Солнце полуночи

Мысль о том, чтобы причинить ей боль, была невыносима. Значит ли это, что единственный выход – снова попытаться уехать?

На этот раз семья не станет спорить. Мое отсутствие никого не подвергнет опасности. Ни у кого не возникнет подозрений, никто не свяжет мой отъезд с аварией.

Я медлил в нерешительности, как сегодня днем, и все, что приходило в голову, казалось невозможным.

Бурый паучок выполз из-за дверцы стенного шкафа. Должно быть, потревоженный моим появлением. Eratigena agrestis – паук-бродяга, судя по размеру – молодой самец. Когда-то считался опасным, недавние исследования подтвердили, что ущерб от его яда для человека незначителен. Но укус все равно болезненный… Я протянул руку и раздавил паука пальцем.

Пожалуй, мне стоило отпустить это существо живым, но невыносимо было думать о том, что даже оно способно причинить ей боль.

И вдруг все мои мысли приняли невыносимый оборот.

Потому что я мог перебить всех до единого пауков в ее доме, обломать шипы с каждой розы, которой она может коснуться когда-нибудь, преградить путь каждой машине, набирающей скорость на расстоянии мили от нее, но никакими силами мне самому не перестать быть тем, кто я есть. Полный отчаяния, я уставился на свою белую, похожую на камень руку, – такой карикатурно нечеловеческой она была.

Я не мог рассчитывать на соперничество с человеческими парнями независимо от того, нравились они ей или нет. Я же злодей, я кошмар. Разве может она разглядеть во мне что-то иное? Если она узнает правду обо мне, эта правда напугает и оттолкнет ее. Как предполагаемая жертва в фильме ужасов, она с криком бросится наутек.

Я вспомнил ее первый день на биологии… и понял, что именно такой была ее первая реакция.

Глупо было воображать, что если бы на дурацкий бал ее позвал я, она охотно отменила бы все прежние планы и приняла мое приглашение.

Я не тот, кому ей суждено сказать «да». Это будет кто-то другой, кто-то теплый и человечный. А я не смогу даже позволить себе – когда-нибудь, когда это злополучное «да» будет сказано, – выследить его и убить, потому что она заслуживает его, кем бы он ни был. Заслуживает счастья и любви с тем, кого выберет.

Ради нее я просто обязан поступить правильно. Хватит делать вид, что мне всего лишь грозит опасность влюбиться в эту девушку.

В конце концов, не имеет значения, в сущности, уеду я или нет, потому что Белла никогда не посмотрит на меня так, как бы мне хотелось. Никогда не увидит во мне того, кто достоин любви.

Может ли разбиться мертвое, заледеневшее сердце? Видимо, мое – да.

– Эдвард… – произнесла Белла.

Я оцепенел, глядя на ее закрытые глаза.

Проснулась и застала меня здесь? Но она выглядела спящей, а голос звучал отчетливо.

Она тихонько вздохнула, снова беспокойно заворочалась и перекатилась на бок, продолжая спать и видеть сны.

– Эдвард, – еле слышно пролепетала она.

Ей снился я.

Может ли мертвое, заледеневшее сердце забиться вновь? Видимо, мое – да.

– Останься, – вздохнула она. – Не уходи. Пожалуйста… не уходи.

Она видела меня во сне, и этот сон был совсем не страшным. Ей хотелось, чтобы там, во сне, я остался с ней.

Я силился подобрать слова, чтобы описать чувства, нахлынувшие на меня, но никаким словам не хватило бы силы, чтобы передать их. Долгую минуту я тонул в этой волне.

А когда выплыл, был уже не таким, как раньше.

Моя жизнь тянулась нескончаемой, неизменной полночью. И должна была неизбежно остаться для меня полночью навсегда. Так как же могло случиться, что теперь в ней всходило солнце, в самый разгар полуночи?

Когда я стал вампиром, в адской муке преображения променяв душу и смерть на бессмертие, меня на самом деле сковало льдом. Тело превратилось в нечто подобное скорее камню, нежели плоти, стало долговечным и неизменным. И мое «я» замерзло таким, каким оно было раньше: моя личность, мои симпатии и антипатии, настроения и желания – все застыло на месте.

То же самое произошло и с остальными. Все мы замерзли. Стали живым камнем.

И когда с кем-то из нас происходили перемены, то редко и навсегда. Я видел, как это случилось с Карлайлом, а затем, десятилетие спустя, – с Розали. Любовь преобразила их навсегда, навечно. Больше восьмидесяти лет прошло с тех пор, как Карлайл нашел Эсме, а он все так же смотрел на нее взглядом первой любви, не веря своим глазам. И так будет для них всегда.

И для меня тоже. Я всегда буду любить эту хрупкую человеческую девушку, весь остаток моего бесконечного существования.

Я вглядывался в ее сонное лицо и чувствовал, что любовь к ней проникает в каждую частицу моего каменного тела и осваивается там.

Теперь она спала спокойнее, с легкой улыбкой на губах.

Я принялся рассуждать.

Из любви к ней я пытался стать настолько сильным, чтобы оставить ее. И понял, что пока еще недостаточно силен. Но я старался. А вдруг мне хватит сил, чтобы избежать предначертанного будущего другим способом?

Элис видела для Беллы два возможных будущих, и теперь я понимал их оба.

Любовь к ней не помешает мне убить ее, если я позволю себе оплошать.

Но сейчас я не ощущал чудовища внутри, искал его в себе и нигде не находил. Может, любовь заставила его умолкнуть навсегда. И если бы я убил Беллу сейчас, то не преднамеренно, а лишь по ужасной случайности.

Мне следует быть предельно осторожным. Никогда, ни при каких условиях не терять бдительности. Следить за каждым своим вдохом. Всегда держаться на безопасном расстоянии.

Ошибок я не допущу.

Наконец-то я понял это второе будущее. Это видение раньше озадачивало меня – как могло случиться, что Белла стала узницей нашей бессмертной полужизни? Но теперь, измученный влечением к ней, я понимал, как мог бы в непростительном приступе эгоизма попросить отца о таком одолжении. Попросить отнять у нее жизнь и душу, чтобы она осталась со мной навечно.

Она заслуживает лучшей участи.

Но я видел еще одно будущее, тонкую проволоку, по которой смог бы пройти, если бы сохранил равновесие.

Способен ли я на такое? Быть с ней так, чтобы она осталась человеком?

Я намеренно заключил тело в тиски полной неподвижности, застыл на месте, потом сделал глубокий вдох. И еще один, и еще, позволил ее аромату распространяться у меня внутри подобно лесному пожару, уничтожающему все на своем пути. Вся спальня благоухала ею, ее аромат хранила каждая поверхность. Голова кружилась от боли, но я старался побороть эти ощущения. Мне придется свыкнуться с ними, если я намерен постоянно находиться с ней рядом. Еще один глубокий, обжигающий вдох.

До тех самых пор, как солнце поднялось над облаками на востоке, я смотрел, как она спит, размышлял и дышал.

Домой я вернулся вскоре после того, как остальные уехали в школу. Быстро переоделся, избегая вопросительных взглядов Эсме. Она заметила отсвет волнения на моем лице и откликнулась на него тревогой и облегчением. Моя затяжная меланхолия причиняла ей глубокую боль, и она радовалась, что этому унынию, кажется, пришел конец.

До школы я добрался бегом, отстав от своих близких всего на несколько секунд. Они даже не оглянулись, но по крайней мере Элис наверняка заметила, что я стою за деревом в густом лесу возле школы. Я дождался, когда все занялись своими делами, и с небрежным видом вышел на парковку, заставленную машинами.

Из-за поворота послышался рев пикапа Беллы, я остановился за «сабербаном», откуда мог наблюдать за ней, оставаясь незамеченным.

Она въехала на парковку, долго смотрела на мой «вольво», а потом, нахмурившись, выбрала для своей машины одно из самых дальних мест.

Странно было вспоминать, что она, должно быть, все еще сердится на меня, и не без причины.