Львы Сицилии. Закат империи

Иняцио кладет руку ему на плечо.

– Посмотрим, что можно для вас сделать, синьор Мотизи. Идите в банк, я скоро буду. Если предоставите гарантии, уверен, мы подумаем об отсрочке платежа.

Мотизи останавливается, кланяется почти до земли.

– Конечно, вы знаете, мы завсегда… мы стараемся… в следующем месяце…

Но Иньяцио его уже не слушает. Он замедляет шаг, ждет, пока Мотизи уйдет, потом останавливается, смотрит на площадь Сан-Джакомо, залитую светом, камни ее мостовой кажутся ослепительно-белыми. Время почти не тронуло эту площадь, по которой он так часто ходил вместе с отцом. И все же кое-что изменилось: мостовая, где раньше были грязные лужи, теперь чистая; перед церковью Санта-Мария ла Нова больше не собираются нищие; там, где раньше жил зеленщик, теперь небольшая мастерская, а за ней кто-то открыл посудную лавку. Но душа у этого места осталась прежней: шумной, веселой, разноголосой. Это его улица и его народ. Люди, которые сейчас подходят к нему, целуют руку и, опустив глаза, произносят слова соболезнования.

Как Джованна может не любить этот район? – удивляется он. Здесь жизнь бьет ключом, здесь стучит одно из сердец Палермо. Иньяцио здесь дома; ему принадлежит каждый здешний камень, каждое окно, каждый луч солнца, каждое пятно тени. Он столько раз ходил от дома до банка, он знает всех, кто сейчас стоит у ворот и здоровается с ним.

Иньяцио знает их, да, но и в них что-то изменилось, ведь он теперь хозяин.

Внезапно он ощущает грусть одиночества. Он понимает, что теперь у него не будет покоя и нет другого пути. На его плечи ложится ответственность не только за семью; от Банка Флорио зависит благополучие людей, которые доверяют ему, его умениям, его богатству.

Ответственность. Отец часто произносил это слово. Он заронил его в душу Иньяцио, заронил, как семя, оставив прорастать во тьме сознания. И вот оно растет, превращаясь в могучее дерево. Иньяцио знает, что корни этого дерева в итоге задушат его стремления и мечты, их придется принести в жертву ради чего-то большего – во имя семьи, дома Флорио. Он понимает это и надеется, что не будет страдать. Больше не будет страдать.

* * *

– Донна Джованна, доброе утро! – приветствует кормилица, склонив голову к малышу, которого кормит грудью.

Джованна смотрит, как сын жадно сосет из белой, набухшей, чувственной груди. Она сравнивает грудь кормилицы со своей, сдавленной корсетом, надетом поверх рубахи, – по ее просьбе горничная затягивает шнурки так, что едва можно вздохнуть. Думает, что не хотела бы иметь такую грудь. Находит ее отвратительной.

– Джованнина, проходи!

Джулия сидит в кресле, у нее на руках маленький Винченцо. Она кивает на кресло, в котором прошлой ночью сидел Иньяцио.

– Как вы, донна Джулия?

С ней Джованна не боится говорить по-простому. Джулия всегда была очень добра к ней. Конечно, их отношения нельзя назвать доверительными, но Джулия часто проявляет участие. Джованне до конца не понятно, это искренняя доброта или просто жалость? Неужели так очевидно, что Иньяцио по-настоящему не любит ее, что испытывает к ней лишь привязанность?

Джулия отвечает не сразу.

– Я словно лишилась части тела, – говорит она, гладит светлую головку внука, целует его волосы.

Джованна не знает, как себя вести. Надо бы пожать свекрови руку, сказать слова утешения, потому что так принято среди родственников, но она не может. Не потому, что ей не жаль Джулию, нет – слишком большое горе у нее перед глазами. Безутешная скорбь пугает. Трудно представить, что такой жесткий человек, как Винченцо Флорио, был любим женщиной, особенно такой кроткой и терпеливой, как Джулия.

– Видно, так Господу угодно, – бормочет она, и это правда, горькая правда.

– Я знаю. Я видела… – Слезы стоят в горле, мешают Джулии говорить. – Знаешь, когда ты рожала Иньяцидду, а он уходил… – Голос ее ломается. – Когда я видела, что он больше не может говорить, что он не смотрит на меня, я молила Бога забрать его. Лучше знать, что он умер, чем видеть его страдания.

Джованна, скрывая смущение, осеняет себя крестом.

– Мир его праху. Он сделал так много хорошего… – бормочет она.

Джулия горько улыбается:

– Ах, если бы… Он много чего сделал… не всегда доброго. Особенно для меня.

Она поднимает голову. Джованна перехватывает ее взгляд, поражается его силе и энергии.

– Знаешь, многие годы мы жили с ним в… грехе. И дети наши родились вне брака.

Джованна смущенно кивает. Когда Иньяцио сделал ей предложение, мать и слышать ничего не хотела: хоть этот человек и богатый, но он родился бастардом. Джулия и Винченцо поженились после его рождения.

– Помню, как однажды… – Голос Джулии становится мягким, лицо расслабляется. – В самом начале, когда он решил, что я буду его, а я… не знала, как этому противостоять, так вот, однажды я пришла к ним в лавку, она была здесь, внизу. Меня послали за специями, а он был в конторе, но услышал мой голос и вышел к прилавку. Это было странно, ведь он давно уже не обслуживал покупателей. Он захотел подарить мне пестики шафрана, мол, на удачу, а я отказалась. Тогда он просто вложил их мне в руку. Не принимал никаких отказов. Люди в лавке смотрели с удивлением – Винченцо Флорио никому ничего не дарил…

Джулия вздыхает:

– Ему нужна была я, я и никто другой. А когда Винченцо меня получил, он забрал всю мою жизнь. И я отдала ее с радостью. Меня считали безнравственной, но мне было все равно, кто и что думает. Он был для меня всем.

Джулия прижимает к груди ребенка.

– Бог забрал его… Зачем мне жить без человека, которого я любила больше себя самой?

Маленький Винченцо хнычет, тянется к игрушкам, разбросанным по комнате. Джулия спускает его на пол.

– Я рассказываю об этом тебе, потому что Иньяцио больше меня не слушает. Когда-то мы с ним были неразлучны, а потом отец приблизил его к себе… и отнял у меня сына.

Джулия снова вздыхает:

– А теперь, без Винченцо, я ни на что не гожусь…

Джованна хочет возразить, но Джулия останавливает ее, говорит тихо:

– Конечно, я мать, и он любит меня, но… Теперь ты его жена и хозяйка в доме. Помоги мне. Поговори с ним, скажи, что я хочу переехать на виллу «Четыре пика». Знаю, он думает, что мне лучше остаться здесь, с вами, но я… я не хочу. Там наш дом, и я мечтаю жить там, с ним и с нашими воспоминаниями. Ты поговоришь с мужем?

Джованна хочет ответить, что Иньяцио редко к ней прислушивается, но она так удивлена просьбой, что не может вымолвить ни слова. Если свекровь уедет из этого дома, тогда, возможно, Иньяцио решит переехать в Оливуццу. Можно привести в порядок дом и сад, сменить обстановку, купить современную мебель во французском стиле.

Вот так подарок преподносит ей Джулия!

И не единственный. Она оставляет им и этот дом на виа Матерассаи.

Джованна кивает. Сжимает руку свекрови.

– Я поговорю с ним, – обещает она и уже думает, как это сделать. Да, муж не слушает ее, но есть кое-что, чему он противостоять не в силах: престиж, репутация. В этом Иньяцио похож на отца: он жертва амбиций, раздирающих его изнутри.

Что касается Оливуццы, то Джованна придумает нечто такое, от чего Иньяцио не сможет отказаться.

* * *

Вооруженные люди, молчаливые, невидимые, охраняют большой парк, виллу и ее обитателей. Быть Флорио означает смотреть в оба – еще Винченцо это понял, но тогда, чтобы защитить себя, достаточно было упомянуть о дружбе кое с кем или об обмене услугами. Когда же Иньяцио осенью 1869 года переехал в Оливуццу, кто-то подсказал ему – осторожно, тихо, – что «для спокойствия» семьи теперь этого мало. Палермо – оживленный город, где торговля, особенно цитрусовыми, сулит богатство, поэтому в его предместьях собрался разношерстный люд: извозчики, мастеровые, крестьяне, молодежь, мечтающая вырваться из сельскохозяйственного рабства, а еще воры и контрабандисты, случайные и бывалые бандиты. Между этими людьми возникла сеть своих «особых» отношений, ячейки которой становились все более плотными и в итоге непроницаемыми для закона и сил правопорядка. И вообще, зачем привлекать «пьемонтскую» полицию, когда можно все уладить самостоятельно? Кто-то неправ? Вразумится, когда ему попортят партию лимонов, готовых к отправке в Америку. Кто-то кого-то обидел? Можно поджечь дом обидчика. Поссорились? Выстрел в спину тому, кто не проявил «почтения».

Со временем стало понятно, как обеспечить себе защиту: следовало просто обратиться к «почтенным людям», которые будут «весьма рады» помочь в обмен на соответствующие услуги или «символическую сумму». Так делали все, в том числе и аристократы.

Провожаемый взглядами этих «почтенных» людей, легкий, изящный экипаж останавливается перед старыми постройками, составляющими комплекс зданий виллы в Оливуцце. Никто не стал его останавливать и досматривать, потому что дон Иньяцио говорит: гости – это святое, им нельзя докучать. А это очень важный гость.

Из кареты выходит человек с живыми глазами и высоким лбом, на который ниспадают пряди вьющихся волос. Движения его грациозны, хоть и заметно, что он нервничает.