отвернулся с таким видом, будто ее вообще не существует.

– Привет, Эдвард, – поздоровалась она со мной в первый день после возвращения в школу, на биологии. Ее голос звучал приветливо и вежливо – поворот на все сто восемьдесят по сравнению с нашим предыдущим разговором.

Но почему? Что означали эти перемены? Неужели она забыла? Решила, что ей привиделось? И смогла простить меня, хоть я и не сдержал обещания?

Вопросы кололи и корежили меня, мучили, как жажда, нападающая с каждым вдохом.

Всего один раз взглянуть ей в глаза. Просто выяснить, смогу ли я прочесть в них ответы…

Нет. Даже этого мне нельзя себе позволить. Нельзя, если я намерен изменить будущее.

Я коротко кивнул, лишь слегка повернув подбородок в ее сторону и продолжая смотреть прямо перед собой. И сразу же отвернулся.

Больше она со мной не заговаривала.

Тем днем, как только уроки закончились и моя роль была сыграна, я пробежал полпути до Сиэтла, как днем раньше. Казалось, с болью справиться чуть легче, когда летишь над землей, так что все вокруг сливается в зеленоватую дымку.

Эти ежедневные пробежки вошли у меня в привычку.

Любил ли я ее? В этом я сомневался. Еще нет. Но проблески будущего, увиденного Элис, были еще свежи в моей памяти, и я понимал, насколько легко было бы влюбиться в Беллу. Это чувство напоминало бы падение – свершилось бы без всяких усилий. А не давать себе влюбиться в нее было все равно что удерживаться от падения, карабкаться по отвесной скале, переставлять одну руку за другой, – напряженная задача, как если бы я обладал лишь силой смертных.

Прошло больше месяца, и с каждым днем становилось труднее. Я ничего не понимал и все ждал, когда наконец свыкнусь, когда борьба будет даваться легче или хотя бы так же, как прежде. Должно быть, именно это подразумевала Элис, предсказывая, что я не смогу держаться в стороне от этой девушки. Она видела нарастание боли.

Но с болью я справлялся.

Я не разрушу будущее Беллы. Если мне суждено любить ее, значит, избегать ее – самое меньшее, что я могу сделать, разве не так?

Однако выяснилось, что избегать ее – значит почти достигать предела моих возможностей. Я мог делать вид, будто игнорирую ее, и не смотреть в ее сторону. Мог притворяться, что она меня не интересует. Но все-таки ловил каждый ее вздох, каждое сказанное ею слово.

Я не мог смотреть на нее собственными глазами, поэтому смотрел глазами всех, кто находился вокруг. Подавляющее большинство моих мыслей вращалось вокруг нее, будто она служила им центром притяжения.

Пока продолжался этот ад, я разделил свои муки на четыре вида.

Первые два были наиболее знакомыми. Ее запах и ее молчание. Или, скорее – чтобы взять всю ответственность на себя, как и подобало, – моя жажда и мое любопытство.

Жажда была самой примитивной из моих мук. В привычку у меня вошло просто не дышать весь урок биологии. Разумеется, всегда находились исключения – когда мне надо было ответить на вопрос учителя. Каждый раз воздух вокруг этой девушки оказывался точно таким же, как в первый день: огонь, потребность и грубая сила отчаянно рвались на волю. В такие моменты было трудно сдерживаться или хотя бы цепляться за здравый рассудок. И как в первый день, чудовище во мне ревело, едва не вырываясь на поверхность.

Любопытство было самой постоянной из мук. Меня почти неотступно преследовал вопрос: о чем она думает сейчас? Когда я слышал ее тихий вздох. Когда она в рассеянности навивала на палец прядь своих волос. Когда швыряла книги резче обычного. Когда опаздывала на урок. Когда нетерпеливо постукивала ступней по полу. Каждое ее движение, которое я улавливал периферическим зрением, превращалось в сводящую с ума загадку. Когда она говорила с другими учениками, с людьми, я подвергал анализу каждое ее слово, каждую интонацию. Говорит ли она то, что думает, или то, что должна? Мне часто казалось, что она пытается говорить то, чего ждут от нее слушатели, и это напоминало мне мою семью и иллюзию нашей повседневной жизни – она удавалась нам лучше, чем ей. Но ей-то зачем играть роль? Ведь она одна из них, человеческий подросток.

Вот только… порой она вела себя не так, как они. К примеру, когда мистер Баннер задал нам групповой проект по биологии. Обычно он разрешал ученикам самим выбирать себе напарников. Как всегда при раздаче групповых проектов самые смелые из учеников с амбициями, Бет Доуз и Николас Лагари, сразу позвали меня в свою группу. Я только пожал плечами, принимая приглашение. Они знали, что я безукоризненно выполню свою часть работы, а если они не справятся, то и не только свою.

Неудивительно было и то, что Майк объединился с Беллой. Но Белла неожиданно настояла, чтобы третьей в их группу вошла Тара Галвас.

Обычно мистеру Баннеру приходилось самому решать, к какой группе отнести Тару. Потому она скорее удивилась, чем обрадовалась, когда Белла похлопала ее по плечу и смущенно спросила, не хочет ли она поработать с ней и Майком.

– Без разницы, – отозвалась Тара.

Когда Белла вернулась на свое место, Майк зашептал ей:

– Да она вообще никакая. Не будет она ничего делать. По-моему, вообще завалит биологию.

Белла покачала головой и шепотом отозвалась:

– Об этом не беспокойся. Если она не будет успевать, подключусь я.

Майка это не успокоило.

– Зачем ты это сделала?

Я умирал от желания задать ей тот же вопрос, хоть и другим тоном.

Тара и вправду рисковала завалить биологию. Как раз об этом сейчас думал мистер Баннер, удивленный и тронутый выбором Беллы.

«Этой ученице никто ни разу не дал ни единого шанса. Молодец, Белла – она добрее большинства здешних каннибалов».

Неужели Белла заметила, что в классе Тара вечно оказывается изгоем? Я представить себе не мог другой причины, кроме душевной доброты, которая побудила Беллу к такому поступку, тем более при ее застенчивости. Интересно, насколько неловко ей было: видимо, в отличие от нее любой другой из присутствующих подошел бы к незнакомому человеку не задумываясь.

Зная, как Белла разбирается в биологии, я предположил, что оценка за этот проект спасет Тару от полного завала – по крайней мере, в этом учебном году. Так и получилось.

А тот случай в обеденный перерыв, когда Джессика и Лорен разговорились о самой заветной мечте из своего списка путешествий, которые надо успеть совершить за всю жизнь. Джессика выбрала Ямайку и сразу поняла, что проиграла, когда Лорен назвала в ответ Французскую Ривьеру. Тайлер влез с Амстердамом, имея в виду знаменитый район красных фонарей, и тут остальные начали высказываться наперебой. Я с нетерпением ждал, когда ответ даст Белла, но прежде чем Майк (который мечтал о Рио) задал ей вопрос, Эрик восторженно назвал «Комиккон», и все вокруг взорвались хохотом.

– Вот придурок, – прошипела Лорен.

Джессика заржала.

– Тот еще, да?

Тайлер закатил глаза.

– Девушки тебе не видать как своих ушей, – сказал Майк Эрику.

Сквозь шум вдруг послышался голос Беллы – не робкий, как обычно, а громкий.

– Нет, это круто, – заявила Белла. – Вот и я туда хочу.

Майк сразу дал задний ход.

– В смысле, бывают, конечно, крутые костюмы. Вроде рабыни Леи.

«Вот кто меня за язык тянул?»

Джессика и Лорен переглянулись и нахмурились.

«Фу, нет уж», – подумала Лорен.

– Обязательно надо будет съездить, – воодушевился Эрик, обращаясь к Белле. – Ну, то есть когда подкопим, чтоб хватило.

«На «Комиккон» с Беллой! Еще лучше, чем на «Комиккон» одному…»